Постановление Большой Палаты ЕСПЧ по делу «Навальный против России» (NAVALNYYv. RUSSIA №№ 29580/12, 36847/12, 11252/13, 12317/13, 43746/14) от 15.11.2018 года, полный текст, технический перевод на русский язык.

   ЕВРОПЕЙСКИЙ СУД

БОЛЬШАЯ ПАЛАТА

ДЕЛО НАВАЛЬНЫЙ ПРОТИВ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

CASEOFNAVALNYYv. RUSSIA
(Применения №. 29580/12 и 36847/12, 11252/13, 12317/13, 43746/14)

      Постановление Суда

СТРАСБУРГ

15 ноября 2018

Это решение является окончательным, но может быть подвергнуто редакционной правке
В деле Навальный против России,
Европейский суд по правам человека (Большая Палата), заседая Большой палатой в составе:
Guido Raimondi, President,
Angelika Nußberger,
Linos-Alexandre Sicilianos,
Ganna Yudkivska,
Robert Spano,
Ledi Bianku,
André Potocki,
Aleš Pejchal,
Faris Vehabović,
Dmitry Dedov,
Armen Harutyunyan,
Georges Ravarani,
Pauliine Koskelo,
Tim Eicke,
Jolien Schukking,
Péter Paczolay,
Lado Chanturia, judges,
and Søren Prebensen, Deputy Grand Chamber Registrar,
Проведя совещания при закрытых дверях 24 января и 19 сентября 2018 года,
Выносит следующее решение, которое было принято в последнюю указанную дату:

ПРОЦЕДУРА

1. Дело возбуждено пятью жалобами (№№. 29580/12, 36847/12, 11252/13, 12317/13 и 43746/14) против Российской Федерации, поданной в Cуд в соответствии со статей 34 Конвенции о защите прав человека и основных свобод (“Конвенция”) российским гражданином, г-н Алексей Анатольевич Навальным (“заявитель”), 14 мая 2012 года, 28 мая 2012 года, 30 ноября 2012, 14 января 2013 года и 6 июня 2014 года соответственно.

2. Заявителя представляли г-жа О. Михайлова, г-н К. Терехов, г-жа А. Маралян и г-жа К. Москаленко, юристы, практикующие в Москве. Российское правительство (далее — ” правительство») первоначально было представлено г-ном Г. Матюшкиным, представителем Российской Федерации в Европейском суде по правам человека, а затем его преемником на этом посту г-ном М. Гальпериным.

3. Заявитель жаловался на то, что семь случаев его ареста на публичных мероприятиях нарушали его право на свободу мирных собраний и право на свободу. Он также утверждал, что его арест, задержание и предъявленные ему административные обвинения преследовали цель подорвать его право на свободу собраний по политическим причинам. Наконец, он утверждает, что административное разбирательство в национальных судах не обеспечило гарантий справедливого судебного разбирательства.

4. 28 августа 2014 года заявления были направлены Правительству. Стороны представили письменные замечания на доводы друг друга.

5. Заявления были переданы третьей секции суда (правило 52 § 1). Палата этой секции в составе президента Луиса Лопеса Герра, судей Елены Jäderblom, Хелен Келлер, Дмитрия Дедова, Бранко Lubarda, Питера Пастора Виланова, Алены Poláčkováи Fatoş Aracı, заместителя секретаря секции, вынесла решение 2 февраля 2017 года. Суд единогласно объединил жалобы и единогласно признал их приемлемыми. Суд единогласно постановил, что было нарушение статьи 11 Конвенции в отношении всех семи эпизодов, в отношении которых были поданы жалобы; пункта 1 статьи 5 Конвенции в связи с семью арестами заявителя и тремя случаями его досудебного содержания под стражей; и пункта 1 статьи 6 Конвенции в отношении шести видов административного судопроизводства. Он единогласно постановил, что не было допущено нарушения пункта 1 статьи 6 Конвенции в отношении административного производства, касающегося событий 5 марта 2012 года. Он единогласно пришел к выводу об отсутствии необходимости рассматривать остальные жалобы в соответствии со статьей 6 Конвенции, жалобу в соответствии со статьей 14 Конвенции или жалобу в соответствии со статьей 18 в совокупности со статьей 11 Конвенции. Он пришел к выводу, четырьмя голосами против трех, что нет необходимости рассматривать жалобу в соответствии со статьей 18 в сочетании со статьей 5 Конвенции. К решению были приложено совместное частично особое мнение судей Лопеса Герры, Келлера и пастора Виланова, а также частично особое мнение судьи Келлера.

6. 26 апреля 2017 года Правительство и 2 мая 2017 года заявитель обратились с просьбой о передаче дела в Большую палату в соответствии со статьей 43 Конвенции и правилом 73 Регламента Суда. 29 мая 2017 года коллегия Большой Палаты удовлетворила эти просьбы.

7. Состав Большой палаты был определен в соответствии с положениями статьи 26 §§ 4 и 5 Конвенции и правилом 24 Регламента Суда.

8. Заявитель и Правительство представили письменные замечания.

9. Слушание проходило в Здании Прав Человека, Страсбург, 24 января 2018.
В Суд явились:
a)со стороны Правительства
Г-н М. Гальперин, Представитель
Борисова Ю.,
Смирнов П.,
Г-Жа М. Зиновьева,
Н. Честных,
Г-Н Лесников,
В. Олейник,
Г-Н Д. Газизов, Советники;

(Б) со стороны заявителя
Г-жа А. Маралян,
Михайлова О., Защитники
Г-Н А. Навальный, Заявитель.
Суд заслушал выступления г-жи Маралян, г-жи Михайловой, г-на Навального и Гальперина, а также их ответы на вопросы, заданные Судом.

ФАКТЫ

I. ОБСТОЯТЕЛЬСТВА ДЕЛА

10. Заявитель родился в 1976 году и живет в Москве.

11. Заявитель является политическим активистом, лидером оппозиции, антикоррупционным активистом и популярным блогером. Эти пять жалоб касаются семи его арестов на различных публичных мероприятиях.

12. Факты по делу, представленные сторонами, можно резюмировать следующим образом.

A. Арест заявителя 5 марта 2012 года

13. 5 марта 2012 года заявитель принял участие в митинге на Пушкинской площади в Москве, который начался в 7 часов вечера. Он был вызван в знак протеста против якобы сфальсифицированных президентских выборов в России и был одобрен муниципальными властями.

14. В конце митинга, в 9 часов вечера, к участникам обратился депутат Государственной Думы Р., предложив общественности остаться после митинга для неформальных консультаций, которые начались около 9.30 вечера и в которых приняли участие около 500 человек. По словам заявителя, он находился среди прочих на Пушкинской площади для встречи с депутатом, они мирно оставались в пешеходной зоне площади и не препятствовали движению транспорта или доступу пешеходов. По данным Правительства, заявитель проводил незаконный митинг без предварительного уведомления и выкрикивал политические лозунги.

15. В 22 ч. 45 м. прибыла полиция и арестовала заявителя вместе со многими другими. Его доставили в Тверское районное отделение милиции.

16. Вечером того же дня двое полицейских составили протокол об административном правонарушении, в котором говорится, что заявитель был арестован в 22 ч. 45 м. “в фонтане” на Пушкинской площади; что он принимал участие в незаконном общественном собрании и что он проигнорировал приказ полиции разойтись. Заявителю было предъявлено обвинение в нарушении установленного порядка проведения публичных мероприятий, предусмотренного статьей 20 § 2 Кодекса об административных правонарушениях. Заявитель был освобожден 6 марта 2012 года в 12 ч. 15 м.

17. 15 марта 2012 года мировой судья округа № 369 Тверского района рассмотрел административные обвинения в отношении заявителя. Заявитель оспорил подлинность полицейских протоколов и свидетельских показаний двух сотрудников полиции на том основании, что он был арестован различными сотрудниками полиции, однако его возражение было отклонено. На основании письменных заявлений и показаний двух сотрудников милиции мировой судья признал заявителя виновным в участии в незаконном общественном собрании, проведенном без предварительного уведомления, и оштрафовал заявителя на 1000 российских рублей (RUB), что эквивалентно на тот момент времени примерно 25 евро (EUR), согласно § 2 статьи 20 Кодекса об административных правонарушениях.

18. 10 апреля 2012 года Тверской районный суд Москвы рассмотрел обращение заявителя. Заявитель отсутствовал, но его представлял адвокат. Суд допросил еще одного очевидца, журналиста, который свидетельствовал, что перед арестом заявитель стоял “в фонтане, держась за руки с другими” и скандировал политические лозунги. Он также заявил, что сотрудники полиции, которые поместили заявителя в полицейский автобус, были теми же сотрудниками, которые подписали протокол и которые явились на слушание в первой инстанции. Суд рассмотрел две видеозаписи, представленные заявителем. Он установил, что депутат Государственной Думы действительно созвал общественное собрание, но пришел к выводу, что на момент ареста заявитель не встречался с депутатом, а участвовал в протесте. Он оставил в силе решение от 15 марта 2012 года.
B. Два ареста заявителя 8 мая 2012 года

19. 8 мая 2012 года заявитель принял участие в ночной «прогулке», неофициальном митинге, на котором активисты мирно встретились в общественном месте для обсуждения текущих дел. По этому поводу накануне несколько десятков активистов собрались, чтобы обсудить инаугурацию Владимира Путина на посту президента России. 8 мая 2012 года в связи с инаугурацией президента и празднованием Дня Победы некоторые районы центральной Москвы были закрыты для движения транспорта, а также частично для пешеходов.

20. В 4.30 утра, по словам заявителя, или в 4 часа утра, по данным правительства, заявитель шел по Лубянскому проезду в сопровождении около 170 человек. Группа остановилась на лестнице общественного здания для групповой фотографии. Во время фотографирования заявитель был арестован сотрудниками ОМОНа. В 8 часов утра его доставили в полицейский участок, где был составлен протокол об административном правонарушении. Заявителю было предъявлено обвинение в нарушении установленного порядка проведения публичных мероприятий, предусмотренного статьей 20 § 2 Кодекса об административных правонарушениях. В этот день заявитель был освобожден в 10 ч. 50 м.

21. В тот же день, в 11.55, по данным правительства, или в 11 вечера, по словам заявителя, заявитель шел по Большой Никитской улице в скоплении около пятидесяти человек. По словам заявителя, они оставались на тротуаре, не имели плакатов или звукового оборудования и не причиняли неудобств. Они были окружены сотрудниками ОМОНа, и заявитель был арестован без какого-либо приказа или предупреждения.

22. В тот же день заявитель был доставлен в полицейский участок, где был составлен протокол об административном правонарушении. Ему было предъявлено обвинение в нарушении установленного порядка проведения публичных мероприятий, предусмотренного статьей 20 § 2 (2) Кодекса об административных правонарушениях. Заявитель был освобожден в 2.50 утра 9 мая 2012 года.

23. 30 мая 2012 года мировой судья округа № 387 Басманного района рассмотрел обвинения, касающиеся административного правонарушения заявителя в Лубянском проезде. Заявитель отсутствовал на разбирательстве, но его представлял его адвокат, который оспаривал участие заявителя в незаконном собрании и утверждал, что его клиент не скандировал никаких лозунгов. Он попросил мирового судью приобщить к делу видео доказательства и допросить некоторых очевидцев, но она отказалась это сделать. На основании письменных заявлений двух сотрудников милиции мировой судья признал заявителя виновным в участии в митинге, проведенном до 7 часов утра, в нарушение правил, и оштрафовал его на 1000 рублей в соответствии со статьей 20 § 2 Кодекса об административных правонарушениях. Это решение было вынесено в полном объеме 1 июня 2012 года. Оно было оставлено в силе 6 июля 2012 года Басманным районным судом Москвы.

24. 1 июня 2012 года мировой судья округа №380 Пресненского района Москвы рассмотрели административные обвинения в отношении административного правонарушения заявителя на Большой Никитской улице. Заявитель отсутствовал на разбирательстве, но его представлял его адвокат, который оспаривал участие заявителя в незаконном собрании и утверждал, что его клиент не скандировал никаких лозунгов. Мировой судья допросил трех очевидцев и сотрудника полиции, который арестовал заявителя. Сотрудник полиции показал, что он арестовал заявителя, поскольку он шел в большой группе людей, препятствуя движению транспорта и скандируя политические лозунги. Очевидцы свидетельствовали, что заявитель шел по улице примерно с пятьюдесятью или шестьюдесятью людьми и что полиция преградила им путь и начала арестовывать их без какого-либо предупреждения; они отрицали, что слышали какие-либо лозунги или усиленный звук. Мировой судья отказался приобщить видео доказательства и отклонил показания очевидцев на том основании, что очевидцы, вероятно, были сторонниками заявителя и поэтому были предвзяты. Заявитель был признан виновным в участии в митинге, проведенном с нарушением закона, и оштрафован на 1000 рублей в соответствии со статьей 20 § 2 Кодекса об административных правонарушениях. Это решение было оставлено в силе 25 июня 2012 года Пресненским районным судом Москвы.
C. Арест заявителя 9 мая 2012 года

25. 9 мая 2012 года заявитель прибыл в 5 часов утра на Кудринскую площадь в Москве для участия в неформальной встрече с депутатом Государственной Думы и участия в праздновании Дня Победы. Он был в числе 50-100 человек, мирно «прогуливающихся» и обсуждающих текущие дела. По словам заявителя, это собрание не было демонстрацией: не было ни плакатов, ни шума, никто не скандировал лозунги, не выступал с речами.

26. В 6 часов утра на место встречи прибыл спецназ и арестовал заявителя без каких-либо распоряжений или предупреждения. Заявитель представил видеозапись своего ареста.27. В 8.50 утра в тот же день заявитель был доставлен в РОВД Строгино. В 11 ч. 50 м. был произведен обыск заявителя и составлен протокол об административном правонарушении. По словам заявителя, он содержался под стражей в полицейском участке более трех часов, прежде чем предстать перед мировым судьей. Правительство подтвердило, что заявитель содержался под стражей до суда, однако не уточнило срок его содержания под стражей.

28. В неустановленное время в тот же день заявитель предстал перед мировым судьей округа №375 г. Пресненского района Москвы. Мировой судья отклонил ходатайство заявителя о том, чтобы сотрудники полиции, которые его арестовали, были вызваны и допрошены и чтобы видео доказательства были приобщены к делу, но удовлетворил его просьбу о допросе трех очевидцев. Свидетели показали, что с депутатом Госдумы состоялась публичная встреча для обсуждения текущих политических событий, никто не скандировал лозунгов, не шумел и не препятствовал движению транспорта; и что полиция не издавала никаких приказов или предупреждений до ареста заявителя. На основании письменных заявлений двух полицейских судом установлено, что заявитель принимал участие в незаконном публичном собрании и не подчинился законному приказу полиции разойтись. Также выяснилось, что заявитель скандировал лозунги » Россия без Путина!” и “Путин-вор!» и отказался покинуть площадь, которую нужно было расчистить к празднованию Дня Победы. Мировой судья отклонил заявления трех очевидцев на том основании, что они дали различные оценки числа людей, присутствующих на месте происшествия, числа сотрудников полиции, которые арестовали заявителя, и времени его прибытия на встречу. Заявитель был признан виновным в неподчинении законному приказу полиции в нарушение статьи 19 § 3 Кодекса об административных правонарушениях и приговорен к 15 дням административного тюремного заключения.

29. 10 мая 2012 года заявитель подал апелляцию.

30. 12 декабря 2012 года Пресненский районный суд Москвы рассмотрел кассационную жалобу. Заявитель ходатайствовал о вызове восьми очевидцев и полицейских, на чьих докладах и выступлениях мировой судья основывал приговор, на перекрестный допрос и приобщении в качестве доказательства видеозаписи ареста. Суд отклонил эти ходатайства и оставил в силе решение от 9 мая 2012 года.

D. Арест заявителя 27 октября 2012 года

31. 27 октября 2012 года заявитель провел пикет на Лубянской площади, которая была частью серии мирных пикетов, проведенных в Москве перед зданиями Федеральной службы безопасности и Следственного комитета России в знак протеста “против репрессий и пыток”. По словам заявителя, его демонстрация представляла собой одиночный пикет, который не подлежал предварительному уведомлению компетентного государственного органа. Всего в мероприятии приняли участие около тридцати человек.

32. В 15 ч. 30 м. полиция арестовала заявителя на улице Маросейка, 9, когда он шел по улице в сопровождении группы людей. По словам заявителя, в момент ареста он закончил пикет и мирно шел по тротуару; он не скандировал и не нес никаких знамен, но за ним следовала группа людей, в том числе журналисты, число которых он оценил как “два десятка”. По данным правительства, заявитель организовал незаконное шествие без предварительного уведомления. Заявитель был доставлен в полицейский участок в 16 ч. 10 м. Ему было предъявлено обвинение в нарушении установленного порядка проведения публичных мероприятий, предусмотренного статьей 20 § 2 Кодекса об административных правонарушениях. Он был освобожден в 7.17 того же дня.

33. На 30 октября 2012 года мировой судья округа №387 Басманного района рассмотрел обвинения. Она допросила трех свидетелей, вызванных по просьбе заявителя, но отказалась удовлетворить его просьбу о вызове и допросе сотрудников полиции, которые его арестовали. Просьба заявителя о том, чтобы видеозапись соответствующих событий была принята в качестве доказательства, также была отклонена, как и просьба о том, чтобы в качестве доказательства был принят письменный отчет НПО, которая наблюдала за пикетами. Три очевидца, допрошенные по ходатайству заявителя, показали, что заявитель, после окончания своего пикета, шел по улице во время разговора с коллегой-активистом, в окружении журналистов, он оставался на тротуаре, не выкрикивал лозунги и не нес транспаранты; несколько других участников пикета остались стоять со своими плакатами, на определенном расстоянии друг от друга; полиция арестовала заявителя без каких-либо предупреждений или объяснений. На основании письменных сообщений двух сотрудников милиции мировой судья установил, что заявитель организовал и возглавил группу из тридцати человек, тем самым проведя марш без согласования с местными властями; что они направлялись с Лубянской площади в следственный изолятор Лефортово, и что на улице Маросейка, 9, группа перекрыла дорогу, тем самым остановив движение. Она отклонила свидетельские показания в пользу заявителя на том основании, что они противоречили доказательствам, содержащимся в материалах дела, и признала заявителя виновным в участии в марше, о котором власти не были должным образом уведомлены. Она оштрафовала его на 30 000 рублей (эквивалент на тот момент около 740 евро) в соответствии со 20 § 2 Кодекса об административных правонарушениях.
34. 7 декабря 2012 года Басманный районный суд оставил в силе решение от 30 октября 2012 года.
E. Два ареста заявителя 24 февраля 2014 года

35. 24 февраля 2014 года в 12 часов заявитель обратился в Замоскворецкий районный суд Москвы для участия в судебном заседании с участием активистов, которые находились под следствием за участие в массовых беспорядках на Болотной площади в Москве 6 мая 2012 года. Решение должно было быть вынесено на публичном слушании в ту же дату. Здание суда было оцеплено полицейскими фургонами, и заявителю не удалось войти в него. Поэтому он оставался на улице среди других представителей общественности, желающих присутствовать на слушаниях. По словам заявителя, он стоял молча, когда полиция внезапно ворвалась в толпу и арестовала его без какого-либо приказа, предупреждения или предлога. По официальной версии, он проводил незаконное собрание и скандировал политические лозунги.

36. В тот же день заявитель был доставлен в полицейский участок. Ему было предъявлено обвинение в нарушении установленного порядка проведения публичных мероприятий, предусмотренного статьей 20 § 2 Кодекса об административных правонарушениях. Заявитель был освобожден в тот же день в 3 часа дня.

37. Позднее в тот же день, около 19 ч. 45 м., заявитель принял участие в мирном общественном собрании после вынесения решения по делу о массовых беспорядках на Болотной площади, в результате которого несколько активистов были приговорены к тюремному заключению. На Тверской улице собралось около 150 участников. Заявитель был арестован, когда он стоял на тротуаре и разговаривал с журналистом. По словам заявителя, он не получил никакого приказа или предупреждения и не сопротивлялся полиции. Согласно полицейскому отчету, когда заявитель находился в полицейском автомобиле, он махал рукой толпе и пытался привлечь внимание средств массовой информации, тем самым демонстрируя отказ выполнять полицейский приказ и оказывая сопротивление офицерам при исполнении ими своих обязанностей.

38. В 8.20 заявитель был доставлен в Тверское районное отделение милиции, где был составлен протокол об административном правонарушении. Заявителю было предъявлено обвинение в неподчинении законному приказу полиции, что является правонарушением по статье 19 § 3 Кодекса об административных правонарушениях. Он содержался под стражей.

39. На следующий день, 25 февраля 2014 года, в неустановленное время заявитель предстал перед судьей Тверского районного суда, который рассматривал обвинения по статье 19 § 3 Кодекса об административных правонарушениях. Просьба заявителя о допросе двух свидетелей была удовлетворена. Они свидетельствовали, что полиция не отдавала заявителю никаких приказов или предупреждений, прежде чем приступить к его аресту. Суд принял и рассмотрел видеозапись оспариваемых событий и допросил двух полицейских, на основании сообщений которых были выдвинуты обвинения. Суд установил, что заявитель принимал участие в незаконном собрании и не подчинился законному приказу полиции разойтись. Заявитель был признан виновным в неподчинении законному приказу полиции в нарушение статьи 19 § 3 Кодекса об административных правонарушениях и был приговорен к семи дням административного тюремного заключения.

40. 7 марта 2014 года Замоскворецкий районный суд рассмотрел обвинения, связанные с предполагаемым участием заявителя 24 февраля 2014 года в несанкционированном общественном собрании перед Замоскворецким районным судом. Заявитель просило допросе двух свидетелей, присутствующих в здании суда и двоих полицейских, на отчетах которых были основаны обвинения. Эти просьбы были отклонены. Суд принял видеозапись оспариваемых событий, но решил не принимать во внимание ее содержание, поскольку она не была датирована и поскольку она не воспроизводила полную последовательностьсобытий. На основании письменных отчетов двух сотрудников полиции судья признал заявителя виновным в участии в собрании, о котором компетентный орган не был уведомлен в установленном законом порядке, и оштрафовал его на 10 000 рублей (что эквивалентно примерно 200 евро) в соответствии с пунктом 2 статьи 20 Кодекса об административных правонарушениях.

41. 24 марта 2014 года Московский городской суд оставил в силе решение от 25 февраля 2014 года.

42. 22 мая 2014 года Московский городской суд оставил в силе решение от 7 марта 2014 года.

II. ПРИМЕНЯЕМОЕ ВНУТРЕННЕЕ ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВО И ПРАКТИКА

43. Краткое изложение применимого национального права см. в делах Каспаров и другие против России (No. 21613/07, § 35, 3 октября 2013); Навальный и Яшин против России (No. 76204/11, §§ 43-44, 4 декабря 2014 г.); Новикова и другие против России (Nos. 25501/07 и 4 другие, §§ 67-69, 26 апреля 2016 года); и Лашманкин и другие против России (Nos. 57818/09 и 14 другим, §§ 216-312, 7 февраля 2017 года). Ниже изложены положения, имеющие непосредственное отношение к настоящему делу.

 44. Статья 55 пункт 3 Конституции РФ гласит:
“Права и свободы человека и гражданина могут быть ограничены федеральным законом только в той мере, в какой это необходимо в целях защиты основ конституционного строя, нравственности, здоровья, прав и законных интересов других лиц, обеспечения обороны страны и безопасности государства.”

45. Федеральный закон «О собраниях, митингах, демонстрациях, шествиях и пикетированиях» от 19 июня 2004 года № 54-ФЗ(«закон Об общественных мероприятиях»), предусматривает в настоящее время следующее::

Статья 2
Основные понятия
«…
1. публичное мероприятие — открытая, мирная, доступная каждому, проводимая в форме собрания, митинга, демонстрации, шествия или пикетирования либо в различных сочетаниях этих форм акция, осуществляемая по инициативе граждан Российской Федерации, политических партий, других общественных объединений и религиозных объединений, в том числе с использованием транспортных средств. Целью публичного мероприятия является свободное выражение и формирование мнений, выдвижение требований по различным вопросам политической, экономической, социальной и культурной жизни страны и вопросам внешней политики или информирование избирателей о своей деятельности при встрече депутата законодательного (представительного) органа государственной власти, депутата представительного органа муниципального образования с избирателями…»

Статья 3
Принципы проведения публичного мероприятия
«Проведение публичного мероприятия основывается на следующих принципах:
1) законность — соблюдение положений Конституции Российской Федерации, настоящего Федерального закона, иных законодательных актов Российской Федерации;…»

Статья 5
Организатор публичного мероприятия
“…
4. Организатор публичного мероприятия обязан:
(1) подать в орган исполнительной власти субъекта Российской Федерации или орган местного самоуправления уведомление о проведении публичного мероприятия в порядке, установленном статьей 7 настоящего Федерального закона ”

Статья 7
Уведомление о проведении публичном мероприятии
«Уведомление о публичном мероприятии (за исключением собрания и пикетирования, проводимого одним участником) подается его организатором в письменной форме в орган исполнительной власти субъекта Российской Федерации или орган местного самоуправления в срок не ранее 15 и не позднее 10 дней до дня проведения публичного мероприятия.

Статья 16
Основания прекращения публичного мероприятия
Основаниями прекращения публичного мероприятия являются:
1) создание реальной угрозы для жизни и здоровья граждан, а также для имущества физических и юридических лиц;
2) совершение участниками публичного мероприятия противоправных действий и умышленное нарушение организатором публичного мероприятия требований настоящего Федерального закона, касающихся порядка проведения публичного мероприятия;
3) неисполнение организатором публичного мероприятия обязанностей, предусмотренных частью 4 статьи 5 настоящего Федерального закона.
(п. 3 введен Федеральным законом от 08.06.2012 N 65-ФЗ)

Статья 17
Порядок прекращения публичного мероприятия
1. В случае принятия решения о прекращении публичного мероприятия уполномоченный представитель органа исполнительной власти субъекта Российской Федерации или органа местного самоуправления:
1) дает указание организатору публичного мероприятия прекратить публичное мероприятие, обосновав причину его прекращения, и в течение 24 часов оформляет данное указание письменно с вручением организатору публичного мероприятия;
2) устанавливает время для выполнения указания о прекращении публичного мероприятия;
3) в случае невыполнения организатором публичного мероприятия указания о его прекращении обращается непосредственно к участникам публичного мероприятия и устанавливает дополнительное время для выполнения указания о прекращении публичного мероприятия.
2. В случае невыполнения указания о прекращении публичного мероприятия сотрудники полиции принимают необходимые меры по прекращению публичного мероприятия….
3. Порядок прекращения публичного мероприятия, предусмотренный частью 1 настоящей статьи, не применяется в случае возникновения массовых беспорядков, погромов, поджогов и в других случаях, требующих экстренных действий. В этих случаях прекращение публичного мероприятия осуществляется в соответствии с законодательством Российской Федерации.
4. Неисполнение законных требований сотрудников полиции или неповиновение (сопротивление) им отдельных участников публичного мероприятия влечет за собой ответственность этих участников, предусмотренную законодательством Российской Федерации.

Раздел 18
Обеспечение условий для проведения публичного мероприятия
“1. Организатор публичного мероприятия, должностные лица и другие граждане не вправе препятствовать участникам публичного мероприятия в выражении своих мнений способом, не нарушающим общественного порядка и регламента проведения публичного мероприятия.”
46. До 8 июня 2012 года соответствующие положения Кодекса об административных правонарушениях от 30 декабря 2001 года следующим образом:
Статья 19 § 3
Неповиновение законному распоряжению сотрудника полиции…
«Неповиновение законному приказу или требованию сотрудника полиции … в связи с исполнением ими служебных обязанностей, связанных с поддержанием общественного порядка и безопасности, а также воспрепятствование выполнению ими служебных обязанностей, — наказываются штрафом в размере от 500 до 1000 российских рублей (руб.) или административного ареста до пятнадцати суток.”

Статья 20 § 2
Нарушения установленного порядка организации или проведения общественных собрания, митинга, демонстрации, шествия или пикетирования
“1. Нарушение установленного порядка организации публичных собраний, митингов, демонстраций, шествий или пикетов наказывается административным штрафом в размере от десяти до двадцати минимальных размеров оплаты труда, выплачиваемых организаторами.
2. Нарушение установленного порядка проведения публичных собраний, митингов, демонстраций, шествий или пикетов наказывается административным штрафом в размере от 1000 до 2000 рублей для организаторов и от 500 до 1000 рублей для участников.”

Статья 27 § 2
Доставление лиц в полицейский участок
“1. Доставление, то есть принудительное препровождение физического лица в целях составления протокола об административном правонарушении при невозможности его составления на месте выявления административного правонарушения является обязательным, осуществляется:
(1) должностными лицами полиции …
…
2. Доставление должно быть осуществлено в возможно короткий срок.
3. О доставлении составляется протокол либо делается соответствующая запись в протоколе об административном правонарушении или в протоколе об административном задержании. Копия протокола о доставлении вручается доставленному лицу по его просьбе.

Статья 27 § 3
Административное задержание
«Административное задержание, то есть кратковременное ограничение свободы физического лица, может быть применено в исключительных случаях, если это необходимо для обеспечения правильного и своевременного рассмотрения дела об административном правонарушении, исполнения постановления по делу об административном правонарушении. …
…
3. По просьбе задержанного лица о месте его нахождения в кратчайший срок уведомляются родственники, администрация по месту его работы (учебы), а также защитник.
…
5. Задержанному лицу разъясняются его права и обязанности, предусмотренные настоящим Кодексом, о чем делается соответствующая запись в протоколе об административном задержании.»

Статья 27 § 4
Протокол об административном задержании
«1. Об административном задержании составляется протокол…
2. … Копия протокола об административном задержании вручается задержанному лицу по его просьбе.”

Статья 27 § 5
Сроки административного задержания
“1. Срок административного задержания не должен превышать три часа, за исключением случаев, предусмотренных частями 2 и 3 настоящей статьи.
2. Лицо, в отношении которого ведется производство по делу об административном правонарушении, посягающем на установленный режим Государственной границы Российской Федерации… может быть подвергнуто административному задержанию на срок не более 48 часов.
3. Лицо, в отношении которого ведется производство по делу об административном правонарушении, влекущем в качестве одной из мер административного наказания административный арест, может быть подвергнуто административному задержанию на срок не более 48 часов.
4. Срок административного задержания лица исчисляется с момента его доставления в соответствии со статьей 27.2 настоящего Кодекса. Срок административного задержания лица, находящегося в состоянии опьянения, исчисляется с момента его вытрезвления. ”

47. 8 июня 2012 года в Кодекс об административных правонарушениях были внесены изменения (Закон№. 65-ФЗ), в частности следующим образом.
— Нарушение организатором порядка организации или проведения публичного мероприятия наказывается штрафом в размере от 10 000 до 20 000 рублей или до сорока часов общественных работ (статья 20 § 2 (1)).
— Организация или проведение публичного мероприятия без уведомления компетентного государственного органа наказывается штрафом в размере от 20 000 до 30 000 рублей или до 50 часов общественных работ (пункт 2 статьи 20).
— Были введены более строгие наказания за вышеуказанные действия или бездействие, когда они препятствовали пешеходам или движению, или причиняли вредздоровью или имуществу (статья 20 § 2 (3 и 4)). Отдельные правонарушения касались нарушений участником мероприятия порядка проведения мероприятия (5) и случаев, когда такие нарушения причиняли вред здоровью или имуществу(6).
— В статью 4.5 Кодекса была внесена поправка, предусматривающая увеличение срока давности по статье 20 § 2 с двух месяцев до одного года.

48. 26 июня 2018 года Пленумом Верховного Суда Российской Федерации принято постановление “о некоторых вопросах, возникающих при судебном рассмотрении административных дел и дел об административных правонарушениях, связанных с применением законодательства об общественных мероприятиях”. Для обеспечения согласованности судебной практики Верховный суд предоставил судебным органам руководящие принципы применения законодательства, прежде всего закона «Об общественных мероприятиях» и Кодекса об административных правонарушениях, при разрешении административных споров и применении административной ответственности, указав, в частности:
— что не уведомление о проведении публичного мероприятия его должно было быть классифицировано в соответствии со статьей 20 § 2 (2-4) Кодекса, в то время как проведение публичного мероприятия, в проведении которого было отказано властями, является нарушением со стороны организатора в соответствии с (1) того же положения (§§ 28-29 постановления Верховного Суда);
— что невыполнение участником публичного мероприятия законных приказов или предписаний полиции должно быть квалифицировано в соответствии со статьей 20 § 2 (5) Кодекса об административных правонарушениях, которая в этих обстоятельствах должна рассматриваться в качестве lex specialis в связи со статьей 19 § 3 (1) Кодекса (§ 33 постановления););
— что понятие несанкционированного мероприятия включает мероприятия, проводимые без уведомления, а также мероприятия, в отношении которых компетентные органы отклонили уведомление;
— доставление в полицейский участок с целью составления протокола об административном правонарушении и/или административное задержание в исключительных случаях оправдан только в том случае, если иначе невозможно установить совершенное правонарушение, установить личность правонарушителя, правильно и своевременно рассмотреть дело об административном правонарушении или обеспечить исполнение административного приговора; в частности, административное задержание может быть оправдано доказанным риском возобновления преступником противоправных действий или побега, отсутствием постоянного места жительства, необходимостью совершения процессуальных действий или обеспечения доказательств (статья 40 Постановления).

III. СООТВЕТСТВУЮЩИЕ МАТЕРИАЛЫ

49. На дату принятия настоящего решения Комитет министров Совета Европы продолжает осуществлять надзор за предстоящим исполнением решения по делу Лашманкина и других, упомянутых выше. Совсем недавно на 1318-м заседании Комитета министров (июнь 2018 г., DH) было принято решение (CM / Del / Dec(2018 г.)1318 / H46-21), содержащее, в частности, следующее заявление в отношении общих мер:
“6. [Заместители Министров] напомнили также о готовности Совета Европы, недавно выраженной Генеральным Секретарем, оказать Российской Федерации содействие в работе по совершенствованию законодательства в области свободы собраний;
7. отметили, что в судебной практике за последние годы произошел ряд позитивных изменений в виде ряда решений Конституционного суда и Верховного суда, включая обзор практики международных органов и прецедентной практики Европейского суда в отношении свободы собраний, подготовленный Верховным судом; а также его текущие усилия по принятию дальнейших руководящих указаний для национальных судов по некоторым вопросам, возникающим в связи с административными делами и делами об административных правонарушениях, в отношении применения законодательства, регулирующего порядок организации и проведения публичных мероприятий, и поддержали эти события;
8. далее подчеркнули необходимость безотлагательно принять дополнительные меры, будь то в форме правил или учебных и информационно-пропагандистских мер, для обеспечения бесперебойной работы соответствующих муниципальных органов власти и полиции, в том числе в отношении применения силы, разгона публичного мероприятия и задержания участников в соответствие с требованиями Конвенции и подчеркнули потенциальный интерес широкого распространения руководящих принципов, подготовленных Венецианской комиссией и ОБСЕ (КДЛ-ад(2014)046 — доступен также на русском языке).”

50. Последующий меморандум уполномоченного Совета Европы по правам человека о свободе собраний в Российской Федерации от 5 сентября 2017 года в той мере, в какой это уместно, гласит следующее:
Разгон мирных собраний и аресты участников
“21. Хотя обеспечение безопасности участников и общественного порядка в целом, безусловно, является законным соображением, это не должно приводить к отсутствию терпимости по отношению к мирным общественным мероприятиям, которые не были согласованы с властями. Поправки 2012 года в законодательство о собраниях дали широкие основания для разгона публичных мероприятий, в том числе любые нарушения в организации или проведении публичных мероприятий, некоторые из которых четко не определены в законе. Как уже отмечалось ранее в пункте 15, одним из опасений по поводу поправок 2012 года, высказанных Президентским советом, было именно отсутствие ясности в отношении того, какие действия или бездействие могут повлечь за собой административную ответственность. Более ранние разъяснения Конституционного суда о том, что для того, чтобы проведение публичного мероприятия стало невозможным, должны быть веские соображения общественного порядка («веские доводы»), как представляется, малоэффективны на практике. Примечательным примером является насильственный разгон и аресты сотен протестующих из — за отсутствия предварительного разрешения властей-во время стихийного, но мирного собрания по случаю вынесения приговора по делу «Болотная» в феврале 2014 года.
…
23. Поступали также сообщения о растущей нетерпимости к несанкционированным публичным мероприятиям с участием относительно небольшого числа мирных участников, включая даже пикетирования с участием одного человека, которые формально освобождаются от процедуры соглашения. Иллюстрацией этой тенденции служат следующие примеры: задержание и сопровождение в полицейский участок шести активистов, зачитывающих Конституцию России вслух перед зданием Государственной Думы 12 сентября 2016 года; как сообщается, силовое задержание в Беслане и введения общественных работ в отношении матерей пяти погибших в теракте в сентябре 2004 года , которые хотели отметить 12-летие даты теракта путем ношения футболок с надписями, критикующими власти; задержание отдельных одиночных участников, в том числе несовершеннолетних, демонстрирующих чистые листы бумаги и заклеившие скотчем рты в Москве с 1 июля 2017 года; и задержание четырех зоозащитники, пикетирующих на расстоянии 50 метров друг от друга в Екатеринбурге на 7 июня 2017 года.
24. Необходимость поддержания общественного порядка не должна толковаться таким образом, чтобы лишать право на свободу мирных собраний его смысла. Согласно международным стандартам, если внутренние правовые рамки предусматривают процедуру уведомления, то ее цель должна заключаться в предоставлении государственным органам возможности содействовать осуществлению права на свободу собраний. Не уведомление властей о мирном собрании не превращает его в незаконное и не должно использоваться как предлог для пресечения его проведения. …
25. Уполномоченный приветствует инициативу Совета по правам человека по подготовке изменений в нормативно-правовую базу проведения общественных мероприятий в сотрудничестве с Национальной гвардией и поддерживает заявления федерального омбудсмена и омбудсмена Санкт-Петербурга о необходимости усиления права на свободу собраний и гарантий от произвольного применения ограничительных мер.”

IV. ПОДГОТОВИТЕЛЬНЫЕ МАТЕРИАЛЫ

51. Соответствующая часть подготовительной работы по статье 18 Конвенции (см. сборник «подготовительные материалы» Европейской конвенции о правах человека, Martinus Nijhoff, vol. IV, 1977, PP. 130, 179-181 и 955) гласит следующее:
“… цель международной коллективной гарантии будет заключаться в обеспечении того, чтобы ни одно государство фактически не стремилось подавить гарантированную свободу с помощью незначительных мер, которые, хотя и принимаются под предлогом организации осуществления этих свобод на его территории или защиты буквы закона, имеют противоположный эффект. … Законно и необходимо ограничивать, иногда даже ограничивать, индивидуальные свободы, предоставлять каждому возможность мирного осуществления своей свободы и обеспечивать поддержание нравственности, общего благосостояния, общего блага и общественной необходимости. Когда государство определяет, организует, регулирует и ограничивает свободы по таким причинам, в интересах и в интересах лучшего обеспечения общего благосостояния, оно лишь выполняет свой долг. Это допустимо, это законно.
Но когда он вмешивается, чтобы подавлять, сдерживать и ограничивать эти свободы, на этот раз, причины государства- защищать себя в соответствии с политической тенденцией, которую она представляет, в отношении оппозиции, которую он считает опасной; для уничтожения основных свобод, которые оно должно принять на себя ответственность за координацию и обеспечение, то вмешательство государства противоречит общественному интересу. Тогда законы, которые принимает государства, противоречат принципу Международной Гарантии.
…
каждое государство, которое нарушает права человека и, прежде всего, права на свободу, всегда будет иметь оправдание; мораль, порядок, общественная безопасность и, прежде всего, демократические права
…
Поэтому совершенно очевидно, что свободы, которые мы хотим гарантировать, вытекают из демократии и имеют практическое содержание.
То же самое относится и к ограничениям, которые государство может на законных основаниях налагать внутренним законодательством на данную свободу. Во всех странах мира должно быть организовано осуществление свободы. Следовательно, во всех странах мира свободы должны быть определены и ограничены. Предположим, мы возьмем пример демократии. Введенное ограничение будет действительным только в том случае, если его целью являются общественные интересы и общее благо. Государство в условиях демократии может ограничивать личную свободу в интересах свободы всех, с тем, чтобы обеспечить коллективное осуществление всех свобод, в общих интересах высшей свободы права, в общественных интересах нации. Ограничение, которое оно налагает, является законным именно по той причине, что именно на это направлена цель: оно устанавливает ограничение свободы в общих интересах, в интересах свободы всех.”

ВОПРОСЫ ПРАВА

I. ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ВОЗРАЖЕНИЯ

52. Впервые перед Большой Палатой правительство выдвинуло ряд предварительных возражений, касающихся, в частности, сферы охвата дела, переданного на рассмотрение Большой палаты, а также приемлемости некоторых жалоб.
А. Доводы сторон

53. Правительство указало, что в двух своих первоначальных заявлениях по данному делу заявитель не ссылался на статью 5 и жаловался на свой арест и перевод в полицейский участок только со ссылкой на статью 11. По их мнению, сфера охвата дела, находящегося на рассмотрении Большой палаты, должна быть соответственно ограничена.

54. Они далее предложили Cуду признать все его жалобы по статье 5 и все его жалобы, за исключением одной, неприемлемыми по причине не исчерпания внутренних средств правовой защиты, как того требует пункт 1 статьи 35. Они пояснили, что, хотя никакие отдельные средства правовой защиты не должны исчерпываться в связи с арестом и переводом в полицейский участок, необходимо оспорить эти меры до рассмотрения судом существа административных обвинений. Заявитель предположительно не сделал этого, за исключением одного случая, когда он жаловался на якобы необоснованный срок его содержания под стражей в полицейском участке 24 февраля 2014 года. Заявитель также не жаловался в ходе внутреннего разбирательства на то, что его право на свободу мирных собраний в соответствии со статьей 11 было нарушено в каком-либо из эпизодов его ареста, и в отношении некоторых утверждений он прямо отрицал, что он участвовал в общественном собрании.

55. Что касается жалобы заявителя по статье 18, то правительство заявило, что только в двух из первоначальных форм заявления содержалась ссылка на статью 18, а затем только в сочетании со статьей 5, а не статьей 11, в отношении двух эпизодов (а именно, первого эпизода, 5 марта 2012 года и четвертого эпизода, 9 мая 2012 года). Они предложили Суду соответствующим образом ограничить рассмотрение им данных обстоятельств.

56. В качестве альтернативы Правительство предложило суду объявить часть жалобы по статье 18 неприемлемой как поданную по истечении срока. В частности, если Большая Палата примет решение основывать свое рассмотрение не на первоначальном описании жалоб (содержащихся в заявлениях nos. 29580/12 и 36847/12 от 14 и 18 мая 2012 года, о событиях 5 марта и 9 мая 2012 года, соответственно), но по доводам впоследствии представленным заявителем в своих замечаниях от 14 сентября 2017 года, соответствующие части жалоб на нарушения статьи 18“должна быть отклонена из-за несоблюдения шестимесячного срока [изложенное] в статье 35 § 1”.

57. В рамках устного производства заявитель утверждал, что было бы разумно полагаться на квалификацию и сферу охвата дела, определенные палатой, в том смысле, что жалобы в соответствии со статьей 18 по существу поднимались во всех пяти заявлениях. Он не прокомментировал предложение Правительства ограничить сферу рассмотрения жалобы по статье 5.
B. Оценка суда

58. Суд повторяет, что в соответствии с его устоявшейся прецедентной практикой “дело”, переданное на рассмотрение Большой Палаты, обязательно охватывает все аспекты заявления, ранее рассмотренного Палатой в своем решении, поскольку нет оснований для лишь частичной передачи дела. “Дело” переданное на рассмотрение Большой палаты представляет собой жалобу в том в виде, в каком она была объявлена приемлемой. (см. Cumpǎnǎ и Mazǎre В. Румыния [GC], no. 33348/96, § 66, ЕСПЧ 2004‑XI в. В.; К. и T. против Финляндии [GC], no. 25702/94, §§ 140-41, ЕСПЧ 2001-VII в; Перна против Италии [ГК], нет. 48898/99, §§ 23-24, ЕСПЧ 2003‑V; а с соответствующими изменениями, Ирландии В. Соединенное Королевство, решение от 18 января 1978 года, Серия А, no. 25, § 157; и Azinas V. Cyprus [GC], no. 56679/00, § 32, ECHR 2004-III).

59. Однако, это не означает, что Большая Палата не может рассматривать также, в надлежащих случаях, вопросы, касающиеся приемлемости заявления таким же образом, как это возможно в ходе разбирательства, проводимого Палатой, например, в соответствии со статьей 35 § 4 Конвенции, или где такие вопросы были присоединены к существу дела, или когда они иным образом актуальны на стадии рассмотрения жалобы по существу(см. К. и т. против Финляндии, упомянутое выше, § 141, и Blečić против Хорватии [ГК], нет. 59532/00, § 65, ЕСПЧ 2006‑ИИИ). Таким образом, даже на стадии рассмотрения существа дела Большая Палата может пересмотреть решение об объявлении жалобы приемлемой, если она приходит к выводу о том, что она должна была быть признана неприемлемым по одной из причин, приведенных в первых трех пунктах статьи 35 Конвенции (там же.; Radomilja и другие против Хорватии [БП], ПП. 37685/10 и 22768/12, § 102, ЕСПЧ 2018).

60. Суд отмечает, что в данном случае не только предварительные возражения Правительства в отношении приемлемости некоторых жалоб, но и возражения, касающиеся сферы охвата дела, переданного на рассмотрение Большой Палаты, затрагивают вопросы приемлемости, а именно в отношении исчерпания внутренних средств правовой защиты и соблюдения правила шести месяцев. Он заявляет, что в соответствии с правилом 55 Регламента Суда любое заявление о неприемлемости, в той степени, в какой это касается характера и обстоятельств, должно быть поставлено ответчиком- Договаривающейся Стороной в своих письменных или устных замечаниях о приемлемости заявления (см. Свинаренко и Сляднев против России [БП], ПП. 32541/08 и 43441/08, § 79, ЕСПЧ 2014 (выдержки), и Бузаджи против Республики Молдова [ГК], нет. 23755/07, §§ 64 и 67, ЕСПЧ 2016 (выдержки)). В своих замечаниях от 12 января 2015 года, направленных в Палату, касающихся существа жалобы по статье 5, Правительство мимоходом упомянуло, что “также следует отметить, что заявитель ,по-видимому,[не]оспорил использование конкретных мер как таковых во внутреннем судопроизводстве. Суть его жалобы … [заключается] в отрицании факта совершения вменяемых преступлений». Однако Правительство не сделало никаких заявлений о неприемлемости по причине не исчерпания внутренних средств правовой защиты в этой связи. Они также не оспаривали тот факт, что заявитель исчерпал внутренние средства правовой защиты в отношении своих жалоб по статье 11.

61. Суд не усматривает в этом деле каких-либо исключительных обстоятельств, которые могли бы освободить Правительство от его обязательства в соответствии с правилом 55 выдвигать эти предварительные возражения до принятия Палатой решения о приемлемости. Следовательно, Правительство лишено права поднимать их на данном этапе разбирательства (см. Pine Valley Developments Ltd and Others v. Ireland, 29 November 1991, § 45, Series A no. 222).

62. Однако, поскольку возражения Правительства относились к объему жалоб, поданных в соответствии с Конвенцией, а именно того, что они не охватывают некоторые части жалоб поданных в Большую Палату, принятие их было бы равноценно признанию того, что правило шестимесячного срока не было соблюдено в отношении тех частей жалобы (см. Radomilja и другие, упоминавшийся выше, § 139). В отличие от своих возражений относительно не исчерпания внутренних средств правовой защиты, этот вопрос относится к юрисдикции Суда, и он не лишен возможности рассмотреть его по собственной инициативе (см. Blečić, упоминавшийся выше, §§ 66-68; Бузаджи, упомянутое выше, § 70; и Fábián против Венгрии [ГК], нет. 78117/13, § 90, ЕСПЧ 2017 (выдержки)).

63. В этой связи Суд отмечает, что из материалов разбирательства в Палате следует, что, по мнению Палаты, фактические элементы соответствующих жалоб присутствовали во всех первоначальных заявлениях. Суд отмечает, что все пять заявлений по данному делу были направлены правительству 28 августа 2014 года и включали вопросы, касающиеся статей 5 и 11, а также статьи 18, взятые в совокупности с вышеупомянутыми положениями, в отношении каждого из семи эпизодов. Правительство ответило на вопросы по существу предполагаемых нарушений без каких-либо комментариев относительно сферы охвата дела, хотя они были полностью осведомлены об этом (сравните с Радомилью и другие, упомянутых выше, § 105). Впоследствии Палата постановила объединить жалобы “с учетом их общей фактической и правовой базы » (см. § 39 решения Палаты) и признала приемлемыми жалобы по статьям 5 и 11, а также жалобы по статье 18 в сочетании со статьями 5 и 11, соответственно, в отношении всех семи эпизодов.

64. Кроме того, как явствует из аргументации Палатыпо существу дела, арест и передача полиции, на которые была подана жалоба, были случаями лишения свободы, которые подлежали рассмотрению в соответствии со статьей 5 Конвенции, а также включали один из пунктов обвинения в предполагаемом вмешательстве в соответствии со статьей 11. Таким образом, жалоба заявителя в связи с якобы произвольными арестами была признана частью фактической основы его жалоб по статье 11, поданных во всех пяти заявлениях по всем семи эпизодам (как отражено в § 50 и 51 Решения Палаты). Можно также отметить, что Палата охарактеризовала жалобу по статье 18, рассматриваемую в совокупности со статьей 5 и статьей 11, соответственно, как единую жалобу (см. пункты 8 и 9 постановляющей части решения Палаты), хотя она и не сочла необходимым рассматривать ее по существу.

65. Большая палата не видит оснований ставить под сомнение оценку палаты в этом отношении, равно как и каких-либо других оснований для того, чтобы суд отказал в юрисдикции в отношении любой части жалоб, признанных приемлемыми. Он удовлетворен тем, что в обстоятельствах дела в целом, фактические элементы жалобы заявителя о незаконных и произвольных арестах и задержаниях в рамках статьи 5, по сути, были охвачены более широкими жалобами на необоснованное вмешательство в права, предусмотренные статьей 11, как и его жалобы на скрытые цели в соответствии со статьей 18 в сочетании с вышеуказанными положениями. Следует вновь подчеркнуть, что жалоба состоит из двух элементов: фактических утверждений и юридических аргументов. В силу принципа juranovitcuriaСуд не связан правовыми основаниями, приведенными заявителем в рамках Конвенции и Протоколов к ней, и имеет право решать, какая характеристика в соответствии с законом должна быть дана фактам жалобы, рассмотрев ее в рамках статей или положений Конвенции, которые отличаются от тех, на которые ссылается заявитель (см. Radomilja и другие, упоминавшийся выше, § 126).
66. Соответственно, объем дела, находящийся сейчас на рассмотрении Большой Палаты, не ограничен в том виде, в каком утверждает Правительство, а распространяется на все аспекты дела, признанные приемлемыми палатой(см. К. и т. против Финляндии, упомянутое выше, § 141; Лейла Шахин против Турции [ГК], нет. 44774/98, § 128, ЕСПЧ 2005‑XI; и Cumpǎnǎ и Mazǎre, упомянутое выше, § 66-69). Соответственно, Суд отклоняет все предварительные возражения Правительства.

II. ПРЕДПОЛАГАЕМОЕ НАРУШЕНИЕ СТАТЬИ 5 КОНВЕНЦИИ

67. Заявитель жаловался, что семь случаев его ареста были незаконным и произвольным. Он также жаловался, что в двух из этих случаев – 9 мая 2012 года и 24 февраля 2014 года – он был необоснованно задержан в ожидании административного разбирательства. Он ссылался на статью 5 § 1 Конвенции, которая гласит:

1. Каждый имеет право на свободу и личную неприкосновенность. Никто не может быть лишен свободы иначе как в следующих случаях и в порядке, установленном законом:
(a) законное содержание под стражей лица, осужденного компетентным судом;
(b) законное задержание или заключение под стражу (арест) лица за неисполнение вынесенного в соответствии с законом решения суда или с целью обеспечения исполнения любого обязательства, предписанного законом;
(с) законное задержание или заключение под стражу лица, произведенное с тем, чтобы оно предстало перед компетентным органом по обоснованному подозрению в совершении правонарушения или в случае, когда имеются достаточные основания полагать, что необходимо предотвратить совершение им правонарушения или помешать ему скрыться после его совершения;
(d) заключение под стражу несовершеннолетнего лица на основании законного постановления для воспитательного надзора или его законное заключение под стражу, произведенное с тем, чтобы оно предстало перед компетентным органом;
(e) законное заключение под стражу лиц с целью предотвращения распространения инфекционных заболеваний, а также законное заключение под стражу душевнобольных, алкоголиков, наркоманов или бродяг;
(f) законное задержание или заключение под стражу лица с целью предотвращения его незаконного въезда в страну или лица, против которого принимаются меры по его высылке или выдаче.
А. Доводы сторон в Большой палате
1. Заявитель

68. Заявитель утверждал, что его арест был незаконным и произвольным во всех семи случаях. Он утверждал, что эти собрания не были столь масштабными, чтобы повлиять на общественный порядок. В связи с четвертым и седьмым эпизодами, когда ему было предъявлено обвинение в несоблюдении полицейского приказа (9 мая 2012 года и 24 февраля 2014 года), он не получил никакого приказа или предупреждения до того, как полиция арестовала его. В любом случае нарушение общественного порядка не было вменено ему в ходе национального судопроизводства. Кроме того, даже если полиция считает иначе, не было причин, по которым протоколы об административном правонарушении не могли быть составлены на месте, как это предусмотрено пунктом 2 статьи 27 Кодекса об административных правонарушениях. Заявитель указал, что в каждом случае он подчинялся сотрудникам полиции, которые его арестовывали, и находился под их полным контролем. В каждом случае он был доставлен в полицейский фургон, который был бы подходящим местом, чтобы составить отчет, не покидая места события. По его мнению, не было необходимости доставлять его в полицейский участок для завершения оформления документов ни по одному из этих случаев, особенно потому, что он был вынужден провести много времени – иногда более трех часов – в пути в полицейский участок. Он полагался на заключение Суда в деле Навального и Яшина (упомянутое выше, § 95) о том, что, учитывая отсутствие установленного законом предела продолжительности перевода в полицейский участок, необоснованно длительный перевод сам по себе может представлять собой незарегистрированное и непризнанное содержание под стражей в нарушение пункта 1 статьи 5.

69. Кроме того, 9 мая 2012 года и 24 февраля 2014 года он был задержан более чем на три часа в нарушение установленного законом срока, хотя не было никаких исключительных обстоятельств, оправдывающих решение не освобождать его до суда. Он утверждал, что его предварительное заключение в этих двух случаях не соответствовало целям лишения свободы, изложенным в соответствующих подпунктах пункта 1 статьи 5.

2. Правительство
70. Правительство утверждало, что арест заявителя был законным и необходимым для привлечения его к ответственности в связи с административными правонарушениями. Они указали, что перевод его в полицейские участки был необходим в каждом случае, так как административные протоколы не могли быть составлены на месте, поскольку обстоятельства были таковы, что документы были неосуществимы. Что касается административного задержания, то его продолжительность не превышала трех часов с момента доставки заявителя в полицейский участок, за исключением двух случаев, когда ему были предъявлены обвинения в совершении преступлений, наказуемых лишением свободы, и в этих случаях его содержание под стражей соответствовало предусмотренному законом сорока восьмичасовому сроку.

B. Оценка Большой Палаты

71. Палата сделала следующую оценку жалобы заявителя:
“60. Ранее Суд рассматривал жалобы, поданные лицами, арестованными при аналогичных обстоятельствах, в том числе заявителем. В этих случаях полиция прерывала незаконные, но мирные собрания, арестовывала участников и сопровождала их в полицейские участки для составления протоколов об административных правонарушениях. Суд, в частности, отметил, что в соответствии со статьей 27.2 Кодекса об административных правонарушениях заявителей могут сопроводить в полицейский участок только в том случае, если протоколы не могут быть составлены по месту обнаружения правонарушения. Однако в этих случаях не было приведено никаких оснований для того, чтобы не делать этого на месте, что привело к выводу о том, что арест и сопровождение в полицейский участок представляли собой произвольное и незаконное лишение свободы (см. Навальный и Яшин, упомянутые выше, § § 68 и 93-97, и mutatis mutandis, Новикова и другие, упомянутые выше, § § 182-83 и 226-27). Кроме того, после того как в полицейском участке будут составлены протоколы об административных правонарушениях, цель сопровождения будет достигнута, и дальнейшее содержание под стражей до судебного слушания потребует конкретного обоснования, такого, как доказанный риск побега или препятствования отправлению правосудия. При отсутствии каких-либо явных причин не освобождает заявителя, суд признал содержание под стражей до суда необоснованным и произвольным, даже несмотря на то, что в сорок восемь часов, в срок, предусмотренный ст. 27.5 ч. 3 КоАП РФ (см. Навальный и Яшин, упоминавшийся выше, § 96, и Фрумкин против России, нет. 74568/12, § 150, 5 января 2016 года).
61. Учитывая имеющиеся в своем распоряжении материалы,Cуд отмечает, что правительство не представило каких-либо фактов или аргументов, способных убедить Суд прийти к иному выводу по данному делу. Действительно, ни в одном из семи случаев не было явной или подразумеваемой причины, по которой протокол об административном правонарушении не мог бы быть составлен на месте. Кроме того, 9 мая 2012 года заявитель был задержан на неопределенное количество часов, прежде чем предстать перед мировым судьей в тот же день, а 24 февраля 2014 года он был задержан на ночь, прежде чем предстать перед судьей, без объяснения причин, не освобождая его до суда, только потому, что он был обвинен в преступлениях, наказуемых тюремным заключением. Ни правительство, ни какие-либо другие национальные органы не представили никаких обоснований, как того требует статья 27.3 Кодекса, а именно того, что речь идет об «исключительном случае» или что это «необходимо для оперативного и надлежащего рассмотрения предполагаемого административного правонарушения». В отсутствие каких-либо явных причин, приведенных властями для отказа в освобождении заявителя, Суд считает, что его содержание под стражей до суда 9 мая 2012 года и 24 февраля 2014 года было необоснованным и произвольным.”

72. Большая Палата одобряет доводы Палаты и приходит к выводу о том, что имело место нарушение статьи 5 § 1 Конвенции в связи с семью эпизодами ареста заявителя двумя эпизодами его предварительного заключения.

III. ПРЕДПОЛАГАЕМОЕ НАРУШЕНИЕ СТАТЬИ 6 КОНВЕНЦИИ

73. Заявитель жаловался на нарушение статьи 6 §§ 1, 2 и 3 (D) Конвенции. Он утверждал, что во всех семи случаях разбирательство, в ходе которого он был осужден за административное правонарушение, не соответствовало гарантиям справедливого разбирательства, в частности принципам равенства состязательных возможностей, состязательности, независимости и беспристрастности суда и презумпции невиновности. Статья 6 Конвенции в соответствующей части гласит:

“1. Каждый в случае спора о его гражданских правах и обязанностях или при предъявлении ему любого уголовного обвинения имеет право на справедливое и публичное разбирательство дела… независимым и беспристрастным судом…
2. Каждый обвиняемый в совершении уголовного преступления считается невиновным, до тех пор, пока его виновность не будет установлена законным порядком.
3. Каждый обвиняемый в совершении уголовного преступления имеет как минимум следующие права:
…
d) допрашивать показывающих против него свидетелей или иметь право на то, чтобы эти свидетели были допрошены, и иметь право на вызов и допрос свидетелей в его пользу на тех же условиях, что и для свидетелей, показывающих против него…”

A. Применимость Статьи 6 Конвенции
1. Решение Палаты
74. Палата сослалась на свои предыдущие выводы о том, что для целей Конвенции преступления, указанные в статьях 19 § 3 и 20 § 2 Кодекса об административных правонарушениях, должны классифицироваться как “уголовные”, и не усматривает никаких оснований для того, чтобы прийти к иному выводу по данному делу. Она сочла, что административное производство подлежит рассмотрению в рамках уголовной части статьи 6 Конвенции.
2. Доводы сторон

75. В ходе разбирательства в Большой палате Правительство продолжало возражать против применимости статьи 6 Конвенции к административному производству по данному делу, ссылаясь на дискреционные полномочия законодательных органов государств-членов определять, какие преступления следует квалифицировать в качестве уголовных в их соответствующих правовых системах.

76. Напротив, заявитель утверждал, что статья 6 в ее уголовном аспекте применима в соответствии с устоявшейся судебной практикой суда.
3. Оценка суда

77. Суд повторяет, что вопрос о применимости статьи 6 должен оцениваться на основе трех критериев, изложенных в решении Суда по делу Энгель (Engel), а именно правовую классификацию преступлений в соответствии с национальным законодательством; характер правонарушения и степень суровости наказания, которое заинтересованное лицо рискует навлечь на себя(см. Энгель и другие против Нидерландов, 8 июня 1976 г., §§ 82-83, Серия А,. 22; Озтюрк против ФРГ, 21 февраля 1984 года, § 50, Серия А. 73; Demicoli В. Мальта, 27 августа 1991 года, §§ 31-34, серии нет. 210; Menesheva V. Россия, нет. 59261/00, §§ 95-98, ЕСПЧ 2006‑III СТ.; Ezeh и Коннорс против Соединенного Королевства [GC], нос. 39665/98 и 40086/98, § 82, ЕСПЧ 2003‑х; Юссила против Финляндии [ГК], нет. 73053/01, § 30, ЕСПЧ 2006‑XIV, а Блохин V. Россия [ГК], нет. 47152/06, § 179, ЕСПЧ 2016).
78. Второй и третий критерии, изложенные в деле Энгель, являются альтернативными и необязательно кумулятивными. Это не исключает возможности применения кумулятивного подхода в тех случаях, когда отдельный анализ каждого критерия не позволяет прийти к четкому выводу относительно наличия уголовного обвинения (см. дело Ezeh and Connors, упомянутое выше, § 86; дело Jussila, упомянутое выше, § 31; и дело Blokhin, упомянутое выше, § 179.).

79. Суд ранее постановил, что преступления, предусмотренные в статье 20 п. 2 Кодекса Российской Федерации об административных правонарушениях следует квалифицировать как “преступное”, принимая во внимание общий характер правонарушения, и учитывая, что целью наказания является карательный и сдерживающий характер, что характерно для уголовной сферы (см. дело Каспаров и другие, упоминавшийся выше, §§ 37-45; Михайлова против России, нет. 46998/08, §§ 57-69, 19 ноября 2015 г., и Каспаров и другие против России (No. 2), нет. 51988/07, § 43, 13 декабря 2016 года). Что касается правонарушения, предусмотренного в статье 19, § 3 Кодекса, Суд отметил, что оно наказывалось заключением, что, как правило, свидетельствует о правонарушении, принадлежащем к уголовной сфере, и что с учетом его продолжительности и манере исполнения наказания, данное правонарушение достигло тяжести уголовного наказания (см. Малофеева против России, нет. 36673/04, §§ 99-101, 30 мая 2013 года; Немцов против России, нет. 1774/11, § 83, 31 июля 2014 года Навальный и Яшин, упомянутое выше, § 78; и Ezeh и Коннорс, упомянутое выше, §§ 69-130).

80. Большая палата не видит оснований для отступления от выводов Палаты и считает, что статья 6 применима в рамках ее уголовного права к семи эпизод административных разбирательств по данному делу.

Б. Рассмотрение дела/ Соблюдение
1. Доводы сторон
(а) Заявитель

81. Заявитель утверждал, что в ходе всех семи административных разбирательств ему не было предоставлено справедливого судебного разбирательства. Он жаловался на то, что суды отказались вызвать и допросить запрошенных им свидетелей, а в ходе пяти разбирательств они отказались признать в качестве доказательств видеозаписи его ареста. Кроме того, суды не соблюдали принцип равенства сторон, поскольку они отклонили заявления в пользу заявителя как ложные и в то же время придали вес заявлениям сотрудников полиции. Заявитель утверждал, что, отклонив все доказательства в его пользу, национальные суды возложили на него как на ответчика чрезмерное и неподъемное бремя доказывания и что решения не были основаны на приемлемой оценке соответствующих фактов. Кроме того, суды не требовали от полиции обоснования вмешательства в право заявителя на свободу собраний. Что касается двух судебных разбирательств – по эпизодам 9 мая 2012 года и 27 октября 2012 года, – заявитель сформулировал дополнительную жалобу о том, что суды выполнили функцию обвинения в соответствии с административной процедурой, но вопреки принципам состязательности, равенства сторон и независимости трибунала. Он также жаловался на то, что в ходе этих двух судебных разбирательств суды изменили обвинения по своей собственной инициативе, взяв на себя роль обвинения.
b) Правительство

82. Правительство утверждало, что разбирательство административных дел заявителя соответствовало статье 6 Конвенции. Они утверждали, что заявителю предоставлялась cсправедливая возможность в каждом случае изложить свое дело и вызвать соответствующих свидетелей и провести перекрестный допрос. Правительство оспорило утверждение о том, что национальные суды взяли на себя функции обвинения. Они утверждали, что материалы по делам об административных правонарушениях были подготовлены полицией, которая собрала доказательства и предъявила обвинения в письменном виде, в то время как суд рассматривал эти дела в качестве независимого арбитра. Правительство сочло, что видеоматериалы, представленные заявителем, имеют ограниченную доказательственную ценность, и заявило, что в любом случае в компетенцию национальных судов входит принятие решения об уместности и приемлемости конкретных доказательств.

2. Оценка Cуда

83. Палата сделала следующую оценку жалобы заявителя:
“69. Суд отмечает, что обстоятельства ареста заявителя были оспорены сторонами административного производства по всем семи делам. В ходе судебного разбирательства по эпизоду от 5 марта 2012 года заявитель, в частности, утверждал, что два сотрудника полиции, составившие протокол об административном правонарушении, не были теми же сотрудниками полиции, которые его арестовали. В ходе судебного разбирательства по эпизодам 8 и 9 мая 2012 года и вечером 24 февраля 2014 года заявитель оспаривал, что эти собрания вызвали беспорядки, и отрицал, что ему было дано предупреждение или приказ разойтись до ареста. В двух других судебных разбирательствах – по эпизодам 27 октября 2012 года и 24 февраля 2014 года в 12 ч. 00 м. – заявитель оспаривал факт проведения каких-либо публичных собраний по смыслу Закона об общественных мероприятиях и утверждал, что он был арестован без какого-либо предупреждения или предлога. Из этого следует, что каждый комплекс разбирательств связан со спором по ключевым фактам, и национальные суды обязаны разрешать эти споры справедливым и состязательным образом.
70. Суд отмечает, что в ходе разбирательства по делу об эпизоде 5 марта 2012 года мировой судья допросил только двух сотрудников полиции, личность которых была оспорена заявителем, и отказался вызвать других свидетелей. Однако апелляционный суд обоснованно счел эти доказательства недостаточными, а также заслушал частное лицо – журналиста, который был свидетелем ареста заявителя. Последний подтвердил личность сотрудников полиции. Кроме того, тот же апелляционный суд рассмотрел видеозапись, представленную заявителем, и на основании всех доказательств установил личность сотрудников. У суда нет оснований считать, что способ, которым апелляционный суд оценил доказательства, касающиеся личности должностных лиц, произвольным или явно необоснованным, и он отмечает, что заявитель не имел каких-либо других жалоб в связи с этим комплексом процедур.
71. Напротив, суды в шести других случаях решили основывать свои суждения исключительно на версии событий, выдвинутой полицией. Они систематически не проверяли фактические утверждения полиции, отказывая заявителю в просьбе о предоставлении дополнительных доказательств, таких, как видеозаписи, или в вызове свидетелей в отсутствие каких-либо препятствий для этого. Кроме того, когда суды допрашивали свидетелей, не являющихся сотрудниками полиции, они автоматически предполагали предвзятость со стороны всех свидетелей, давших показания в пользу заявителя; напротив, сотрудники полиции считались сторонами, не имеющими корыстных интересов.
72. Суд уже рассмотрел ряд дел об административном производстве в отношении лиц, обвиняемых в нарушении правил проведения публичных мероприятий или невыполнении полицейских приказов разойтись. Она установила, что в ходе этих разбирательств мировые судьи с готовностью и недвусмысленностью приняли представления полиции и отказали заявителям в любой возможности представить какие-либо доказательства обратного. Суд постановил, что в споре по ключевым фактам, лежащим в основе обвинений, когда единственными свидетелями обвинения были сотрудники полиции, которые играли активную роль в оспариваемых событиях, судам необходимо было использовать все разумные возможности для проверки их обвинительных заявлений (см. Каспаров и другие, § 64; Навальный и Яшин, § 83; и Фрумкин, § 165, все вышеперечисленное). Невыполнение этого требования противоречит основополагающим принципам уголовного права, а именно принципам dubio pro reo (см. Фрумкин, упомянутый выше, § 166, и упомянутые в нем дела). Суд также постановил, что, отклонив все доказательства в пользу ответчика без обоснования, национальные суды возложили на заявителя чрезмерное о неподъемное бремя доказывания вопреки основному требованию о том, что обвинение должно доказать свою правоту, и одному из основополагающих принципов уголовного права, а именно принципу dubio pro reo (см. Немцов, упомянутый выше, § 92).
73. Суд считает, что шесть эпизод об административных разбирательств по этому делу имели аналогичные недостатки; они привели к вынесению судебных решений, которые не основывались на приемлемой оценке соответствующих фактов. Кроме того, суды не требовали от полиции обоснования вмешательства в право заявителей на свободу собраний, которое включало разумную возможность разойтись при вынесении такого приказа (см. Фрумкин, упомянутый выше, § 166, и Немцов, упомянутый выше, § 93).
74. На основании вышеизложенных соображений суд приходит к выводу, что административное производство по обоим эпизодам от 8 мая 2012 года, эпизодам от 9 Мая и 27 октября 2012 года, а также по обоим эпизодам от 24 февраля 2014 года было проведено в нарушение права Заявителя на справедливое судебное разбирательство. С учетом этого вывода Суд не считает необходимым рассматривать остальные жалобы заявителей в соответствии со статьей 6 §§ 1 и 3 (d) Конвенции в отношении этих шести видов разбирательств.”

84. Большая Палата одобряет доводы Палаты приходит к выводу, что не было никакого нарушения статьи 6 § 1 Конвенции в случае административных разбирательств, касающихся событий 5 марта 2012 года (см. параграфы 17-18 выше) и что имело место нарушение этого положения в случае административного дела в отношении остальных шести эпизодов, 8 и 9 Мая и 27 октября 2012 года и 24 февраля 2014 года (см. пункты 23-24, 28-30, 33-34 и 38-42 выше). Ввиду этого решения Большая палата не сочла необходимой рассматривать остальные жалобы заявителя по статье 6 §§ 1 и 3 (D) Конвенции в отношении последних шести производств.

IV. ПРЕДПОЛАГАЕМОЕ НАРУШЕНИЕ СТАТЬИ 11 КОНВЕНЦИИ

85. Заявитель жаловался на то, что его арест в семи случаях в связи с его предполагаемым участием в несанкционированных публичных мероприятиях и его задержанием и осуждением за административные правонарушения нарушил его право на свободу мирных собраний, гарантированное статьей 11 Конвенции, которая гласит следующее:
“1. Каждый имеет право на свободу мирных собраний и на свободу объединения с другими, включая право создавать профессиональные союзы и вступать в таковые для защиты своих интересов.
2. Осуществление этих прав не подлежит никаким ограничениям, кроме тех, которые предусмотрены законом и необходимы в демократическом обществе в интересах национальной безопасности и общественного порядка, в целях предотвращения беспорядков и преступлений, для охраны здоровья и нравственности или защиты прав и свобод других лиц. Настоящая статья не препятствует введению законных ограничений на осуществление этих прав лицами, входящими в состав вооруженных сил, полиции или административных органов Государства.”
А. Решение палаты
8

6. Палата установила, что во всех семи эпизодах имело место вмешательство в право заявителя на свободу собраний. Она, в частности, отметила, что, хотя заявитель и не намеревался проводить марш 27 октября 2012 года или публичное собрание перед зданием суда в полдень 24 февраля 2014 года, конкретные обстоятельства этих событий были таковы, что подпадали под действие статьи 11 Конвенции.

87. Камера установила, что данное дело было идентично нескольким другим российским делам, в которых Суд установил нарушения статьи 11 Конвенции, поскольку полиция остановила и арестовала протестующих только по той причине, что их демонстрация как таковая не была санкционирована, а формальная незаконность собрания является основным основанием для административных обвинений. Она заявила, что в России существует практика, в соответствии с которой полиция прерывает такие собрания или предполагаемые собрания и арестовывает их участников в обычном порядке.

88. Что касается существования законной цели, то палата отказалась рассматривать этот вопрос, поскольку сочла, что меры в любом случае были несоразмерны целям, поставленным правительством, а именно предупреждению беспорядков или преступлений и защите прав и свобод других лиц. Палата постановила, что, даже если предположить, что аресты и административные приговоры заявителя соответствовали внутреннему законодательству и преследовали законную цель, эти меры не соответствовали заявленным целям. Оно отметило, что правительство не продемонстрировало наличия “насущной социальной необходимости” прерывать собрания, арестовывать заявителя и, в частности, дважды приговаривать его к тюремному заключению, хотя и непродолжительному. Кроме того, камера отметила, что эти меры могут оказать серьезное сдерживающее воздействие, сдерживая в будущем участие в публичных собраниях и препятствуя проведению открытых политических дебатов, что усугубляется тем фактом, что объектом нападения стал известный общественный деятель, арест которого неизбежно привлечет к себе широкое освещение в средствах массовой информации. Поэтому камера постановила, что во всех семи эпизодах имело место нарушение статьи 11.

B. Доводы сторон
1. Заявитель

89. Заявитель утверждал, что власти нарушили его право на свободу мирных собраний, прервав собрания или предполагаемые собрания, арестовав его и наложив административную ответственность за нарушение процедуры проведения публичных мероприятий или за несоблюдение полицейских приказов. Что касается двух случаев, Заявитель оспаривает, что эти события представляли собой публичное собрание. Во-первых, 27 октября 2012 года он был арестован под предлогом проведения марша, в то время как он просто уходил с места проведения статической демонстрации. Во-вторых, 24 февраля 2014 года в 12 ч. 00 м. он был арестован, когда ожидал перед зданием суда, поскольку хотел присутствовать при вынесении решения по громкому делу. Это собрание, если классифицировать его как таковое, не могло быть предвидено, о нем также не представлялось возможным уведомить органы, и это не вызвало никаких нарушений, которые бы оправдали его разгон, аресты и последующие обвинения.

90. Заявитель признал, что 5 марта 2012 года, дважды 8 мая 2012 года, 9 мая 2012 года и один раз 24 февраля 2014 года (вечером) он принимал участие в политических собраниях, о которых власти не были уведомлены. Однако, по его мнению, ввиду их непосредственной связи с текущими делами, их небольшого масштаба и отсутствия риска для общественного порядка, можно было ожидать, что власти проявили бы терпимость к этим собраниям. По словам заявителя, в каждом из этих семи случаев ответ властей был незаконным, лишенным законной цели и совершенно несоразмерным в нарушение статьи 11 Конвенции.

91. В своих устных состязательных бумагах заявитель утверждал, что получить разрешение на проведение общественных мероприятий, организованных оппозицией, было чрезвычайно трудно, особенно в подходящее время и в подходящем месте. В частности, он утверждал, что ему невозможно организовать какое-либо публичное мероприятие в центре Москвы или Санкт-Петербурга, поскольку все уведомления систематически отклоняются без соответствующих альтернативных предложений, как того требует внутреннее законодательство.

92. Заявитель оспорил утверждение о том, что он не подчинился приказам полиции, а также сам факт получения приказов; он также отрицал, что выкрикивал лозунги, препятствовал движению транспорта или пешеходов или нарушал общественный порядок.
2. Правительство

93. Правительство заявило, что во всех семи случаях проводились публичные собрания, подлежащие уведомлению, и согласилось с тем, что разгон лиц, собравшихся вместе, и правоохранительные меры в отношении заявителя представляли собой вмешательство в право на свободу мирных собраний.

94. Правительство сочло, что вмешательство в свободу мирных собраний заявителя соответствовало внутреннему законодательству и было необходимо “для предотвращения беспорядков или преступлений” и “для защиты прав и свобод других лиц”. Они утверждали, что во всех семи случаях заявитель пытался провести несанкционированные общественные собрания, которые были законно пресечены полицией, и что компетентные суды обоснованно признали его виновным в совершении административных правонарушений. Они не сочли, что в любом из этих случаев имели место особые обстоятельства, освобождающие протестующих от соблюдения требования о предварительном уведомлении об их собрании. Они привели примеры других законных публичных мероприятий, в которых заявитель участвовал без какого-либо вмешательства. Они оспорили утверждения заявителя о том, что эти собрания не вызвали никакого шума или неудобств, учитывая размер групп, о которых идет речь, и присутствие средств массовой информации. В частности, 27 октября 2012 (пятый случай), он прошел марш, который затруднял движения и, вопреки тому, что заявитель предположил, “маловероятно”, что некоторые из других событий “ [не] производили никакого шума и не вызывали неудобств для пешеходов” учитывая количество людей, участвующих, их места и времени (особенно в первые 5 марта 2012 года и последних двух на 27 февраля 2014 года). Они также оспорили заявление заявителя о том, что он не препятствовал движению транспорта в седьмом эпизоде.

95. Наконец, они сочли, что административные санкции были соразмерными, учитывая настойчивый и преднамеренный характер его правонарушений. Они указали, что увеличение сумм штрафов, к которым заявитель был приговорен 27 октября 2012 года и 24 февраля 2014 года, было обусловлено законодательным увеличением штрафов, предусмотренных статьей 20 § 2 Кодекса.

96. Правительство считает, что по крайней мере два раза власти проявляли значительную терпимость по отношению к незаконным собраниям. В частности, 5 марта 2012 года полиция не арестовывала заявителя до 22 ч. 45 м., в то время как санкционированное собрание завершилось в 9 ч. 00 м.; точно так же 8 мая 2012 года демонстранты имели возможность долгое время участвовать в “прогулках”, прежде чем полиция решила их перехватить.

97. Правительство заявило, что в решении Палаты Суд не был призван устанавливать существование практики вмешательства в общественные собрания в России и что тринадцать примеров, на которые опирался Суд, не являются репрезентативными или достаточными для демонстрации такой практики. Они также отметили, что в тринадцати государствах-членах непредставление предварительного уведомления о проведении собрания или несоблюдение ограничений, налагаемых на место или время проведения собрания, может само по себе оправдать разгон собрания, согласно сравнительному исследованию, проведенному в отношении Лашманкина и других (упомянутому выше, § 324).

С. Оценка Большой Палаты
1. Применимость статьи 11 Конвенции и наличие
(общий принцип

98. Суд повторяет, что право на свободу собраний является фундаментальным правом в демократическом обществе и, как право на свободу выражения мнения, является одной из основ такого общества. Таким образом, оно не должно толковаться ограничительно (см. Kudrevičius и другие против Литвы [ГК], no. 37553/05, § 91, ЕСПЧ 2015 г., Тараненко В. России, no. 19554/05, § 65, 15 мая 2014 года). Чтобы избежать риска ограничительного толкования, Cуд воздержался от формулирования понятия собрания, которое он рассматривает как самостоятельное понятие, или от исчерпывающего перечисления критериев, которые могли бы его определить. В соответствующих случаях было указано, что право на свободу собраний распространяется как на закрытые заседания, так и на собрания в общественных местах, будь они статичные или в форме процессии; кроме того, оно может осуществляться отдельными участниками и лицами, организующими собрание (см. Кудревичюс и другие, упомянутые выше, § 91, с дальнейшими ссылками, и Лашманкин и другие, упомянутые выше, § 402). Он также подчеркнул, что статья 11 Конвенции защищает право на “мирные собрания”, понятие, которое не распространяется на собрания, где организаторы и участники имеют жестокие намерения. Поэтому гарантии статьи 11 применяются ко всем собраниям, за исключением тех, где организаторы и участники имеют такие намерения, подстрекают к насилию или иным образом отвергают основы демократического общества (см. Кудревичюс и другие, упомянутые выше, § 92, с дальнейшими ссылками).

99. Таким образом, вопрос о том, подпадает ли собрание под автономную концепцию “мирных собраний”, содержащуюся в пункте 1 статьи 11, и сфера защиты, обеспечиваемой этим положением, не зависит от того, проводилось ли это собрание в соответствии с процедурой, предусмотренной внутренним законодательством. Только после того, как Суд пришел к выводу о том, что собрание подпадает под сферу защиты, его классификация и регулирование в соответствии с национальным законодательством оказывают влияние на оценку Суда. Эти элементы имеют отношение к вытекающему из этого вопросу о негативных обязательствах государства, а именно к вопросу о том, оправдано ли ограничение защищаемой свободы в соответствии с пунктом 2, а также к оценке позитивных обязательств государства, т. е. обеспечило ли последнее справедливое равновесие между конкурирующими интересами, о которых идет речь.

100. В связи с этим, Суд считает полезным подчеркнуть, что уведомления, и даже процедуры выдачи разрешений для проведения публичного мероприятия, в общем, не посягают на сущность права в соответствии со статьей 11 Конвенции, поскольку целью упорядочивания собраний является предоставление властям возможности принимать разумные и надлежащие меры для обеспечения его беспрепятственного проведения (см. Kudrevičius и другие, упоминавшийся выше, § 147, с дальнейшими ссылками, цитирует в пункте 128 ниже). Вместе с тем он также постановил, что приведение в исполнение таких правил не может стать самоцелью (ibidem, § 150, цитируется в пункте 128 ниже). Из этого следует, что мирное собрание может носить такой характер, что его проведение допустимо только при условии предварительного уведомления и/или разрешения, что само по себе оно может быть сочтено несоразмерным для целей статьи 11 Конвенции.

101. Суд подчеркнул, что свобода собраний, предусмотренная в статье 11, тесно связана со свободой выражения мнений, гарантированной статьей 10, поскольку защита личных мнений, гарантированная последней, является одной из целей свободы мирных собраний, закрепленной в статье 11. В соответствии со своей устоявшейся судебной практикой жалоба на арест в контексте демонстрации должна рассматриваться в соответствии со статьей 11 Конвенции на том основании, что статья 10 должна рассматриваться в качестве Lex generalis по отношению к статье 11, которая является lex specialis (см. Франция, 26 апреля 1991 года, § 35, Series A no. 202). Одним из отличительных критериев, отмеченных судом, является то, что при осуществлении права на свободу собраний участники будут стремиться не только выразить свое мнение, но и сделать это вместе с другими (см. Primov and Others v. Russia, no. 17391/06, § 91, 12 июня 2014 года).

102. В то же время суд признал, что в сфере политических дебатов гарантии статей 10 и 11 часто дополняют друг друга (см. Примов и другие, упомянутые выше, § 92). Несмотря на свою автономную роль и особую сферу применения, статью 11 следует также рассматривать в свете статьи 10, в которой целью осуществления свободы собраний является выражение личных мнений, а также необходимость обеспечения форума для публичного обсуждения и открытого выражения протеста (см. Кудревичюс и другие, упомянутые выше, § 86, с дальнейшими ссылками). Так, например, где группа людей провела пикет у здания областного суда и была впоследствии привлечена к административной ответственности и оштрафована за нарушение порядка организации и проведения публичного собрания, Суд считает, что административное преследование являлось вмешательством в право заявителя на свободу собраний, истолкованноев свете его права на свободу выражения мнения (см. Сергей Кузнецов против России,no. 10877/04, § 36, 23 октября 2008 года). Связь между статьей 10 и статьей 11 особенно актуальна в тех случаях, когда власти нарушают право на свободу мирных собраний в ответ на мнения или заявления участников демонстрации или членов ассоциации (см., например, дело Станков и Объединенная Македонская Организация Илинден против Болгарии, нос. 29221/95 и 29225/95, § 85, ECHR 2001-IX).

103. Суд вновь заявляет, что вмешательство в осуществление права на свободу собраний не обязательно должно быть равносильно прямому запрету, законному или фактическому, а может заключаться в различных других мерах, принимаемых властями. Термин “ограничения” в статье 11 § 2 следует толковать как включающий меры, принятые до или во время собрания и тех (такие как карательные меры), принимаемые впоследствии (см. Ezelin, упомянутое выше, § 39; Каспаров и другие, упоминавшийся выше, § 84; Примов и другие, упоминавшийся выше, § 93; и Немцов, упомянутое выше, § 73). Например, предварительный запрет может оказывать сдерживающее воздействие на тех, кто намеревается участвовать в митинге, и, таким образом, представлять собой вмешательство, даже если впоследствии митинг будет беспрепятственно проводиться властями. Отказ в разрешении лицу совершить поездку с целью посещения собрания представляет собой вмешательство. И меры, принимаемые органами во время митинга, такие как разгон митинга и арест участников, и наказания за участие в митинге (см. Каспаров и другие, упоминавшийся выше, § 84, с дальнейшими ссылками).
(b) Применение этих принципов в настоящем деле

104. Суд принимает к сведению утверждение правительства о том, что заявитель отрицал свое участие в собрании в некоторых из указанных случаев. Тем не менее, в каждом из семи случаев он привлекался к ответственности за административное правонарушение: в пяти эпизодах по статье 20 § 2 Кодекса об административных правонарушениях, в соответствии с которыми нарушение установленного порядка проведения общественных собраний, митингов, демонстраций, шествий или пикетов представляло собой правонарушение; и в двух случаях он был признан виновным в неповиновении законному распоряжению полиции в нарушение статьи 19 § 3.

105. Принимая во внимание представления сторон относительно характера различных рассматриваемых событий и степени участия заявителя в них, Суд рассмотрит особенности каждого соответствующего эпизода.
i) Первый эпизод (5 марта 2012 года)

106. Политический митинг, на котором заявитель и другие участники (около 500 человек) отказались покинуть место проведения после окончания согласованного времени, был продолжением собрания, о котором было сообщено в соответствии с Законом Об общественных мероприятиях (см. пункты 13-14 выше). Он, несомненно, представляет собой собрание по смыслу статьи 11. Арест Заявителя, его доставление в полицейский участок и вынесение административного приговора представляют собой нарушение права на свободу мирных собраний в соответствии с пунктом 2 статьи 11 Конвенции.
ii) Второй, третий и четвертый эпизоды (8 и 9 мая 2012 года)

107. Заявитель трижды подвергался аресту во время публичных собраний в качестве формы протеста (см. пункты 19-21 и 25 выше). Хотя он утверждал, что «прогулки» не были собраниями или маршами, или другими видами собраний, подлежащих уведомлению в соответствии с Законом Об общественных мероприятиях, он признал, что эти собрания были формой выражения, выбранной группой сторонников оппозиции, чтобы показать свое недовольство возобновлением президентского мандата Владимира Путина. Заявитель не оспаривал своего участия в этих собраниях.

108. Суд отмечает, что в этих «прогулках» участвовали группы лиц, которые действовали скоординировано и целенаправленно, в данном конкретном случае в политических целях; эти собрания насчитывали примерно 170, 50 и 50-100 человек, соответственно, и были мирными. Принимая во внимание цель и формат “прогулок”, а именно выражение личных мнений группой лиц, Суд считает, что они подпадают под понятие “собрания”, содержащееся в статье 11. Заявитель намеревался принять участие в этих общественных собраниях и никогда не отрицал этого; даже если он не считает их “маршами” или “митингами”, подлежащими уведомлению в соответствии с применимым национальным законодательством, он осуществлял свое право на свободу собраний в соответствии со статьей 11 Конвенции. По мнению Суда, арест, доставление в отделение полиции, задержание и последующие санкции являются “ограничениями”, в смысле второго пункта статьи 11, а значит вмешательством в его право на свободу мирных собраний, защищаемой параграфом первым настоящей статьи.
iii) Пятый и шестой эпизоды (27 октября 2012 года и 24 февраля 2014 года, полдень)

109. В этих двух эпизодах заявитель оспаривал, что вменяемое ему поведение представляло собой публичное собрание в соответствии с Законом Об общественных мероприятиях, как утверждали власти. В пятом эпизоде заявитель участвовал в стационарной демонстрации перед арестом. Арест и предъявленные обвинения, как явствует из полицейских протоколов и решений национальных судов, касались не самой стационарной демонстрации, а того, что произошло после нее: заявитель покидал место проведения в сопровождении группы в составе примерно 25-30 человек, включая журналистов, и их передвижение было охарактеризовано как несанкционированный марш (см. пункты 31-32 выше). Суд приходит к выводу, что независимо от того, может ли такое поведение в принципе являться публичным событием по смыслу российского права, в конкретных обстоятельствах данного эпизода и для целей принятия решения о применимости статьи 11 Конвенции, оно не может быть отделено от участия заявителя в стационарной демонстрации. Соответственно, даже если заявитель не намеревался провести вменяемый ему марш, по-прежнему существует связь между мерой, принятые против него, и осуществлением им права на свободу собраний (см. Навальный и Яшин, упоминавшийся выше, § 52; и, с соответствующими изменениями, Каспаров и другие, упоминавшийся выше, § 85, и Каспаров и другие (без. 2), упомянутое выше, § 27).

110. В шестом эпизоде около 150 человек присутствовали за пределами здания суда для участия в судебном заседании; заявителю вместе с другими активистами не разрешалось входить и ждать снаружи, таким образом, сформировалось собрание, которое, по мнению властей, было незаконным по причине отсутствия разрешения (см. пункт 35 выше). При оценке последнего события палата, в частности, провела:
“45. Что касается событий перед зданием суда 24 февраля 2014 года в 12 часов дня, то Суд отмечает, что заявитель и другие представители общественности обратились в Замоскворецкий районный суд с намерением присутствовать при вынесении решения по уголовному делу, которое они сочли политическим. Присутствуя на слушаниях, они должны были продемонстрировать участие гражданского общества и его солидарность с активистами, которых они считали политическими заключенными. Общее дело, которое привело этих людей в здание суда, чтобы выразить личное участие в деле общественной важности, отличало это непреднамеренное собрание от случайной агломерации людей, каждый из которых преследовал свое собственное дело, такое как очередь, чтобы войти в общественное здание. Его также следует отличать от ситуации, когда прохожий случайно смешивается с демонстрацией и может быть ошибочно принят за кого-то, кто принимает в ней участие (см. Каспаров и другие, упомянутые выше, § 72). Суд повторяет, что статья 11 Конвенции охватывает как частные встречи, так и собрания в общественных местах (см. Kudrevičius и другие против Литвы [ГК], no. 37553/05, § 91, ЕСПЧ 2015), и что защита личного мнения является одной из целей свободы мирных собраний, закрепленной в статье 11 Конвенции (см. Ezelin против Франции, 26 апреля 1991 года, § 37, серия A № 202). Поэтому Суд считает, что в данном эпизоде имело место вмешательство в право заявителя на свободу собраний…”

111. Большая Палата сомневается, что, принимая во внимание российское законодательство, заявитель мог подумать, что, явившись на публичное судебное заседание, он принял участие в публичном мероприятии, о котором было заранее уведомлено. Несмотря на то, что Большая палата не связана правовой квалификацией событий [в полдень]в соответствии с российским законодательством, одобрив приведенную выше аргументацию Палаты, считает, что намерение заявителя и его фактическое поведение были охвачены понятием “мирных собраний” в статье 11 § 1 и, таким образом, подпадали под сферу защиты, предоставляемой этим положением.

112. Поэтому Суд считает, что аресты заявителя, его перевод в полицейский участок и последующие санкции в этих двух случаях представляли собой нарушение права на свободу мирных собраний в соответствии с пунктом 2 статьи 11.
iv) Седьмой эпизод (вечер 24 февраля 2014 года)

113. Заявитель был арестован на стихийной стационарной демонстрации около 150 человек, состоявшейся в ответ на решение суда по делу «Болотная», вынесенное ранее в тот день. Заявитель не отрицает своего намерения участвовать в этом собрании (см. пункт 37 выше). Суд не сомневается в том, что это событие представляло собой собрание по смыслу статьи 11, и считает, что поведение заявителя подпадало под действие этого положения. Соответственно, разгон собрания и арест заявителя, его перевод в полицейский участок, задержание и административные санкции представляли собой нарушение его права на мирные собрания в соответствии с пунктом 2 статьи 11 Конвенции.

2. Было ли оправдано вмешательство
а) Предписания закона
(i) Общие принципы, касающиеся законности

114. Соответствующие принципы были обобщены в Kudrevičius and Others (приведено выше, §§ 108-10):
«108. Суд повторяет его прецедентную практику относительного того, что выражения «установленный законом» и «в соответствии с законом», содержащиеся в статьях 8-11 Конвенции не только требуют того, чтобы оспариваемая мера имела правовую основу в национальном законодательстве, но также относилась к качеству рассматриваемого закона, который должен быть доступен для заинтересованного лица, и чьи последствия могут быть предвидены (см., среди других источников, Ротару против Румынии [GC], no. 28341/95, § 52, ЕСПЧ 2000-V; ВГТ Ферайн Геген Tierfabriken V. Швейцария, no. 24699/94, § 52, ЕСПЧ 2001-VI; Gawęda v. Польша, no. 26229/95, § 39, ЕСПЧ 2002-II; в Маэстри против Италии [GC], no. 39748/98, § 30, ЕСПЧ 2004-I; дело Vyerentsov, упомянутое выше, § 52; Gorzelik и другие против Польши [GC], no. 44158/98, §§ 64-65, ЕСПЧ 2004-I; и Sindicatul ‘Păstorul чел Бун’ v. Румыния [GC], no. 2330/09, § 153, ЕСПЧ 2013 (выдержки)).
109. В частности, норма не может рассматриваться в качестве «закона», если она не сформулирована с достаточной точностью, чтобы позволить гражданину – при необходимости, с соответствующей консультацией– предвидеть в разумной степени в данных обстоятельствах последствия, которые может повлечь за собой данное действие (см., например, Джавит Ан, упомянутый выше, § 65). Однако опыт показывает, что невозможно достичь абсолютной точности в формулировании законов, особенно в тех областях, в которых ситуация меняется в соответствии с преобладающими взглядами общества (см., среди прочего, Ezelin, цитированный выше, § 45). В частности, последствия данного действия не обязательно предвидеть с абсолютной определенностью: опыт показывает, что это недостижимо. Опять же, хотя определенность весьма желательна, она может привести к чрезмерной строгости ее состава, и закон должен быть в состоянии идти в ногу с меняющимися обстоятельствами. Соответственно, многие законы неизбежно сформулированы в терминах, которые в большей или меньшей степени являются расплывчатыми, и толкование и применение которых являются вопросами практики (см., cреди прочего, Sunday Times v. The United Kingdom (no. 1), 26 апреля 1979 года, § 49, Series A no. 30; Реквениv. Венгрия [GC], no. 25390/94, § 34, ЕСПЧ 1999-III; Ziliberberg, упомянутое выше; Галстян, упомянутое выше, § 106; и Примов и другие, упоминавшийся выше, § 125).
110. Роль судебных решений возлагается на национальные суды именно для того чтобы рассеять подобные интерпретационные сомнения, какие могут оставаться; полномочия Суда для рассмотрения соблюдения положений внутреннего законодательства таким образом, ограничивается, поскольку толковать и применять внутреннее право должны, в первую очередь, национальные власти, особенно суды(см. Kruslin против Франции, 24 апреля 1990 года, § 29, серия A, no. 176-A; Копп против Швейцарии, 25 марта 1998 г., § 59, отчеты 1998‑II; в ВГТ Ферайн Геген Tierfabriken, упомянутое выше, § 52; Мкртчян против Армении, no. 6562/03, § 43, 11 января 2007; и Vyerentsov, упомянутое выше, § 54). Более того, уровень точности, требуемый от национального законодательства, который не может в любом случае предусмотреть все возможные ситуации – зависит в значительной степени от содержания рассматриваемого документа[закона], от сферы, в которой он применяется, и количества и статуса тех, кого он затрагивает (см. Фогт против Германии от 26 сентября 1995 года, § 48, серия A № 323, и Rekvényi, упомянутое выше, § 34).”

115. Суд также повторяет, что для того, чтобы внутреннее законодательство отвечало требованиям «качества», оно должно обеспечивать определенную правовую защиту от произвольного вмешательства государственных органов в осуществление прав, гарантированных Конвенцией. В вопросах, затрагивающих основные права, будет противоречить верховенству права-одному из основных принципов демократического общества, закрепленных в Конвенции, — право усмотрения, предоставляемое исполнительной власти, выражаться в виде безграничных возможностей. Следовательно, закон должен с достаточной ясностью указывать на пределы любого подобного усмотрения и способы его осуществления (см., Среди других властей, Хасан и Чауш против Болгарии [GC], нет. 30985/96, § 84, ЕСПЧ 2000‑XI; Маэстри против Италии [GC], no. 39748/98, § 30, ЕСПЧ 2004‑I; и Lashmankin и другие, упоминавшийся выше, § 411).
(ii) Применение этих принципов в настоящем деле

116. Во-первых, Cуд отмечает, что в первых четырех эпизодах власти действовали в соответствии со статьей 16 Закона об общественных мероприятиях, которая предусматривала прекращение публичного мероприятия ввиду преднамеренного нарушения организатором порядка проведения публичных мероприятий. С июня 2012 года власти могли также прекратить публичное мероприятие специально за несоблюдение требования об уведомлении, и это основание было применимо к пятому и последующим эпизодам. Оба основания для прекращения публичных мероприятий представляются альтернативными, а не кумулятивными по отношению к возникновению реальной угрозы, что также является конкретным основанием. Что касается административных санкций, то они основывались на статьях 20 § 2 и 19 § 3 Кодекса об административных правонарушениях (см. пункты 44-46 выше). Таким образом, можно утверждать, что меры, принятые в отношении заявителя, были основаны на внутреннем законодательстве.

117. С другой стороны, обстоятельства данного дела свидетельствуют о том, что ввиду чрезмерно широкого характера вышеупомянутых правовых положений возможность их применения может быть поставлена под сомнение. В отсутствие критериев, отличающих неформальное собрание от публичного мероприятия, подлежащего официальному уведомлению, полиция и национальные суды приняли толкование, которое распространило формальное требование на весьма широкий круг слабо определенных ситуаций. Таким образом, в пятом эпизоде заявитель был наказан за то, что за ним последовала группа людей после того, как он покинул стационарную демонстрацию, поскольку их движение было перехвачено полицией как равносильное “незаконному маршу”. В шестом эпизоде заявитель оказался среди группы активистов перед зданием суда, поскольку им было отказано во въезде в судебном заседании. В двух последних случаях требование о том, чтобы такое поведение подлежало заблаговременному уведомлению, не может разумно рассматриваться как предсказуемое даже при самом широком толковании закона об общественных мероприятиях.

118. Таким образом, существующая правовая база предоставляет органам исполнительной власти широкие дискреционные полномочия при решении вопроса о том, какое поведение представляет собой публичное мероприятие. В порядке осуществления этого дискреционного права полиция имела право положить конец этому мероприятию– в том числе путем принятия административных правоохранительных мер, таких, как арест, перевод в полицейский участок и предварительное заключение, только по той причине, что процедура уведомления не была соблюдена даже в отсутствие каких-либо нарушений общественного порядка. Подчеркивая важность надлежащих гарантий против произвольного вмешательства со стороны публичных властей в осуществление права на свободу собраний, Суд не может не отметить широкие формулировки, используемые в соответствующих положениях раздела 2 Закона о публичных мероприятиях, определяющих понятие “публичное мероприятие”, широкий диапазон сопутствующих обязанностей уведомлять о так о мероприятии в соответствии с разделами 5 и 7 Закона и широкое определение правонарушения, содержащееся в статьях 19 § 3 и 20 ч. 2 Кодекса РФ об административных правонарушениях, применимого к любому невыполнению данной обязанности (см. пункты 44 до 46 выше). Учитывая также характер оспариваемых событий в данном деле, Суд находит основания сомневаться в том, что способ применения соответствующего права был достаточно предсказуемым для удовлетворения требования «качества», присущего автономному понятию законности согласно пункту 2 статьи 11. Это сомнение усугубляется тем фактом, что власти каждый раз прерывали осуществление заявителем свободы собраний, арестовывая и задерживая его в обстоятельствах, противоречащих статье 5 § 1 Конвенции (см. пункт 72 выше).

119. Однако, учитывая, что рассматриваемый закон поднимает важнейшие вопросы, выходящие за рамки простого анализа качества и предсказуемости закона, Суд считает более целесообразным включить этот анализ в более широкую оценку «соразмерности», которая будет проведена ниже в рамках проверки «критерия необходимости», т. е. в расширенной проверки того, сопровождались ли дискреционные полномочия властей в этой области надлежащими средствами защиты (адекватными гарантиями) от жестокого обращения (см. пункты 148 до 150 ниже).
(b)Преследовало ли обжалуемое вмешательство законную цель- предотвращение беспорядков или преступлений и защиты прав и свобод других лиц
i) Практика Суда по вопросам «законной цели»

120. В решении по делу Мерабишвили (см. Мерабишвили против Грузии [GC], no. 72508/13, 28 ноября 2017 года) Cуд провел обзор дел, в которых было уделено конкретное внимание рассмотрению вопросов о том, преследовало ли вмешательство законную цель. Он пришел к выводу, что, хотя законные цели и основания, изложенные в ограничительных положениях Конвенции, являются исчерпывающими, они также получили широкое определение и толковались с определенной степенью гибкости. Правительствам-ответчикам, как правило, относительно легко убедить Суд в том, что вмешательство преследовало законную цель, даже если заявители убедительно утверждают, что оно действительно преследовало непреднамеренную скрытую цель. Суд действительно признал, что в большинстве случаев он занимается этим вопросом в упрощенном порядке. Случаи, когда Суд высказывал сомнения в отношении указанной цели без вынесения решения по данному вопросу или отклонял одну или несколько из указанных целей, были немногочисленными и весьма отдаленными, а случаи, когда он установил нарушение соответствующей статьи исключительно по причине отсутствия законной цели, встречаются еще реже. Подлинное внимание Суда было сосредоточено скорее на вытекающем из этого и тесно связанном вопросе: является ли ограничение необходимым или оправданным, то есть основанным на соответствующих и достаточных причинах и является ли оно соразмерным достижению целей или оснований, на основании которых такое ограничение санкционировано. Эти цели и основания являются критериями, по которым измеряется необходимость или обоснованность (см. Мерабишвили, цитируемый выше, §§ 294-302).

121. Суд учитывает, что согласно его устоявшейся прецедентной практике, в ходе судебных разбирательств по индивидуальным жалобам, связанным со статьей 34 Конвенции, в его задачу входит не обзор национального законодательства, а определение того, привел ли к нарушению Конвенции тот способ, которым национальное законодательство было применено к заявителю (см. Perinçek v. Switzerland (Перинчек против Швейцарии) [GC], no. 27510/08, § 136, ЕСПЧ 2015, со ссылками). Поэтому при проверке наличия законной цели в конкретном деле Cуд анализирует цель рассматриваемого нормативного положения с учетом его реализации в конкретном деле заявителей.

122. В связи с рассмотрением данного дела Суд также считает примечательным наличие определенных различий в формулировках допустимых оснований для ограничения прав, изложенных в различных статьях Конвенции (см. Перинчек, упомянутый выше, §§ 146-51). Он заключил, что в контексте статьи 10, поскольку слова, используемые в английском тексте представляется более узкими по смыслу выражения “the prevention of disorder”(предотвращение беспорядка) и “la défense de l’ordre”(защита порядка) в английском и французском языках в статье 10 § 2, могут быть приведены в соответствие как имеющий менее широкое значение (см. Перинчека, упоминавшийся выше, § 151). То же самое справедливо и для статьи 11 § 2, которая содержит те же слова в соответствующих языках, поскольку Конвенция должна толковаться как единое целое, и должна толковаться таким образом, чтобы способствовать внутренней согласованности и гармонии между различными положениями (см. Стек и другие против Соединенного Королевства (StecandOthersv. TheUnitedKingdom) (реш.) [GC], №№ 65731/01 и 65900/01, § 48, ЕСПЧ 2005‑X).
ii) Законность целей в настоящем деле

123. Переходя к вопросу о наличии законной цели, Суд рассмотрит вопрос о том, преследовали ли арест, задержание и осуждение заявителя за административные правонарушения законные цели- предупреждение беспорядков или преступлений и защиты прав и свобод других ли- как утверждает правительство.

124. В этой связи Суд, в частности, отмечает, что пятый арест был произведен в тот момент, когда заявитель уходил с места проведения только что завершившейся стационарной демонстрации и за ним следовала группа людей, включая журналистов. Власти квалифицировали это как «несанкционированный марш», хотя заявитель не проявлял никакого намерения возглавить марш или сделать что-либо, кроме как просто идти по улице, покидая место проведения (см. пункт 32 выше). В данном контексте заявитель не мог предвидеть, что его поведение будет воспринято властями как публичное событие, вменяемое ему. Фактически, эта группа не была сформирована по его инициативе, и в этом отношении ее нельзя было рассматривать как подрывную, поскольку было заявлено, что заявитель и другие лица шли по тротуару, и никаких доказательств обратного суду представлено не было.

125. В шестом эпизоде власти постановили, что группа лиц, ожидающая судебного заседания, представляет собой несанкционированное “общественное собрание” (см. пункт 35 выше). Из материалов Правительства можно понять, что после некоторого времени ожидания вне суда некоторые представители общественности начали выкрикивать политические лозунги. Однако Суду не было представлено никаких доказательств того, что заявитель сделал это или что он иным образом продемонстрировал намерение провести политический митинг за пределами суда. Ничто в материалах дела не говорит о том, что до того, как прийти в суд, лица, находящиеся за пределами здания суда, ожидали, что им будет отказано во входе, или что они были готовы провести демонстрацию, если это произойдет. Более того, как оказалось, площадь перед зданием суда в любом случае оцепили и был загорожен полицейскими фургонами, ичто люди, ожидавшие снаружи оцепления, не вызывали никаких дополнительных препятствий для движения.

126. Поэтому Суд не удовлетворен тем, что в пятом и шестом случаях оспариваемые меры, принятые против заявителя, преследовали какую-либо законную цель для целей пункта 2 статьи 11. Только по этой причине имело место нарушение статьи 11 в отношении каждого из этих двух эпизодов.

127. Что касается остальных пяти эпизодов, то Суд отмечает, что соответствующие аресты были произведены во время публичных мероприятий, проведенных без уведомления (второй, третий, четвертый и седьмой эпизоды) или после окончания разрешенного временного интервала (первый эпизод). Все эти мероприятия носили мирный характер и практически не вызывали никаких волнений (см. пункты 14, 19-21, 25 и 37 выше). Суд серьезно сомневается в том, что была достигнута какая-либо законная цель, предусмотренная в пункте 2 статьи 11, но не видит необходимости в вынесении окончательного заключения по этому вопросу, считая, что вмешательство в любом случае не было “необходимым” по причинам, изложенным ниже.
с) Являются ли оспариваемые ограничения в отношении пяти оставшихся случаев необходимыми в демократическом обществеi) Принципы, установленные прецедентной практикой Суда

128. При рассмотрении необходимости обжалуемого вмешательства в право на свободу собраний в данном случае, Суд будет учитывать принципы обобщенные в Kudrevičius и другие (упоминавшийся выше, §§ 142-60; и в недавно приведенном Lashmankin и другие (упоминавшийся выше, § 412):
α) Общие положения
“142. Право на свободу собраний, являющееся одной из основ демократического общества, подпадает под ряд исключений, которые должны толковаться узко, и необходимо убедительно обосновать необходимость любых ограничений. При рассмотрении вопроса о том, могут ли ограничения прав и свобод, гарантируемых Конвенцией, считаться «необходимыми в демократическом обществе», Договаривающиеся государства пользуются определенной, но не неограниченной свободой усмотрения (см. Barraco, цитируемое выше, § 42). В любом случае Суд должен вынести окончательное решение о совместимости ограничения с Конвенцией, и это должно быть сделано путем оценки обстоятельств конкретного дела (см. Руфи Османи и другие против бывшей югославской республики Македонии (Реш.), no. 50841/99, ECHR 2001-X и Галстян, упомянутые выше, § 114).
143. Когда Суд проводит свою проверку, его задача заключается не в том, чтобы подменить свое собственное мнение мнением соответствующих национальных органов, а в том, чтобы пересмотреть в соответствии со статьей 11 принятые ими решения. Это не означает, что оно должно ограничиваться установлением того, осуществляло ли государство свои дискреционные полномочия разумно, осторожно и добросовестно; он должен смотреть на вмешательство в свете дела в целом и определить, после того, как будет установлено, что оно преследовал законные цели, отвечало ли такое вмешательство «насущной общественной потребности» и, в частности, было ли оно соразмерно этой цели и были ли доводы, приведенные национальными властями для оправдания вмешательства уместными и достаточными (см. Костер против Соединенного Королевства [GC], no. 24876/94, § 104, 18 января 2001 года; Ашугян против Армении, no. 33268/03, § 89, 17 июля 2008; S. и Marper против Соединенного Королевства [GC], №№. 30562/04 и 30566/04, § 101, ЕСПЧ 2008; Баррако, упомянутый выше, § 42; и Каспаров и другие, упомянутые выше, § 86). При этом Суд должен удостовериться, что национальные власти применили стандарты, которые соответствовали принципам, воплощенным в статье 11, и, кроме того, что они основывали свои решения на приемлемой оценке соответствующих фактов (см. Раи и Эванс, упомянутое выше, и Gün and Others, упоминавшийся выше, § 75; см. также дело Объединенная коммунистическая партия Турции и другие против Турции (United Communist Party of Turkey and Others v. Turkey ), 30 января 1998 года, § 47, отчеты 1998-I, и Гергер против Турции [GC], no. 24919/94, § 46, 8 июля 1999 года).
144. Принцип пропорциональности требует, чтобы было соблюдено равновесие между требованиями целей, перечисленных в пункте 2, с одной стороны, и свободой выражения мнений посредством слова, жеста или даже молчания, лицами, собравшимися на улицах или в иных общественных местах, — с другой (см. Руфи Османи и другие, упомянутое выше; Скиба, упомянутое выше; Fáber, упоминавшийся выше, § 41; и Тараненко, упомянутое выше, § 65).
145. Свобода собраний, закрепленная в статье 11 Конвенции, защищает демонстрацию, которая может раздражать или оскорблять лиц, выступающих против идей или утверждений, которые она стремится поощрять (см. Stankov and the United Macedonian Organisation Ilinden, упомянутые выше, § 86). Любые меры вмешательства в свободу собраний и выражения, кроме как в случаях подстрекательства к насилию или отказа от демократических принципов – какими бы шокирующими и неприемлемыми определенные взгляды или используемые слова ни показались властям – делают медвежью услугу демократии и часто даже подвергают ее опасности (см. Güneri и другие против Турции, нос. 42853/98, 43609/98 и 44291/98, § 76, 12 июля 2005 года; Сергей Кузнецов, упоминавшийся выше § 45; Алексеев, упоминавшийся выше, § 80; Fáber, упомянутое выше, § 37; Gün and Others, упоминавшийся выше, § 70; и Тараненко, упомянутое выше, § 67).
146. Характер и строгость назначенных наказаний также являются факторами, которые необходимо учитывать при оценке соразмерности вмешательства в связи с преследуемой целью (см. Öztürk V. Turkey [GC], no. 22479/93, § 70, ECHR 1999-VI; Rufi Osmani and Others, решение, упомянутое выше; и Gün and Others, процитированное выше, § 82). В тех случаях, когда санкции, введенные в отношении демонстрантов, носят уголовный характер, они требуют конкретного обоснования (см. Решение Раи и Эванса, упомянутое выше). Мирная демонстрация в принципе не должна подвергаться угрозе уголовного наказания (см. Akgöl and Göl V. Turkey, nos. 28495/06 и 28516/06, § 43, 17 мая 2011 года), и в частности к лишению свободы (см. Гюн и другие, упомянутые выше, § 83). Таким образом, Суд должен рассмотреть с особым вниманием дела, в которых санкции, наложенные национальными властями за ненасильственное поведение, включают тюремное заключение (см. Тараненко, цитируемый выше, § 87).”

β) требование о предварительном разрешении
“147. В принципе, это не противоречит духу статьи 11, если, по соображениям общественного порядка и национальной безопасности высокая договаривающаяся сторона требует, чтобы проведение собраний подлежало авторизации (см. Ойя Атаман, упомянутое выше, § 37; Bukta и другие против Венгрии, no. 25691/04, § 35, ЕСПЧ 2007-III; Balçık и другие против Турции, no. 25/02, § 49, 29 ноября 2007 года; Нуреттин Альдемир и другие против Турции, №№ 32124/02, 32126/02, 32129/02, 32132/02, 32133/02, 32137/02 и 32138/02, § 42, 18 декабря 2007 года; Эва Мольнар, упомянутое выше, § 35; Каратепа и другие против Турции, №№ 33112/04, 36110/04, 40190/04, 41469/04 и 41471/04, § 46, 7 апреля 2009 г.; Скиба, упомянутое выше; Челик против Турции (no. 3), no. 36487/07, § 90, 15 ноября 2012 года; иGün and Others, упоминавшийся выше, §§ 73 и 80). Действительно, Cуд ранее счел, что процедуры уведомления и даже получения разрешения на проведение публичного мероприятия обычно не посягают на сущность права в соответствии со статьей 11 Конвенции, поскольку целью процедуры является позволить властям принимать разумные и надлежащие меры в целях обеспечения нормального проведения любого собрания, митинга или другого сбора (см. Сергей Кузнецов, упомянутое выше, § 42, и Раи и Эванс, упомянутое выше). Организаторы общественных собраний должны соблюдать правила, регулирующие этот процесс, соблюдая действующие правила (см. Primov и другие, упомянутые выше, § 117).
148. Предварительное уведомление служит не только цели согласования права на собрания с правами и законными интересами (включая свободу передвижения) других лиц, но и цели предотвращения беспорядков или преступлений. Для того, чтобы сбалансировать эти противоречивые интересы, учреждение предварительных административных процедур представляется обычной практикой в государствах-членах, когда публичная демонстрация должна быть организована (см. Ева Мольнар, упомянутое выше, § 37, и Berladir и другие против Россия, no. 34202/06, § 42, 10 июля 2012). Однако такого рода положения не должны представлять собой скрытое препятствие для свободы мирных собраний, защищаемой Конвенцией (см. Samüt Karabulut V. Turkey, no. 16999/04, § 35, 27 января 2009 года, а также Берладир и другие, упомянутые выше, § 39).
149. Поскольку государства имеют право требовать разрешения, они должны иметь возможность налагать санкции на тех, кто участвует в демонстрациях, которые не соответствуют такому требованию (см. Зилиберберг, упомянутое выше решение; Раи и Эванс, упомянутое выше решение; Берладир и другие, упомянутые выше, § 41; и Примов и другие, упомянутые выше, § 118). В то же время, свобода принимать участие в мирном собрании имеет такое важное значение, что лицо не подлежит наказанию – даже самому незначительному дисциплинарному взысканию – за участие в демонстрации, которая не была запрещена, до тех пор, пока лицо лично не совершит какие-либо противоправные действия(см. Ezelin, упомянутое выше, § 53; Галстян, упомянутое выше, § 115; и Баррако, упомянутое выше, § 44). Это верно и в том случае, когда демонстрация приводит к причинению вреда или другим беспорядкам (см. Тараненко, процитированный выше, § 88).
150. Незаконная ситуация, например, проведение демонстрации без предварительного разрешения, не обязательно оправдывает вмешательство в право человека на свободу собраний (см. Cisse V. France, no. 51346/99, § 50, ECHR 2002-III; Oya Ataman, упомянутый выше, § 39; Barraco, упомянутый выше, § 45; и Skiba, решение, упомянутое выше). Хотя правила, регулирующие публичные собрания, такие как система предварительного уведомления, имеют важное значение для беспрепятственного проведения публичных демонстраций, поскольку они позволяют властям минимизировать нарушения движения и принимать другие меры безопасности, их соблюдение не может стать самоцелью (см. Примов и другие, упомянутые выше, § 118). В частности, когда демонстранты не участвуют в актах насилия, важно, чтобы публичные власти проявляли определенную степень терпимости к мирным собраниям, если право на свободу собраний, гарантированное статьей 11 Конвенции, не должна быть лишена всего существа (см. Ойя Атаман, упомянутое выше, § 42; Bukta и другие, упоминавшийся выше, § 37; Нуреттин Альдемир и другие, упоминавшийся выше, § 46; Ашугян, упоминавшийся выше, § 90; Эва Мольнар, упомянутое выше, § 36; Баррако, упоминавшийся выше, § 43; Berladir и другие, упоминавшийся выше, § 38; Fáber, упомянутое выше, § 47; Izci против Турции, no. 42606/05, § 89, 23 июля 2013 года; и Каспарова и других, упомянутых выше, § 91).
151. Отсутствие предварительного разрешения и последовавшая за этим «незаконность» действий не дают властям карт-бланш; они по-прежнему ограничены требованием соразмерности, содержащимся в статье 11. Таким образом, следует установить, почему демонстрация не была санкционирована в первую очередь, в чем заключался общественный интерес и какие риски представляла демонстрация. Метод, используемый полицией для отпугивания протестующих, удержания их в определенном месте или разгона демонстрации, также является важным фактором в оценке пропорциональности вмешательства (см. Примов и другие, упомянутые выше, § 119). Таким образом, использование полицией перцового баллончика для разгона санкционированной демонстрации было признано несоразмерным, хотя Cуди признал, что то мероприятие могло нарушить движение транспорта (см. Ойя Атаман, упомянутый выше, §§38-44).
152. В делеBukta and Others(упомянутых выше, §§ 35 и 36) Суд постановил, что в особых обстоятельствах, когда спонтанная демонстрация может быть оправдана, например, как ответ на политическое событие, разгон такой демонстрации исключительно из-за отсутствия необходимого предварительного уведомления и без какого-либо незаконного поведения со стороны участников, может представлять собой несоразмерное ограничение их свободы мирных собраний.
153. Суд также разъяснил, что принцип, установленный в деле Bukta and Others, не может быть распространен до такой степени, что отсутствие предварительного уведомления о стихийной демонстрации никогда не может выступать в качестве законного основания для разгона толпы. Право на проведение спонтанных демонстраций может иметь преимущественную силу по отношению к обязательству предварительного уведомления о публичных собраниях только в особых обстоятельствах, а именно в том случае, когда незамедлительное реагирование на текущее событие оправдывает проведение демонстрации. В частности, такое отступление от общего правила может быть оправданным, если в результате задержки такая реакция может перестать быть актуальной (см. «Эва Молнар», упомянутый выше, §§ 37-38, и «Скиба», решение, упомянутое выше).
154. Кроме того, следует отметить, что даже законно санкционированная демонстрация может быть разогнана, например, когда она превращается в бунт (см. Примов и другие, упомянутые выше, § 137).”
γ) Демонстрации и нарушение обычного течения повседневной жизни
“155. Любая демонстрация в общественном месте может привести к определенному уровню помех обычной жизни, включая нарушение ПДД (см. Баррако, упомянутое выше, § 43; диск и Кеск против Турции, no. 38676/08, § 29, 27 ноября 2012 г., и Izci, упомянутое выше, § 89). Этот факт сам по себе не оправдывает вмешательство в право на свободу собраний (см. Берладир и другие, упомянутые выше, § 38, и Гюн и другие, упомянутые выше, § 74), поскольку для государственных органов важно проявлять определенную степень терпимости (см. Ашугян, упомянутый выше, § 90). Соответствующая «степень толерантности» не может быть определена абстрактно: Суд должен рассматривать конкретные обстоятельства дела и, в частности, степень «нарушения нормальной жизни» (см. Примов и другие, упомянутые выше, § 145). Таким образом, это важно для собраний и других организованных демонстраций, как для участников демократического процесса, соблюдать правила, регулирующие этот процесс, в соответствии с действующим законодательством (см. Ойя атаман, упоминавшийся выше, § 38; Balçık и другие, упоминавшийся выше, § 49; Эва Мольнар, упоминавшийся выше, § 41; Баррако, упомянутое выше, § 44; и Скиба, решение приведено выше).
156. Умышленное невыполнение организаторами данных правила и структуры демонстрации, или его части, таким образом, чтобы вызвать перебои в обычной жизни и других видах деятельности до такой степени, которая превышает неизбежное в условиях, представляет собой поведение, которое не может пользоваться такой же привилегированной защитой в соответствии с Конвенцией, как политические выступления или дебаты по вопросам, представляющим общественный интерес или спокойное проявление мнения по таким вопросам. Напротив, Суд считает, что договаривающиеся государства пользуются широкой свободой усмотрения в оценке необходимости принятия мер по ограничению такого поведения …
157. Ограничения свободы мирных собраний в общественных местах могут служить для защиты прав других лиц с целью предотвращения беспорядков и поддержания упорядоченного движения транспорта (см. Эва Молнар, упомянутый выше, § 34). Поскольку столпотворение во время публичного мероприятия чревато опасностью, нередко государственные органы разных стран налагают ограничения на место, дату, время, форму или способ проведения планируемого публичного собрания (см. Примов и другие, упомянутые выше, § 130).”
δ) Позитивные обязательства государства по статье 11 Конвенции
“158. Государства должны не только воздерживаться от применения необоснованных опосредованных ограничений права на мирные собрания, но и защищать это право. Хотя основной целью статьи 11 является защита личности от произвольного вмешательства государственных органов в осуществление защищаемых прав (см. Associated Society of Locomotive Engineers and Firemen (ASLEF) v. the United Kingdom,, no. 11002/05, § 37, 27 февраля 2007 года, и Немцов, упомянутое выше, § 72), может также существовать дополнительные положительные обязательства по обеспечению эффективного осуществления этих прав (см. Djavit сообщение, упомянутое выше, § 57; Ойя Атаман, упомянутое выше, § 36; и Gün and Others, упоминавшийся выше, § 72).
159. Власти обязаны принять соответствующие меры в отношении законных демонстраций в целях обеспечения их мирного поведения и безопасности всех граждан (см. Ойя атаман, упомянутое выше, § 35; Makhmoudov V. Россия, нет. 35082/04, §§ 63-65, 26 июля 2007 года; Скиба, упомянутое выше; и пистолет, и другие, упоминавшийся выше, § 69). Однако они не могут гарантировать этого абсолютно, и у них есть широкие дискреционные полномочия в выборе средств, которые будут использоваться (см. Protopapa V. Turkey, no. 16084/90, § 108, 24 февраля 2009 года). В этой области обязательство, в которое они вступают в рамках статьи 11 Конвенции является обязательством в отношении мер, которые должны быть приняты, а не в отношении результатов, которые должны быть достигнуты (см. Платформа ‘врачи фюр Дас Лебен’ против Австрии, 21 июня 1988 года, § 34, Серия A № 139, и Fáber, упомянутое выше, § 39).
160. В частности, Суд подчеркнул важность принятия превентивных мер безопасности, таких как, например, обеспечение присутствия скорой помощи на месте демонстрации в целях обеспечения гладкого проведения любого мероприятия, собрания или других мероприятий, будь то политического, культурного или иного характера (Ойя Атаман, упомянутое выше, § 39).”
ii) Применение этих принципов к пяти оставшимся эпизодам

129. На основе принципов, изложенных в прецедентной практике Европейского Суда, он будет анализировать, являлись ли меры, принятые в отношении заявителя в каждом из пяти оставшихся эпизодов (то есть, первый, второй, третий, четвертый и седьмой) пропорциональными какой-либо из законных целей, на которые ссылалось правительство, а именно “предотвращение беспорядков или преступлений” и “защита прав и свобод других лиц”, и являются ли причины приведенные национальными органами власти с целью оправдания вмешательства “релевантными и достаточными”. При этом Суд будет оценивать, отвечает ли арест заявителя, его содержание под стражей и санкции, введенные в указанных случаях, насущной социальной необходимости.
(α) Первый эпизод

130. 5 марта 2012 года заявитель был арестован и доставлен в полицейский участок, поскольку он отказался покинуть место проведения санкционированного мирного митинга в течение примерно двух часов после истечения выделенного времени. Не оспаривается тот факт, что таким образом он нарушил правила поведения, регулирующие публичные мероприятия.

131. Можно отметить, что в этом эпизоде масштабы распространения протеста-около 500 участников – были значительно меньше, чем на предыдущем санкционированном собрании. Заявитель и его коллеги-активисты призвали участников, используя ручные громкоговорители, остаться для “мирного протеста”, и действительно, их поведение оставалось ненасильственным. Протестующие заняли площадь, которая в являлась общественной зоной отдыха, ограниченной оживленными транспортными артериями, и не блокировали прилегающие дороги или пешеходные дорожки (см. пункты 13-14 выше). Как представляется, неудобства, вызванные заявителем и его протестующих соратников повлекло за собой определенные перебои в обычной жизни, но в конкретных обстоятельствах не превысило уровень незначительных неудобств, которые следует из нормального осуществления права на мирные собрания в общественном месте (см. Fáber В. Венгрия, no. 40721/08, § 47, 24 июля 2012 года; Bukta и другие против Венгрии, no. 25691/04, § 37, ЕСПЧ 2007‑III ст.; ср. Кудревичюс и другие, упомянутые выше, §§ 149, 164-75).

132. Кроме того, не было никаких признаков неминуемой вспышки насилия или повышения уровня беспорядков. Число сотрудников омоновцев, находившихся в этом месте, полностью оснащенных средствами подавления беспорядков, было сопоставимо с числом протестующих, которые были безоружны и неагрессивны. С учетом того, что власти полностью контролировали ситуацию, не существовало явного риска ее ухудшения.

133. На этом фоне можно сделать вывод о том, что это собрание было разогнано, а заявитель был арестован только по той причине, что демонстрация больше не подпадала под действие разрешения и поэтому считалась незаконной. Это также подтверждается полицейскими отчетами и решениями по административному делу заявителя. Правительство утверждало, что полиция терпела незаконные собрания в течение двух часов, прежде чем прибегнуть к арестам. Однако решение сорвать мероприятие и арестовать заявителя было основано на отсутствии, по их мнению, достаточного уведомления, независимо от степени беспокойства, вызванного протестующими. Как указывалось выше, Закон об общественных мероприятиях не обязывает их проводить такую сбалансированную оценку (см. пункт 116 выше). При осуществлении дискреционных полномочий, предоставленных им национальным законодательством, власти не действовали таким образом, который соответствовал бы сущностью права на свободу собраний, или с должным уважением привилегированной защиты, предусмотренной Конвенцией, в отношении политических выступлений, дебатов по вопросам, представляющим общественный интерес, и мирных манифестаций (см. Kudrevičius и другие, упоминавшийся выше, § 156; Мадьяр Хельсинки Bizottság против Венгрии [GC], no. 18030/11, § 163, ЕСПЧ 2016; узкое право усмотрения в отношении ограничения политических высказываний-см. Джейлан против Турции [GC], no. 23556/94, § 34, ЕСПЧ 1999‑IV, и Mouvementraëliensuissev. Швейцария [GC], no. 16354/06, § 61, ЕСПЧ 2012 (выдержки)). В этих обстоятельствах не имеет значения, уместна ли сумма штрафа в размере 25 евро за нарушение правил проведения публичных мероприятий.
(β) второй, третий и четвертый эпизоды

134. В этих трех случаях заявитель был арестован во время “прогулочных” собраний. Протестующие выбрали эту деятельность прежде всего потому, что считали ее свободной от формальностей. Они прошли по центральным улицам, которые в соответствующее время были закрыты для движения транспорта в связи с запланированными торжествами, без использования баннеров или звукового оборудования, скандирования лозунгов или выступлений (см. пункты 19-21 и 25 выше), группами в составе 50-170 человек. В одном случае заявитель был арестован во время групповой фотосъемки (см. пункт 20 выше), а в другом-во время “неофициальной встречи с депутатом Государственной Думы” (см. пункт 25 выше).
135. Это было оспорено, и по-прежнему вызывает сомнения, подлежали ли такие собрания уведомлению. Как отмечалось выше, полиция обладает широкими дискреционными полномочиями при решении вопроса о том, какое поведение представляет собой публичное мероприятие (см. пункты 117-18 выше). Кроме того, как указывалось выше, любое нарушение процедуры проведения публичных мероприятий – отсутствие уведомления является лишь одним из примеров – или любое незаконное действие участника, каким бы незначительным или безобидным оно ни было, может служить основанием для принятия властями решения о прекращении публичного мероприятия (см. Лашманкин и другие, упомянутые выше, § 461).

136. Суд подтвердил выше, что цель процедуры уведомления состоит в том, чтобы позволить властям принимать разумные и надлежащие меры для обеспечения беспрепятственного проведения любого собрания, собрания или другого собрания (см. пункт 99 выше). Положения такого рода не должны представлять собой скрытого препятствия для свободы мирных собраний, защищаемой Конвенцией (см. Samüt Karabulut V. Turkey, no. 16999/04, § 35, 27 января 2009 года, и Берладир и другие против России,no. 34202/06, § 39, 10 июля 2012 года), и необходимо проводить различие между основанными на содержании ограничениями свободы собраний, которые должны быть подвергнуты самому серьезному рассмотрению этим Cудом, и ограничениями технического характера (см. Primov and Others, процитированные выше, § 135).

137. Ранее Cуд постановил, что исключения из права на свободу собраний должны толковаться узко и что необходимость любых ограничений должна быть убедительно установлена (см. Кудревичюс и другие, § 142). В такой двусмысленной ситуации, как три рассматриваемых примера, тем более важно принимать меры, основанные на степени нарушения, вызванного оспариваемым поведением, а не на формальных основаниях, таких, как несоблюдение процедуры уведомления. Вмешательство в свободу собраний в такой форме, как прерывание, разгон или арест участников того или иного события, может быть оправданным только на конкретных и подтвержденных существенных основаниях, таких, как серьезные риски, упомянутые в пункте 1 статьи 16 Закона об общественных мероприятиях. Это было не так в рассматриваемых.
(γ) Седьмой эпизод

138. В заключительном эпизоде заявитель принял участие в стихийной стационарной демонстрации вместе с еще около 150 участниками протеста против решения суда, приговорившего нескольких активистов к тюремному заключению, вынесенного в тот же день. Митингующие собрались на тротуаре на Тверской улице. Не было никакого звукового оборудования, организованного скандирования или речей. Заявитель был арестован во время разговора с журналистом (см. пункт 37 выше). С официальной точки зрения, эта демонстрация была незаконной, поскольку в соответствии с законом об общественных мероприятиях не было представлено никакого предварительного уведомления.

139. Суд повторяет, что в решении вопроса о том, является ли вмешательство “необходимым в демократическом обществе” для достижения законной цели, он признал, что национальные власти пользуются определенной свободой усмотрения в выборе средств для достижения легитимной цели, отметив, что свобода усмотрения подлежит европейскому надзору, охватывающему как законодательство, так и его применение (см. Роман Захаров против России [GC], no. 47143/06, § 232, ЕСПЧ 2015).

140. Ранее суд установил, что российская система уведомления предусматривала необычно длительный, по сравнению с другими государствами, десятидневный период между окончанием срока уведомления и запланированной датой проведения ассамблеи; единственным исключением для этого правила является стационарная демонстрация (“пикет”), о которой можно было уведомить за три дня до запланированной даты. Суд отметил, что закон об общественных мероприятиях не учитывает особых обстоятельств, когда немедленное реагирование на текущее событие является оправдывает стихийные собрания. Он также отметил, что при вынесении обвинительного приговора участникам публичного мероприятия, проведенного без предварительного уведомления, национальные суды ограничили свою оценку установлением того, что они приняли участие в собрании, о котором не было сообщено в установленный законом срок. Они не рассматривали вопрос о том, существуют ли особые обстоятельства, требующие немедленного реагирования на текущее событие в форме спонтанного собрания и оправдывающие отступление от строгого соблюдения сроков уведомления. Действительно, внутренние правовые положения, регулирующие сроки уведомления, сформулированы в жестких терминах, не допускающих никаких исключений и не оставляющих места для балансирования, соответствующего критериям, изложенным в прецедентной практике Суда в соответствии со статьей 11 Конвенции (см. Лашманкин и другие, упомянутые выше, § § 451-54).

141. В вышеупомянутом деле Lashmankin, Суд не нашел причин, почему установление жестких временных ограничений для уведомления о публичных мероприятиях было «необходимо в демократическом обществе »и почему не делалось никаких исключений для их применения для того, чтобы учесть ситуации, когда невозможно соблюдать сроки, например, в случаях оправдано стихийные собрания или в других случаях. Он счел, что автоматическое и негибкое применение сроков уведомления без какого-либо учета конкретных обстоятельств каждого дела само по себе может быть равносильно вмешательству без обоснования в соответствии со статьей 11 § 2 Конвенции (там же., §§ 456 и 473).

142. Вмешательство властей в стихийную демонстрацию было также примером такого автоматического и негибкого применения формальных требований, которые были признаны несовместимыми с сутью права на свободу мирных собраний в вышеупомянутом решении по делу Лашманкина. Опять же, как и в рассматриваемом сейчас случае, законодательный пробел в регулировании спонтанных собраний усугубляется жестким и формальным применением положений о прекращении публичных мероприятий, проводимых без уведомления.

δ) Заключительные замечания о необходимости ограничений в пяти оставшихся случаях

143. На этом фоне Суд приходит к выводу о том, что общей чертой вышеупомянутых событий является то, что ни одно из них не повлекло, (см., В частности, пункт 109 выше), нарушений нормальной жизни, выходящих за рамки незначительных нарушений. Как неоднократно подчеркивал Суд, незаконная ситуация, такая, как проведение демонстрации без предварительного разрешения, не обязательно оправдывает вмешательство в право человека на свободу собраний. В частности, в тех случаях, когда нерегулярные демонстранты не участвуют в актах насилия, Суд потребовал, чтобы государственные власти проявляли определенную терпимость к мирным собраниям, чтобы свобода собраний, гарантированная статьей 11 Конвенции, не была лишена всего существа (см. Кудревичюс и другие, пункт 150, цитируемый выше в пункте 128, с дальнейшими ссылками). В этой связи в данный случай с трудом можно отличить от предыдущих случаев, в которых Судом установлено, что такая толерантность должна распространяться на случаи, когда демонстрация была проведена в общественном месте при отсутствии какого-либо риска возникновения опасности или беспокойства (см. Fáber, упоминавшийся выше, § 47), а также без опасности для общественного порядка за пределами уровня незначительных нарушений (см. Bukta и другие, упоминавшийся выше, § 37) или такая демонстрация вызвала определенный уровень нарушений обычного течения жизни, в том числе для движения (см. Kudrevičius и другие, упоминавшийся выше, § 155, и Малофеева, упомянутое выше, §§ 136-37).

144. Однако в каждом из этих пяти случаев собрания были разогнаны и заявитель был арестован, заключен под стражу и осужден в совершении административных правонарушений, без проведения соответствующей оценки уровня помех или стихийного характера таких собраний (по последнему вопросу см. пункт 37 выше), а просто по причине отсутствия формального разрешения, и также ввиду того, что люди не расходились, несмотря на полицейские распоряжения. Таким образом, представляется, что власти не проявили необходимой степени терпимости к тому, что они считали несанкционированным собранием, по-видимому, вопреки тому, что Суд неоднократно подчеркивал, что обеспечение соблюдения правил, регулирующих публичные собрания, не должно стать самоцелью (см. Кудревичюс и другие, упомянутые выше, § 155).

145. Более того, несмотря на вышеизложенное, заявитель был подвергнут санкциям, которые, хотя и классифицировались как административные в соответствии с внутренним законодательством, но были “уголовными” в автономном смысле по пункту 1 статьи 6, тем самым привлекая применение этого положения в рамках его “уголовного” элемента (см. пункт 80 выше). Однако мирная демонстрация в принципе не должна подвергаться угрозе уголовного наказания и, в частности, лишению свободы. В тех случаях, когда санкции, применяемые к демонстранту, носят уголовный характер, они требуют особого обоснования (см. Кудревичюс и другие, упомянутые выше, § 146). Свобода принимать участие в мирных собраниях имеет столь важное значение, что лицо не может быть подвергнуто наказанию – даже одному из самых малозначительных дисциплинарных наказаний – за участие в демонстрации, которая не была запрещена, до тех пор, пока это лицо само не совершит какое-либо предосудительного действие в таком случае (там же., § 149).

146. Таким образом, по фактам, относящимся к рассматриваемым пяти эпизодам, Суд не может прийти к выводу, что право на свободу мирных собраний заявителя, защищаемая Конвенцией, перевешивалась какими-либо интересами государства-ответчика в ограничении осуществления этой свободы в целях предотвращения беспорядков или преступлений или защиты прав и свобод других лиц. Причины, на которые ссылается государство-ответчик, не соответствуют насущным социальным потребностям. Даже если предположить, что они были актуальны, они недостаточны, чтобы показать, что вмешательство было “необходимым в демократическом обществе”. Несмотря на свободу усмотрения национальных властей, Суд считает, что между ограничениями, налагаемыми на право заявителей на свободу собраний, и любыми преследуемыми законными целями не существует разумной пропорциональной связи. Соответственно, Суд постановил, что имело место нарушение статьи 11 Конвенции в отношении этих пяти событий.
iii) Общие выводы

147. Таким образом, Суд приходит к выводу о том, что имело место нарушение статьи 11 Конвенции в отношении пятого и шестого эпизодов, поскольку рассматриваемые ограничения не преследовали законной цели (см. пункт 126 выше), а также в отношении остальных пяти эпизодов из-за неспособности государства-ответчика доказать, что ограничения были необходимы в демократическом обществе (см. пункт 146 выше).

148. Что касается последних пяти эпизодов, то следует добавить, что они свидетельствуют о постоянной неспособности национальных властей проявлять терпимость к несанкционированным, но мирным собраниям и, в более общем плане, применять стандарты, соответствующие принципам, закрепленным в статье 11 Конвенции. Из соответствующих положений статей 19 § 3 и 20 § 2 Кодекса об административных правонарушениях или из решений, применяющих их, не следует, что должное внимание должно уделяться и фактически уделялось таким интересам, как необходимость предупреждения беспорядков или преступлений и защиты прав и свобод других лиц. Как представляется, компетентные органы также не обеспечили справедливого баланса между этими интересами, с одной стороны, и интересами заявителя при осуществлении его права на свободу мирных собраний, с другой стороны.

149. Такие недостатки уже были выявлены в ряде предыдущих случаев, когда полиция остановила и арестовала протестующих по той единственной причине, что их демонстрация не была разрешена, и в котором формальная противоправность был выдвинута в качестве единственного обоснования (см. Малофеева, упоминавшийся выше, §§ 137 и 140; Каспаров и другие, упоминавшийся выше, § 95; Навальный и Яшин, упомянутое выше, § 65; Новикова и другие, упоминавшийся выше, §§ 136, 171, 175 и 179-83, 26 апреля 2016 года; и Lashmankin и другие, упоминавшийся выше, §§ 459-63). Суд, задолго до времени, когда случились обжалуемые события, уже вынес решения заключения, в которых он счел, что государство-ответчик нарушило статью 11, и в которых конкретно рассматриваются требования, которые, согласно его прецедентному праву, должны быть соблюдены в отношении мер, вмешивающихся в право на мирные собрания (см., В частности, Махмудов против России, нет. 35082/04, 26 июля 2007 года; Баранкевич против России, no. 10519/03, § 28, 26 июля 2007 года; Сергей Кузнецов, упомянутое выше; Алексеев против России,no. 4916/07, 25924/08 и 14599/09, 21 октября 2010; что касается судебных решений, вынесенных до шестого и седьмого эпизодов, см. Малофеева, приведено выше; Каспаров и другие, приведенные выше). Таким образом, власти государства-ответчика были в состоянии знать и учитывать соответствующие нормы Конвенции. Тем не менее, как представляется, внутригосударственная практика продолжает нарушать стандарты Конвенции и даже вносятся законодательные изменения, влекущие за собой дополнительные ограничения.

150. Суд считает, что существует связь между этими недостатками и ранее наблюдавшейся структурной неадекватностью нормативной базы, которая предусматривает чрезмерно ограничительные формальные требования к организации определенных общественных собраний, как это определено в статье Лашманкина и других (§§ 471-77). Таким образом, широкое толкование того, что представляет собой собрание, подлежащее уведомлению, и отсутствие терпимости по отношению к собраниям, которые не соответствуют процедуре, обращает внимание на еще один аспект вышеупомянутой структурной проблемы. Отсутствие гарантий, регламентирующих вмешательство властей по их усмотрению в мирные публичные собрания, не вызывая “беспорядок” или проблемы усугубляется широким толкованием на практике, что именно представляет собой “сбор при условии уведомления” и чрезмерно широкую свободу усмотрения при наложении ограничений на такие собрания посредством жесткой принудительной реализации, включающей, как это было, немедленные ареста и лишение свободы, а также санкции уголовного характера, как описано выше (см. пункты 79-80 выше). Может даже возникнуть вопрос о том, будет ли любое использование национальных средств правовой защиты также неэффективным и лишенным каких-либо перспектив успеха в силу этих особенностей применимой правовой базы

151. На этом фоне нельзя сказать, что соответствующее национальное законодательство обеспечивало эффективные гарантии от злоупотреблений, о чем также свидетельствуют вышеуказанные выводы о том, что законная цель отсутствовала в пятом и шестом случаях (см. пункт 126 выше).

152. Следует также подчеркнул, что аресты заявителя, задержания и последующее административное наказание не могли не ослабить намерение его и других лиц участвовать в акциях протеста или активно участвовать в оппозиционной политике. Несомненно, эти меры также обладают серьезным потенциалом для того, чтобы удержать других сторонников оппозиции и общественность в целом от участия в демонстрациях и, в более общем плане, от участия в открытых политических дебатах. Их сдерживающий эффект еще более усиливается тем фактом, что они направлены против известного общественного деятеля, лишение которого свободы неизбежно привлечет широкое освещение в средствах массовой информации.

153. Соответственно, имело место нарушение статьи 11 Конвенции во всех семи эпизодах.

V. ПРЕДПОЛАГАЕМОЕ НАРУШЕНИЕ СТАТЬИ 18 КОНВЕНЦИИ

154. Заявитель жалуется, что его арест и содержание под стражей, а также предъявленные ему административные обвинения подорвали его право на свободу собраний в целях ограничения его политической деятельности. Он утверждал, что имело место нарушение статьи 18 Конвенции, которая обеспечивает:
Статья 18
«Ограничения, допускаемые в настоящей Конвенции в отношении указанных прав и свобод, не должны применяться для иных целей, нежели те, для которых они были предусмотрены.»

А. Решение Палаты
155.Палата отметила, что эти жалобы были связаны с жалобами, рассмотренными в соответствии со статьями 5 и 11 Конвенции, и поэтому признала их приемлемыми. Однако, ссылаясь на свои выводы в соответствии со статьями 5 и 11 о том, что арест заявителя и его административное задержание имели эффект предотвращения и обескураживания его и других лиц от участия в акциях протеста и активного участия в оппозиционной политике, в нарушение этих положений, Суд посчитал, что не было необходимости изучать вопрос, в данном случае, имело ли место нарушение статьи 18 в сочетании со статьями 5 и 11 Конвенции.
B. Доводы сторон
1. Заявитель

156. Заявитель рассматривал свою жалобу в соответствии со статьей 18 в совокупности со статьями 5 и 11 в качестве основополагающего аспекта своего дела. Он утверждал, что после митингов протеста 2011-2012 годов, в которых он играл ведущую роль, власти стали опасаться его участия в каких-либо неформальных собраниях. Они пытались наказать его за политическую критику и предприняли шаги, чтобы отбить желание участвовать в аналогичных мероприятиях у его сторонников. Он лично был мишенью властей, которые действовали для подавления политического инакомыслия. Он сослался, в частности, на кадры своего ареста перед зданием суда 24 февраля 2014 года (шестой эпизод). Он также утверждал, что он был арестован, несмотря на то, что эти собрания носили мирный характер и не затрагивали вопросов общественного порядка. Предусмотренная законом процедура составления протокола об административном правонарушении была изменена таким образом, что он был необоснованно удален с места проведения мероприятия и задержан без законной цели. Хотя он продвигал идеи и ценности демократического общества – понятия, которым решение по делу Мерабишвили придавало особое значение-и как наиболее видная оппозиционная фигура, отстаивающая эти ценности, он подвергался преследованиям именно из-за его активного участия в политической жизни и влияния, которое он имел на политические взгляды российского народа.

157. По мнению заявителя, поскольку власти считали его одним из основных политических оппонентов, он неоднократно подвергался преследованиям, равносильным притеснениям и преследованиям. Он опирался, в частности, на решения Суда по делам Навальный и Яшин (упомянутые выше, § 73) и Навальный и Офицеров против России (нос. 46632/13 и 28671/14, § 119, 23 февраля 2016 г.) как свидетельство ощутимого политического элемента в обращении по отношению к нему. Для него данный случай стал еще одной демонстрацией намерения властей наказать его за политическую деятельность и воспрепятствовать его участию, равно как и других лиц, в открытом публичном обсуждении. Таким образом, указанные власти действовали недобросовестно. Он, в частности, сослался на подготовительные материалы по статье 18 Конвенции, указав, что основная задача составителей заключалась в обеспечении защиты отдельных лиц от введения ограничений, обусловленных стремлением государства оградить “политическую тенденцию, которую оно представляет”, от “оппозиции, которую оно считает опасной”. По словам заявителя, в России существовала административная практика прерывания мирных политических собраний и проявления нетерпимости по отношению к не уведомленным мирным собраниям. В этой связи он указал на повторяющийся и целенаправленный характер его арестов, производимых таким образом, чтобы привлечь широкое освещение в средствах массовой информации и тем самым усилить сдерживающий эффект санкций в отношении него.
2. Правительство

158. Правительство сочло, что жалоба заявителя по статье 18 в данном случае не соответствовала требованию, изложенному в решении Мерабишвили, а именно, что утверждение о скрытой цели ограничения должно представлять собой фундаментальный аспект дела (со ссылкой на Мерабишвили, упомянутого выше, § 291). В частности, они повторили свои предыдущие доводы, изложенные выше, о том, что заявитель подал жалобу по статье 18 только в двух заявлениях и только в связи со статьей 5. Кроме того, он не сформулировал отдельно и четко жалобу на неправомерные скрытые мотивы в ходе внутреннего разбирательства.

159. Правительство предложило Суду следовать подходу, принятому в ряде сопоставимых дел, а именно воздерживаться от раздельного рассмотрения жалобы по статье 18, поскольку она дублирует жалобы по основным статьям. Они сослались на десять предыдущих дел против России, в которых Суд признал жалобу по статье 18 приемлемой, но отказался рассматривать ее по существу на том основании, что жалобы не поднимали отдельного вопроса в связи с материальными статьями, в связи с которыми делалась ссылка на статью 18.

160. По мнению правительства, Статья 18 ни в коем случае не играет самостоятельной роли и не имеет практического применения, поскольку концепция злоупотребления полномочиями относится к сфере уголовного права и не связана с правами человека. Кроме того, утверждения о скрытых мотивах по своей природе не подлежат доказыванию, за исключением очень редких случаев, таких, как дело Гусинский против России (no. 70276/01); в настоящем деле аргументы, выдвинутые заявителем, были не более чем спекуляцией или личным восприятием, лишенным каких-либо материальных доказательств. Заявитель не представил каких-либо доказательств, подтверждающих предполагаемое наличие неправомерных или скрытых мотивов, с тем? чтобы соответствовать высокому стандарту доказывания, предусмотренному в статье 18. То, что заявитель является оппозиционным политиком, само по себе не может быть достаточным для того, чтобы продемонстрировать недобросовестность властей в принятии против него правоохранительных мер.

161. Оспаривая утверждение о том, что заявитель был конкретно избран мишенью, они указали, что с ним обращались так же, как и со многими другими протестующими против оппозиции; они сослались на прецедентную практику Суда, приведенную в решении палаты, предполагая существование практики, в соответствии с которой полиция будет прерывать собрания или предполагаемые собрания и арестовывать участников в порядке обычной практики. Они заявили, что заявитель регулярно участвовал в публичных собраниях и что он не подвергался преследованиям в тех случаях и в течение такого времени, когда собрание было одобрено, и утверждали, что его настойчивое и преднамеренное поведение, связанное с нарушениями процедуры проведения общественных собраний, было злонамеренным и представляло собой злоупотребление правами по смыслу статьи 17 Конвенции.

162. Правительство утверждало, что арест заявителя и административные обвинения во всех семи случаях преследовали цели, предусмотренные в статьях 5 § 1 и 11 Конвенции.

С. Оценка Большой Палаты

163. Суд начнет свою оценку, отметив, что суть жалобы заявителя заключается в том, что во всех семи случаях он был конкретно избран целью преследования за свою политическую активность и что его аресты и другие меры, принятые против него, преследовали цель ограничить его политические усилия в нарушение статьи 18 в сочетании со статьями 5 и 11.

164. В данном случае сторонам было предложено рассмотреть в своих выступлениях в Большой палате вопрос о цели и, в частности, определить основную цель арестов, задержаний и административных санкций заявителя. Принимая во внимание их представления в свете последних изменений в прецедентном праве, касающихся общих принципов, применимых к жалобам в соответствии со статьей 18 Конвенции (см. Мерабишвили, упомянутый выше), Суд считает, что жалоба заявителя в соответствии с этой статьей представляет собой основополагающий аспект настоящего дела. Он также считает, что суть жалобы не была рассмотрена в оценке жалоб в соответствии со статьями 5 и 11 Конвенции. Поэтому она будет рассмотрена отдельно. В этой связи, и принимая во внимание последовательность событий в целом, Суд сосредоточит свое исследование на пятом и шестом эпизодах, в отношении которых он заключил, что вмешательство в право заявителя на свободу мирных собраний не преследовало законную цель, в нарушение статьи 11, и обнаружил, что его арест и задержание были произвольными и незаконными, в нарушение Статьи 5 § 1. При этом он будет руководствоваться общими принципами, изложенными в пунктах 287-317 его недавнего решения по делу Мерабишвили, в частности следующими отрывками (без ссылок на дело):
“287. Аналогично статье 14, Статья 18 Конвенции не имеет самостоятельного существования …; она может применяться только в сочетании со статьей Конвенции или протоколов к ней, в которых излагаются или квалифицируются права и свободы, которые Высокие Договаривающиеся Стороны обязались обеспечить лицам, находящимся под их юрисдикцией … Эта норма вытекает как из ее формулировки, которая дополняет формулировку таких положений, как, например, второе предложение пункта 1 статьи 5 и вторые пункты статей 8-11, допускающих ограничения этих прав и свобод, так и из ее места в Конвенции в конце раздела I, в котором содержатся статьи, определяющие и квалифицирующие эти права, и свободы.
288. Однако статья 18 служит не только для разъяснения сферы действия этих ограничительных положений. Она также прямо запрещает высоким договаривающимся сторонам ограничивать права и свободы, закрепленные в Конвенции, для целей, не предусмотренных самой Конвенцией, и в этой степени она является автономным … Поэтому, как и позиция в отношении статьи 14, нарушение статьи 18 может иметь место даже в том случае, если нет нарушения статьи, в сочетании с которой она применяется …
289. И наконец, осознавая, – как уже указывалось – в какой-то непоследовательность в своих предыдущих решениях относительно использования терминов «независимый» и «автономный» в этих условиях, Суд воспользуется возможностью, предоставленную данным делом, чтобы согласовать формулировки, используемые в связи со статьей 18 в отношении статьи 14, как это было сделано выше.
290. Из положений статьи 18 следует также, что нарушение может возникнуть только в том случае, если рассматриваемое право или свобода подпадают под ограничения, допускаемые Конвенцией …
291. Тот факт, что ограничение прав или свобод, изложенных в Конвенции, не соответствует требованиям положений, которые позволяет это, не обязательно поднимает вопрос по статье 18. Отдельное рассмотрение жалобы в соответствии с этой статьей является оправданным лишь в том случае, если утверждение о том, что ограничение применялось для целей, не предусмотренных Конвенцией, представляется основополагающим аспектом дела …”

165. Кроме того, излагая общие принципы толкования статьи 18 в вышеупомянутом решении, Суд далее рассмотрел ситуации, когда оспариваемые ограничения преследовали “множество целей”, и адаптировал свой подход, введя критерий преобладания скрытой цели по сравнению с целью, предусмотренной Конвенцией. Он далее подтвердил, что этот вопрос следует оценивать в соответствии с обычным стандартом доказывания, а не в соответствии с более строгим стандартом, который он применял в соответствии с этой статьей в ряде предыдущих случаев. Хотя следующие принципы сформулированы с учетом ситуаций множественности целей, они также служат руководством для таких ситуаций, как пятый и шестой эпизоды в случае заявителя, когда не было показано никакой законной цели или задачи:
i) Множественность целей
“302. [Вышеприведенный] обзор [прецедентного права] показывает, что, хотя законные цели и основания, изложенные в клаузулах об ограничениях в Конвенции, носят исчерпывающий характер, они также имеют широкое определение и толкуются с определенной степенью гибкости. Подлинное внимание Суда было сосредоточено скорее на вытекающем из этого и тесно связанном вопросе: является ли ограничение необходимым или оправданным, то есть основанным на соответствующих и достаточных причинах и соразмерным достижении целей или оснований, на которых оно санкционировано. Эти цели и основания являются критериями, на основе которых оценивается необходимость или обоснованность…
303. Таким образом, Суд должен руководствоваться своим подходом к толкованию и применению статьи 18 Конвенции в ситуациях, когда ограничение преследует более чем одну цель. Некоторые из этих целей могут быть включены в соответствующее положение об ограничении, в то время как другие-нет. В таких ситуациях само по себе наличие цели, которая не подпадает под соответствующую ограничительную оговорку, не может привести к нарушению статьи 18. Существует значительная разница между случаями, когда предписанная цель действительно приводила в действие органы власти, хотя они также хотели получить какое-то другое преимущество, и случаями, когда предписанная цель, хотя и присутствовала, на самом деле являлась лишь прикрытием, позволяющим органам власти достичь посторонней цели, которая являлась основным направлением их усилий. Постановка вопроса о том, что наличие какой-либо другой цели само по себе противоречит статье 18, не оправдывает это основополагающее различие и будет противоречить объекту и цели статьи 18, которая заключается в запрещении злоупотребления властью. Действительно, это может означать, что каждый раз, когда Суд исключает цель или основание, на которые ссылается правительство в соответствии с материально-правовым положением Конвенции, он должен находить нарушение статьи 18, поскольку заявления правительства будут доказательством того, что власти преследовали не только цель, которую Суд признал законной, но и другую цель.
304. По той же причине вывод о том, что ограничение преследует цель, предписанную Конвенцией, не обязательно исключает и нарушение статьи 18. Более того, в противном случае это положение было бы лишено своего автономного характера.
305. Поэтому Суд считает, что ограничение может быть совместимо с материально-правовым положением Конвенции, которое разрешает его применение, поскольку оно преследует цель, допустимую в соответствии с этим положением, но все же нарушает статью 18, поскольку оно предназначалось главным образом для другой цели, не предусмотренной Конвенцией; иными словами, если эта другая цель была преобладающей. И наоборот, если предписанная цель является основной, ограничение не противоречит статье 18, даже если оно преследует и другую цель.
306. Такое толкование согласуется с прецедентным правом национальных судов Договаривающихся Государств и Суда Европейского Союза …, которые Суд может принять во внимание при толковании конвенции … Это особенно уместно в данном случае, поскольку подготовительные работы к Конвенции ясно показывают, что статья 18 должна была стать ее вариантом административно-правового понятия злоупотребления властью …
307. Какая цель преобладает в данном случае, зависит от всех обстоятельств. При оценке этого момента Суд будет учитывать характер и степень предосудительности предполагаемой скрытой цели и учитывать, что Конвенция была разработана для поддержания и поощрения идеалов и ценностей демократического общества, основанного на верховенстве права.
308. В сохраняющихся ситуациях нельзя исключать, что оценка того, какая цель была преобладающей, может со временем меняться.”
ii) Вопросы доказывания
“…
310. … Суд считает, что он может и должен придерживаться своего обычного подхода к доказыванию, а не специальных правил …
311. Первый аспект такого подхода … заключается в том, что, как правило, бремя доказывания не возлагается на ту или иную сторону, поскольку Суд рассматривает все представленные ему материалы независимо от их происхождения и поскольку он может, в случае необходимости, получить материалы по своей собственной инициативе. … . Это […] опиралось на понятие бремени доказывания в определенных контекстах. В ряде случаев, он признал, что строгое применение принципа affirmanti incumbitprobatio из которого следует, что бремя доказывания утверждения лежит на той стороне, которая делает это, не представляется возможным, особенно в тех случаях, когда это обосновано конкретными проблемами с предоставлением доказательств, с которыми сталкиваются заявители …
312. Действительно, хотя Cуд опирается на доказательства, которые стороны представляют спонтанно, он обычно по своей собственной инициативе просит заявителей или правительства-ответчики представить материалы, которые могут подтвердить или опровергнуть представленные ему утверждения. Если правительство – ответчик, о котором идет речь, не прислушивается к такой просьбе, Cуд не может заставить их выполнить ее, но может – если они должным образом не объясняют свое невыполнение или отказ-сделать выводы … Он также может сочетать такие выводы с контекстуальными факторами. Правило 44C § 1 Регламента Cуда дает ему значительную свободу действий в этом вопросе.
313. Возможность для Cуда делать выводы из поведения правительства-ответчика в ходе разбирательств, находящихся на его рассмотрении, особенно актуальна в ситуациях – например, когда речь идет о лицах, находящихся под стражей в органах власти, – когда только государство-ответчик имеет доступ к информации, способной подтвердить или опровергнуть утверждения заявителя … Эта возможность, вероятно, будет иметь особое значение в связи с утверждениями о скрытой цели.
314. Второй аспект подхода Суда заключается в том, что стандарт доказывания, находящийся на его рассмотрении, «вне разумных сомнений». Вместе с тем этот стандарт не дополняет собой национальные правовые системы, в которых он применяется. Во-первых, такое доказательство может следовать из сосуществования достаточно сильных, ясных и согласующихся выводов или аналогичных не опровергнутых презумпций фактов. Во-вторых, уровень убеждения, необходимый для вынесения заключения, неразрывно связан со спецификой фактов, характером выдвинутого обвинения и рассматриваемым Конвенционным правом. Суд неоднократно повторял эти моменты …
315. Третий аспект подхода Суда … заключается в том, что Суд вправе оценивать не только приемлемость и уместность, но и доказательную ценность каждого представленного ему доказательства. В деле Начова и другие (упомянутом выше, § 147) Суд далее разъяснил этот момент, заявив, что при оценке доказательств он не связан формулами и принимает выводы, подкрепленные свободной оценкой всех доказательств, включая такие выводы, которые могут вытекать из фактов и представлений сторон. Он также заявил, что он с пониманием относится к любым потенциальным доказательственным трудностям, с которыми сталкивается та или иная сторона. Суд последовательно придерживается этой позиции, применяя ее к жалобам по различным статьям Конвенции …
316. Поэтому нет никаких оснований для того, чтобы Суд ограничивался прямыми доказательствами по жалобам в соответствии со статьей 18 Конвенции или применял к таким утверждениям специальный стандарт доказывания.
317. Однако следует подчеркнуть, что косвенные доказательства в этом контексте означают информацию о первичных фактах или контекстуальные факты или последовательности событий, которые могут служить основой для выводов о первичных фактах … Доклады или заявления международных наблюдателей, неправительственных организаций или средств массовой информации или решения других национальных или международных судов часто принимаются во внимание, в частности, для того, чтобы пролить свет на факты или подтвердить выводы, сделанные Судом …”

166. В данном случае вывод Суда в отношении пятого и шестого эпизодов о том, что правительство не может обоснованно полагаться на цели, поставленные в статьях 5 и 11, устраняет необходимость в каком-либо обсуждении множества целей для этих эпизодов. Однако, в то время как правительство не смогло обосновать свой довод о том, что целью мер, принимаемых в этих двух случаях, было “предотвращение беспорядков или преступлений” и “защиты прав и свобод других лиц”, что является нарушением статьи 11, само по себе это не было бы достаточным, чтобы сделать вывод, что статья 18 была нарушена (см. Мерабишвили, упомянутое выше, §§ 291 и 303). Еще одним вопросом, подлежащим рассмотрению, является — в отсутствие законной цели – была ли еще какая-либо поддающаяся определению и скрытая цель. Кроме того, в отношении остальных эпизодов по-прежнему будет актуальной концепция множественности целей.

167. Суд отмечает, что заявитель был арестован семь раз за относительно короткий срок и практически идентичным образом, что, по мнению Правительства, явилось результатом его собственного поведения, несмотря на его осведомленность о том, что – с официальной точки зрения – это было бы нарушением установленного порядка.

168. Однако нельзя упускать из виду, что аресты были произведены в контексте осуществления заявителем его конвенционного права на свободу собраний. Суд приходит к выводу о том, что из серии из семи эпизодов можно выделить определенную закономерность. Кроме того, предлоги для ареста становятся все более неправдоподобными, в то время как степень потенциального или фактического расстройства, вызванного заявителем, уменьшается. Следует также отметить, что в первых четырех эпизодах заявитель был одним из лидеров собраний, и это могло в определенной степени объяснить, почему он был в числе первых лиц, которые были арестованы. Однако в последующих эпизодах, когда заявитель не играл какой-либо особой роли, дело обстояло иначе.

169. В пятом эпизоде (27 октября 2012 г.) заявитель был одним из тридцати активистов, последовательно участвовавших в стационарной демонстрации. Среди участников было несколько видных общественных деятелей, явного лидерства не было. Кроме того, согласно официальной версии, заявитель был арестован не в связи с самой демонстрацией, а за проведение “марша”, когда он уходил с места проведения, за которым следовала группа людей, в том числе журналисты. Ничто не указывает на то, что заявитель договорился о том, чтобы эти люди сопровождали его, или что он каким-то образом отвечал за своих последователей, или что он был в состоянии контролировать их в самые короткие моменты до его ареста (см. пункт 32 выше).

170. Не менее очевидным примером был шестой эпизод (24 февраля 2014 года) с его арестом перед зданием суда, где он был всего лишь одним из лиц, ожидающих разрешения присутствовать в здании на публичном слушании. Полиция намеренно разделила толпу, чтобы забрать заявителя и убрать его с места проведения, хотя ничто в его поведении или внешнем виде не отличало его от других мирных людей, спокойно ожидающих за полицейским кордоном. В этом эпизоде особенно трудно отклонить утверждение заявителя о том, что он был конкретно и лично избран в качестве известного активиста, даже в самой безобидной ситуации, отдаленно напоминающей публичное собрание (см. пункт 156 выше).

171. В этом контексте особое значение приобретает замечание Суда в деле Мерабишвили о том, что в постоянной ситуации доминирующая цель может со временем меняться (§ 308). Вполне может показаться, что основная цель мер, принятых в отношении заявителя, действительно изменилась за рассматриваемый период. То, что с самого начала могло показаться законной целью или целью, со временем представляется менее правдоподобным. Таким образом, как указывалось в пунктах 126 и 127 выше, хотя Суд серьезно сомневается в том, что какая-либо законная цель, заявленная правительством, существовала в первых четырех случаях, он установил, что такая цель отсутствовала в пятом и шестом случаях, а в седьмом случае она вновь была весьма сомнительной. Кроме того, как отмечалось выше, нарушения в данном случае имели место, несмотря на растущее осознание властями того, что соответствующая практика несовместима со стандартами Конвенции (см. пункт 149 выше). В этой связи Суд считает, что следует также учитывать более широкий контекст (там же., § 317), в частности, к его аналогичным выводам в Навальном и Яшине (приведенным выше) в отношении демонстрации за три месяца до первого из семи эпизодов в данном случае. Одинаково актуальны для общего контекста его выводы в отношении последовательности событий, развернувшихся в два уголовных дела, которые проводились в отношении заявителя параллельно. В одном случае было установлено, что национальные суды “не рассмотрели” и “усилили… опасения, что реальная причина преследования и осуждения заявителя была политической” (см. Навальный и Офицеров, упомянутые выше, § § 116-19). В другой он постановил, что уголовное наказание заявителя было “произвольными и необоснованными”, что закон был “широко и непредсказуемо истолкован” и применен в произвольном порядке, который нанес ущерб производству по делу “таким фундаментальным образом, что иные уголовно-процессуального гарантии не имели значения” (см. Navalnyye v. Россия, no. 101/15, §§ 83-84, 17 октября 2017 года).

172. Кроме того, имеются совпадающие контекстуальные доказательства, подтверждающие мнение о том, что власти становятся все более жесткими в своем ответе на поведение заявителя в свете его позиции лидера оппозиции и других политических активистов и, в более общем плане, в своем подходе к общественным собраниям политического характера. Ранее Суд отметил важные законодательные изменения, произошедшие в отчетный период, увеличивающие и расширяющие ответственность за нарушение порядка проведения публичных мероприятий (см. Лашманкин и другие, упомянутые выше, §§ 301-06). В частности, максимальный размер штрафа, подлежащего уплате за такие преступления, был увеличен в 20 раз; были введены новые виды преступлений при отягчающих обстоятельствах с соответствующими суровыми санкциями; и был продлен срок давности за эти преступления. В качестве постоянной тенденции можно отметить введение в июле 2014 года дополнительных ограничений законодательной базы в отношении свободы собраний, включая уголовную ответственность за преступления, связанные с собраниями, хотя и выходящие за рамки рассматриваемого периода. Обеспокоенность в связи с ужесточением санкций и введением дополнительных ограничений на свободу собраний в России выразили несколько органов Совета Европы, в том числе совсем недавно в меморандуме Уполномоченного по правам человека о свободе собраний в Российской Федерации от 5 сентября 2017 года (см. пункт 50 выше). Последний доклад охватывает соответствующий период и конкретно касается разгона стихийного, но мирного собрания по случаю вынесения приговора по делу «Болотной» (седьмой эпизод, 24 декабря 2014 года).

173. На этом фоне утверждение заявителя о том, что осуществление им свободы собраний стало конкретным объектом целенаправленного подавления, представляется логичным в более широком контексте попыток российских властей в соответствующий период поставить политическую деятельность оппозиции под контроль. На данном этапе Суд считает целесообразным принять во внимание характер и степень предосудительности предполагаемой скрытой цели, принимая во внимание, что Конвенция была разработана для поддержания и поощрения идеалов и ценностей демократического общества, основанного на верховенстве права (см. Мерабишвили, упомянутый выше, § 307).

174. В основе жалобы заявителя по статье 18 лежит его предполагаемое преследование не как частного лица, а как оппозиционного политика, приверженного выполнению важной общественной функции посредством демократического дискурса. Таким образом, ограничение, о котором идет речь, затронуло бы не только самого заявителя или его коллег-активистов и сторонников оппозиции, но и саму суть демократии как средства организации общества, в котором свобода личности может быть ограничена только в общих интересах, то есть во имя “более высокой свободы”, упомянутой в подготовительных материалах (см. пункт 51 выше). Суд считает, что скрытая цель, определенная таким образом, достигнет значительной степени серьезности.

175. В свете всех вышеперечисленных элементов, и в частности последовательность и закономерность событий в данном случае (см. пункты 167-68 выше), рассматриваемых как единое целое, Суд считает установленным, вне всяких разумных сомнений, что ограничения, наложенные на заявителя в пятом и шестом эпизодах преследует скрытые цели по смыслу статьи 18 Конвенции, а именно для подавления этого политического плюрализма, который является частью “эффективной политической демократии” регулируется “верховенство права”, понятия которых оба закреплены к Преамбуле к Конценции (см., по аналогии, Жданок против Латвии [GC], no. 58278/00, § 98, ЕСПЧ 2006‑IV, а Karácsony и другие против Венгрии [GC], nos. 42461/13 и 44357/13, § 147, ЕСПЧ 2016 (выдержки)). Как отметил Cуд, особенно в контексте статей 10 и 11, плюрализм, терпимость и широта взглядов являются отличительными чертами “демократического общества”. Хотя индивидуальные интересы должны порой подчиняться интересам общества, демократия, тем не менее, не означает попросту то, что взгляды большинства должны всегда превалировать: должно быть достигнуто равновесие, которое обеспечивает справедливое и надлежащее обращение с людьми, принадлежащим к меньшинствам и избегает злоупотребления доминирующим положением (см., в числе других источников, Янг, Джеймс и Уэбстер против Соединенного Королевства, 13 августа 1981 г., § 63, серия A № 44; Gorzelik и другие против Польши [GC], no. 44158/98, § 90, ЕСПЧ 2004‑I; Лейла Шахин, упомянутое выше, § 108; и Karácsony и другие, упоминавшийся выше, § 147).

176. Соответственно, Европейский Cуд заключает, что имело место нарушение статьи 18 в сочетании со статьей 5 и статьей 11 Конвенции.

VI. ПРЕДПОЛАГАЕМОЕ НАРУШЕНИЕ СТАТЬИ 14 КОНВЕНЦИИ

177. Заявитель жалуется, что его арест и содержание под стражей, а также выдвинутые против него административные обвинения преследовали цель подрыва его права на свободу собраний по политическим причинам. Он утверждает, что имело место нарушение статьи 14 Конвенции, которая гарантирует:

Статья 14
“Пользование правами и свободами, признанными в настоящей Конвенции, должно быть обеспечено без какой бы то ни было дискриминации по признаку пола, расы, цвета кожи, языка, религии, политических или иных убеждений, национального или социального происхождения, принадлежности к национальным меньшинствам, имущественного положения, рождения или по любым иным признакам”.

178. Камера отметила, что эти жалобы были связаны с жалобами, рассмотренными в соответствии со статьями 5 и 11 Конвенции, и поэтому признала их приемлемыми. Однако, имея в виду его выводы в соответствии со статьями 5 и 11, что задержание заявителя и административный арест имели эффект препятствования и обескураживания его и других от участия в акциях протеста и активного участия в оппозиционной политике в нарушение этих положений, Суд считает, что не было необходимости изучать вопрос, в данном случае, имело ли место нарушение статьи 14 Конвенции в сочетании со статьями 5 и 11 Конвенции.

179. Большая Палата одобряет доводы Палаты и считает, что эта жалоба не поднимает отдельного вопроса, подлежащего рассмотрению, в дополнение к ее выводам по статьям 5 и 11 Конвенции.

VII. ПРИМЕНЕНИЕ СТАТЕЙ 41 И 46 КОНВЕНЦИИ

180. Статья 41 Конвенции предусматривает:

«Если Суд объявляет, что имело место нарушение Конвенции или Протоколов к ней, а внутреннее право Высокой Договаривающейся Стороны допускает возможность лишь частичного устранения последствий этого нарушения, Суд, в случае необходимости, присуждает справедливую компенсацию потерпевшей стороне.»

181. Статья 46 Конвенции предусматривает:
«1. Высокие Договаривающиеся Стороны обязуются исполнять окончательные постановления Суда по любому делу, в котором они выступают сторонами.
2. Окончательное постановление Суда направляется Комитету министров, который осуществляет надзор за его исполнением.»
А. Статья 46

182. В соответствии со статьей 46 Договаривающиеся Стороны обязались выполнять окончательные решения Суда по делам, сторонами которых они являются, причем их исполнение контролируется Комитетом министров. Из этого следует, в частности, что судебное решение, в котором Суд находит нарушение Конвенции или протоколов к ней, налагает на государство-ответчик правовое обязательство не только выплатить заинтересованным лицам суммы, присужденные в порядке справедливой компенсации согласно статье 41 Конвенции, но также выбрать, под контролем Комитета министров, общие и/или, при необходимости, индивидуальные меры, которые оно считает целесообразным включить в свое внутреннее законодательство, с тем чтобы положить конец нарушению, установленному Судом, и по мере возможности устранить последствия. В первую очередь само государство должно выбрать, под контролем Комитета министров, средства, которые будут использоваться в соответствии с его внутренним законодательством для выполнения этого обязательства. Однако, с целью оказания помощи властям государства-ответчика в этом, Суд может указать тип индивидуальных и/или общих мер, которые могут быть приняты для того, чтобы положить конец ситуации, наличие которой установил Суд (см. в числе других источников, Станев против Болгарии [GC], no. 36760/06, §§ 254-55, ЕСПЧ 2012; Центр правовых ресурсов от имени Валентина Câmpeanu v. Румыния [GC], no. 47848/08, § 158, ЕСПЧ 2014 года; Simeonovi В. Болгария [GC], no. 21980/04, § 149, ЕСПЧ 2017 (выдержки)).

183. Суд повторяет, что он уже ранее приходил к выводу о том, что положения Закона о публичных мероприятиях не предусматривают надлежащих и эффективных правовых гарантий против произвольного вмешательства в право на свободу собраний, и поэтому они не соответствуют конвенционному требованию о “качестве закона”(см. Lashmankin и другие, упоминавшийся выше, §§ 471-78; и решение Комитета министров Совета Европы см/ Дело — /декабря(2018)1318/H46-21, указанным в пункте 49 выше). Суд, в частности, заявил, что:
“… автоматическое и негибкое применение сроков уведомления о публичных мероприятиях … без учета того, что невозможно было соблюсти регламент из-за … спонтанного характера мероприятия … не было оправдано в соответствии со статьей 11 § 2. … Разгоняя публичные мероприятия заявителей и арестовывая их, власти не проявили необходимой терпимости к мирным, хотя и незаконным, собраниям в нарушение требований пункта 2 статьи 11. С учетом вышеизложенных соображений Суд приходит к выводу о том, что вмешательство в свободу собраний заявителей основывалось на правовых положениях, которые не отвечали требованиям Конвенции в отношении “качества права” и, кроме того, не были “необходимыми в демократическом обществе.”

184. До решения Суда по делу Lashmankin, Суд отметил закономерность нарушений статьи 11 в российских делах, потому что полиция останавливала и арестовывала участников несомненно мирных собраний по той единственной причине, что эти собрания не были одобрены как таковые, формальная противозаконность демонстрации является главным основанием для ареста и административной ответственности (см. Каспаров и другие (без. 2), упомянутое выше, § 30, и случаи, приведенные в нем).

185. В данном деле Суд установил нарушение статьи 11 Конвенции, связывающее ее со структурной неадекватностью нормативной базы, которая не обеспечила эффективных правовых гарантий против злоупотреблений (см. пункты 118 и 148-51 выше). Это подтверждается также выводом, сделанным выше в соответствии со статьей 18, о том, что власти дважды преследовали скрытую цель ограничения прав заявителя в соответствии со статьями 5 и 11 (см. пункт 175 выше).

186. Поэтому Суд считает целесообразным отметить, что такая ситуация в принципе требует принятия общих мер со стороны государства-ответчика, которое остается под контролем Комитета министров, свободно в выборе средств, с помощью которых оно будет выполнять свои юридические обязательства согласно статье 46 Конвенции, при условии, что такие средства совместимы с выводами, изложенными в решении Суда (см. Simeonovi, упомянутое выше, § 151; Scozzari и Джунта против Италии [БП], ПП. 39221/98 и 41963/98, § 249, ЕСПЧ 2000‑VIII; и Broniowski v. Польша [БП], no. 31443/96, § 192, ECHR 2004-V). Это случай, когда Cуд считает, что государство-ответчик должно принять соответствующие законодательные и/или другие общие меры для обеспечения в своем внутреннем правопорядке механизма, требующего от компетентных органов должным образом учитывать основополагающий характер свободы мирных собраний и проявлять надлежащую терпимость к несанкционированным, но мирным собраниям, вызывающим лишь определенное нарушение обычной жизни, не выходящее за рамки уровня незначительных нарушений общественного порядка; уделять должное внимание при ограничении этой свободы вопросу о том, является ли это ограничение мотивированным с точки зрения законности интересов, таких, как необходимость предотвращения беспорядков или преступлений и защиты прав и свобод других лиц, и установить справедливый баланс между такими интересами, с одной стороны, и интересами частного лица в осуществлении своего права на свободу мирных собраний, с другой (см. выше § 148). Кроме того, любое введение санкций должно требовать конкретных обоснований (см. пункт 145 выше). Предотвращение подобных нарушений в будущем следует рассматривать в соответствующих правовых рамках, в частности обеспечивая, чтобы национальные правовые документы, касающиеся ограничений и условий осуществления права на свободу собраний, не представляли собой скрытого препятствия для свободы мирных собраний, защищаемой статьей 11 Конвенции. Принятие 26 июня 2018 года пленарным заседанием Верховного Суда Российской Федерации постановления “О некоторых вопросах, возникающих при судебном рассмотрении административных дел и дел об административных правонарушениях, связанных с применением законодательства о публичных мероприятиях” (см. пункт 48 выше), хотя и содержит приветствуемые разъяснения для судебной власти, подчеркивает необходимость законодательных и/или иных общих мер.

B. Статья 41 Конвенции
1. Компенсация

187. В Палате заявитель требовал 121 000 евро (EUR) в связи с моральным ущербом и 1025 евро в связи с материальным ущербом. Правительство оспорило нематериальные требования как необоснованные и чрезмерные и возражало против присуждения компенсации в связи с материальным ущербом на том основании, что это будет равносильно отмене внутренних судебных решений.

188. Палата приняла решение на справедливой основе, присудить заявителю 50 000 евро в качестве компенсации морального ущерба. Он также удовлетворил требование о возмещении материального вреда в полном объеме.

189. В ходе разбирательства в Большой палате стороны не изменили своих представлений в данном вопросе. Суд поддерживает решение палаты в отношении исков о возмещении ущерба и присуждает заявителю те же суммы, что и Палате: 50 000 евро в отношении морального ущерба и 1025 евро в отношении материального ущерба.

2. Расходы и издержки

190. В ходе разбирательства в Палате заявитель требовал 1053 евро в счет почтовых расходов, понесенных в Судом в связи с разбирательством по четырем заявлениям. Он также потребовал 10 100 евро и 1500 евро за юридическое представительство двум его адвокатам. Правительство возражало на том основании, что компенсация расходов и издержек в данном случае будет равносильна отмене внутренних судебных решений.

191. Палата отклонила возражение правительства о том, что компенсация расходов и издержек будет равнозначна отмене внутренних судебных решений, и присудила заявленные суммы в полном объеме.

192. В ходе разбирательства в Большой палате не было внесено никаких поправок в представления сторон в этом вопросе. Он не видит оснований для отступления от решения палаты и присуждает заявителю 12 653 евро в отношении расходов и издержек.
С. Проценты за просрочку

193. Суд считает целесообразным, чтобы процентная ставка по умолчанию основывалась на предельной кредитной ставке Европейского центрального банка, к которой следует добавить три процентных пункта.

ПО ЭТИМ ПРИЧИНАМ СУД

1. Отклоняет единогласно возражение правительства о не исчерпании внутренних средств правовой защиты в отношении жалоб по статье 5 § 1 Конвенции;
2. Отклоняет единогласно возражение правительства в отношении не исчерпания внутренних средств правовой защиты в отношении жалоб по статье 11 Конвенции;
3. Отклоняет единогласно возражение правительства в отношении несоблюдения правила шести месяцев в отношении части жалоб в соответствии со статьей 18 Конвенции;
4. Единогласно постановил, что имело место нарушение статьи 5 § 1 Конвенции в связи с семью эпизодами и двумя эпизодами предварительного заключения заявителя;
5. Единогласно постановил, что не было допущено нарушения пункта 1 статьи 6 Конвенции в отношении административного производства, касающегося событий 5 марта 2012 года;
6. Единогласно постановил, что имело место нарушение пункта 1 статьи 6 Конвенции в отношении остальных шести эпизодов административных разбирательств;
7. Единогласно постановил, что нет необходимости рассматривать остальные жалобы в соответствии со статьей 6 §§ 1 и 3 d) Конвенции в отношении вышеупомянутых шести эпизодов административных разбирательств;
8. Постановил, единогласно, что имело место нарушение статьи 11 Конвенции;
9. Четырнадцатью голосами против трех, постановил, что имело место нарушение статьи 18 Конвенции в сочетании со статьями 5 и 11 Конвенции;
10. Единогласно постановил, что нет необходимости рассматривать жалобу в соответствии со статьей 14 Конвенции;
11. Постановил единогласно:
а) государство-ответчик обязано в трехмесячный срок выплатить заявителю следующие суммы, подлежащие конвертации в валюту государства-ответчика по курсу, применимому на дату расчета::
(i) 50 000 евро (пятьдесят тысяч евро) плюс любой налог, который может взиматься в отношении морального ущерба;
(ii) 1025 евро (одна тысяча двадцать пять евро) плюс любой налог, который может взиматься в отношении материального ущерба;
(iii) 12 653 евро (двенадцать тысяч шестьсот пятьдесят три евро) плюс любой налог, который может взиматься с заявителя в отношении расходов и издержек;
(b) что по истечении вышеупомянутых трех месяцев до момента выплаты взимается простой процент на вышеуказанную сумму по ставке, равной предельной кредитной ставке Европейского центрального банка в период просрочки платежа плюс три процентных пункта;
12. Отклоняет единогласно остальные требования заявителя о справедливой компенсации.
Совершено на английском и французском языках, и оглашено на публичном слушании во Дворце Прав Человека, Страсбург, 15 ноября 2018.
Søren PrebensenGuido Raimondi
Заместитель Секретаря Председатель
В соответствии со статьей 45 § 2 Конвенции и правилом 74 § 2 Регламента Суда, совместное Особое мнение судей Pejchal, Dedov, Ravarani, Eicke и Paczolay приводится в приложении к настоящему постановлению.

ЧАСТИЧНО СОВПАДАЮЩЕЕ, ЧАСТИЧНО ОСОБОЕ МНЕНИЕ СУДЬЕЙ PEJCHAL, DEDOV, RAVARANI, EICKE AND PACZOLAY.

ВВЕДЕНИЕ

1. Некоторые из нас голосовали против признания нарушения статьи 18 исходя из того, что доказательства в отношении семи эпизодов, рассматриваемых в данном случае (вместе или по отдельности), хотя и достаточны для установления нарушений Статьей 5 § 1 и 11, соответственно, недостаточно для того, чтобы удовлетворить двойной тест, заложенный Большой палатой в своем постановлении по делу Мерабишвили против Грузии [GC] (no. 72508/13, § 309, 28 ноября 2017 года), согласно которому “цель, предусмотренная Конвенцией была безусловно прикрытием для скрытой цели” и что “скрытые цели … были преобладающими”; скрытая цель в данном случае заключается в подавлении политического плюрализма, который является неотъемлемой частью любого демократического общества, основанного на верховенстве права и защищаемого Конвенцией (см. решение по § 175 и упомянутые там дела).

2. Остальные проголосовали за нарушение этого положения в отношении эпизодов 5 и 6, в частности, по причинам, изложенным в решении. В заключение некоторые из нас также приняли во внимание тот факт, что, как отметила Палата (решение § 86), заявитель фактически “не намеревался проводить марш 27 октября 2012 года [пятый эпизод] или публичное собрание перед зданием суда в полдень 24 февраля 2014 года [шестой эпизод]”. Хотя в конечном счете убедил, что выявленные в Суде, эти эпизоды и реакция властей на них может быть рассмотрена в рамках статьи 11 Конвенции, четкие аналогии с ситуацией в Tatár и Fáber против Венгрии, nos. 26005/08 и 26160/08, § 40, 12 июня 2012 года при условии дальнейшей поддержки факта нарушения по статье 18. В этом деле Cуд пришел к выводу, о том, что:
«Путем квалификации экспрессивного взаимодействия … в качестве «собрания» власти ввели в действие Закон о собраниях, который налагает на организаторов собраний обязанность уведомлять о них, в противном случае они совершают нормативное правонарушение. … Подход национальных властей к концепции собрания не соответствует обоснованию правила уведомления. Более того, применение этого правила к выражениям мнений, а не только к собраниям, создаст предварительные ограничения, несовместимые со свободным обменом идеями и способные подорвать свободу выражения мнений.”

3. Однако нас объединяет твердое убеждение в том, что статья 18, как она была истолкована судом после решения Большой Палаты по делу Мерабишвили против Грузии (цитировалась выше), не является наиболее подходящим инструментом для оценки того, действительно ли власти в своих действиях против заявителя злоупотребляли своими полномочиями. По нашему мнению, этот вопрос было бы более уместно и более эффективно рассмотреть в рамках статьи 17.

4. Однако, так как заявка была передана в соответствии с тем положением и, следовательно, стороны не имели возможности сделать представления в этом отношении, это было бы неуместно для Суда рассмотреть данное дело в соответствии со статьей 17; так же, как и было бы сейчас неуместно для нас гадать о том, каким бы мог быть исход дела, если бы дело было рассмотрено и оценено в соответствии с этим положением.

5. Однако это не мешает нам изложить, почему, на наш взгляд, рассмотрение в соответствии со статьей 17 было бы более уместным подходом в данном деле. Поступая таким образом, мы признаем, что, по крайней мере, насколько нам известно, и несмотря на ее (Статьи 17) условия и, несмотря на история её разработки, данная норма по сей день никогда не применялась в отношении поведения того или иного государства, будь то бывший Комиссией или в Судом;[2] в редких случаях, когда статья 17 все же применялась, ее применение всегда касалось поведения двух отдельных заявителей или групп. Таким образом, применимость статьи 17 к поведению государств редко обсуждается в научной литературе, и во многих комментариях практически отсутствует какая-либо ссылка на “государства” и сразу же говорится о злоупотреблении правами отдельными лицами или группами лиц.

6. Однако формулировка статьи 17 предельно ясна:
«Ничто в настоящей Конвенции не может быть истолковано как подразумевающее для любого государства, группы или лица какое-либо право заниматься какой-либо деятельностью или совершать какое-либо действие, направленное на уничтожение каких-либо прав и свобод, изложенных в настоящей Конвенции, или на их ограничение в большей степени, чем это предусмотрено в Конвенции.» (курсив добавлен)

7. Если оставить в стороне прямую ссылку на «государства» во вступительном слове, то трудно понять, каким образом запрещение ограничений прав и свобод «в большей степени, чем это предусмотрено в Конвенции», может быть фактически адресовано кому-либо, кроме «государств». Вместе с тем мы не поддерживаем предложенную некоторыми идею о том, что статья 17 содержит две отдельные нормы, из которых только вторая (“деятельность, направленная на ограничение прав в большей степени, чем предусмотрено в Конвенции”) применяется (или может применяться) к государствам. Как ясно видно из истории разработки статей 17 и 18, составители Конвенции явно имели в виду возможность того, что государство может “участвовать … деятельности, направленной на уничтожение любого из прав и свобод, изложенных” в Конвенции. Следовательно, на наш взгляд, ее применение выходит за рамки возможных злоупотреблений со стороны государства правом отступа от определенных обязательств, предусмотренных Конвенцией в случае чрезвычайных обстоятельств, как предусматривается ст. 15, и может применяться для какого-либо действия или деятельности государства, «направленного на уничтожение любых прав и свобод, изложенных в» Конвенции или протоколов к ней.

8. Следовательно, мы считаем, что статья 17 является самостоятельным положением, которое имеет свою собственную сферу применения к фактам настоящего дела (I.). Мы также изложим нашу точку зрения относительно ее связи со статьей 18 (II).

I. ПРИМЕНИМОСТЬ СТАТЬИ 17 К ГОСУДАРСТВАМ

9. Статья 17 запрещает злоупотребление правами и в первую очередь применяется Судом в качестве механизма объявления неприемлемыми заявлений отдельных лиц или групп, которые пытаются воспользоваться правами и свободами, гарантированными Конвенцией, с целью их уничтожения или их лишения.

10. Вопрос о применении статьи 17 государств, однако, возникает другой вопрос: Является ли злоупотребление правом, прямо запрещенное статьей 17, уже не достаточно предвиденное и предотвращенное, текст и действия других положений, а именно тех, которые в отношении каждого предполагаемого вмешательства или ограничения прав, требуют соразмерности оценки и предотвращения государства от ограничения этих прав больше, чем это “необходимо в демократическом обществе”? Сфера применения права может, конечно, быть намного снижена, если то, так оно может быть осуществлено, зависит от усмотрения государства, и представляется таким образом, чтобы избежать (или по крайней мере справиться с)риск того, что в разных пунктах 2 так называемых квалифицированных прав (статьи с 8 по 11) санкционируют вмешательства или ограничения лишь постольку, поскольку они необходимы в демократическом обществе, в частности, в интересах общественной безопасности, общественного порядка, общественного здоровья или нравственности или для защиты прав и свобод других лиц. Может возникнуть соблазн остановиться на этом и заявить, что установление баланса интересов и применение критерия соразмерности в отношении права на ограничение прав являются достаточными гарантиями от злоупотребления его полномочиями со стороны государства. С другой стороны, можно также задаться вопросом, охватывает ли такой взгляд на вещи все гипотезы, которые могут возникнуть.

11. В подготовительных материалах к Конвенции ясно показано, что одной из целей включения статьи 17 является защита государств-членов от опасностей тоталитарного, фашистского или коммунистического захвата власти и введение санкций в отношении посягательств на внутреннюю безопасность государства.

12. Однако есть и другие моменты: в ходе разработки текста Конвенции на него обращали внимание, в частности, те, кто (в то время, совсем недавно) сталкивался с тоталитарным режимом, что угрозы правам человека могут исходить также от самих государств. Г-н Бенвенути, представитель Италии, разъяснил свое предложение о включении в Конвенцию положения, аналогичного статье 30 Всеобщей Декларации прав человека, на том основании, что “прежде всего необходимо предотвращать злоупотребления, нарушения или ограничения со стороны законодательной власти различных стран, которые должны применять Конвенцию о правах человека …”.Далее он заявил, что:
“… сегодня мы должны опасаться не захвата власти тоталитаризмом с помощью насилия, а того, что тоталитаризм попытается поставить себя у власти псевдо-законными средствами. Опыт показывает, что достаточно создать атмосферу запугивания и террора в рамках одной избирательной кампании в стране, чтобы все действия исполнительной власти, устанавливающие тоталитарный режим, приобрели характер, видимость законности. Именно это и произошло с нами. Например, итальянская конституция никогда не отменялась, все конституционные принципы оставались в теории, но специальные законы, одобренные палатами, избранными в ходе одной неправильно направленной кампании, постепенно лишали Конституцию всего ее содержания, особенно содержания понятия свободы.”

13. Представитель Франции г-н Тейтген подчеркнул, что “цель коллективной международной гарантии будет заключаться в обеспечении того, чтобы ни одно государство фактически не ставило своей целью подавление гарантированных свобод с помощью незначительных мер, которые, хотя и принимаются под предлогом организации осуществления этих свобод на его территории или защиты буквы закона, имеют противоположный эффект”. Он продолжал говорить, что:
«Представляется законным и необходимым ограничивать, иногда даже урезать, индивидуальные свободы, чтобы предоставить каждому возможность мирного осуществления своей свободы и обеспечивать поддержание нравственности, общего благосостояния, общего блага и общественных потребностей. Когда государство определяет, организует, регулирует и ограничивает свободы по таким причинам, в интересах и для лучшего обеспечения общего благосостояния, оно лишь выполняет свой долг.
Это допустимо, это законно.
Но когда оно вмешивается, чтобы подавлять, сдерживать и ограничивать эти свободы, на этот раз, причины государства; защищать себя в соответствии с политической тенденцией, которую он представляет, в отношении оппозиции, которую он считает опасной; для уничтожения основных свобод, за обеспечение которых оно должно взять на себя ответственность, то это противоречит общественному интересу, если государство вмешается. Тогда законы, которые оно принимает, противоречат принципу Международной Гарантии.”

14. Таким образом, с самого начала Статья 17 была направлена не только на то, чтобы позволить государствам принимать меры против угроз со стороны групп или отдельных лиц демократическому обществу, но и (и, возможно, даже в большей степени) на то, чтобы не допустить тоталитарного дрейфа государств.

15. Как указывалось выше, текст статьи 17 был составлен по образцу статьи 30 Всеобщей Декларации прав человека, одобренной 10 декабря 1948 года Генеральной Ассамблеей Организации Объединенных Наций, которая, в свою очередь, была также воспроизведена в общей статье 5 Международного пакта о гражданских и политических правах и Международного пакта об экономических, социальных и культурных правах. Толкование, предложенное в настоящем особом мнении, пользуется дальнейшей поддержкой со стороны составителей общей статьи 5 двух вышеупомянутых пактов ООН. Как поясняется в аннотации к проекту международных пактов, подготовленной генеральным секретарем ООН и приложенной к резюме подготовительной работы Европейской Комиссии по статье 17 :
«Было высказано мнение о том, что государства вряд ли возьмут на себя обязательства по пакту, а затем попытаются уничтожить или ограничить права в большей степени, чем это предусмотрено в пакте, однако предложение исключить ссылку на “государства” было отклонено. Было отмечено, что государства уже уполномочены ограничивать многие права по таким причинам, как защита “общественного порядка” или “национальной безопасности”, и что их не следует поощрять к дальнейшему ограничению положений пактов”

16. По крайней мере в двух решениях Комитет ООН по правам человека подтвердил, что статья 5 МПГПП применяется к действиям государства-участника. Большинство членов Комитета по правам человека полагаются на статью 5 в поддержку осуществления своей юрисдикции в отношении событий за пределами территории соответствующего государства. Комитет по правам человека аргументировал тем, что “было бы бессовестно так интерпретировать обязательство в соответствии со статьей 2 [обязательство уважать и обеспечивать права, предусмотренные МПГПП “всем находящимся в пределах его территории и под его юрисдикцией”] , чтобы разрешить государству-участнику совершать нарушения пакта на территории другого государства, чего оно не могло совершать на своей территории”: Делия Салдиас де Лопес в Уругвай, комм. Постановление № 52/1979, ССРR/с/ОР/1 по 88 (1984) в § 12.3 и Лилиан Celiberti-де-Касарьего в Уругвай, комм. no. 56/1979, CCPR/C/OP/1 at 92 (1984) at §10.3. В своем особом мнении в обоих случаях г-н Кристиан Томушат охарактеризовал статью 5 как:
“… положение, призванное охватить случаи, когда формально нормы Пакта, как представляется, узаконивают действия, которые существенно противоречат его цели и общему духу.”

17. Мы не намерены вдаваться в подробности истории концепции «злоупотребления властью» или рассматривать все ее аспекты, но в данном контексте статью 17 можно понимать, как направленную не только на установление чрезмерных индивидуальных ограничений осуществления основных прав, но и на общую систему ограничений или действий, выходящих за рамки того, что необходимо в демократическом режиме. Это может быть явное или даже жестокое злоупотребление властью, без каких-либо усилий сокрытия; это может быть чрезмерное использование власти для ограничения прав, опять же без какой-либо скрытой цели, но с (доминирующим) намерением ограничить любую форму выражения личных свобод (речь, собрание и т.д.); или это может быть череда инцидентов, которые, взятые один за другим, представляются изолированными и прямыми нарушениями права, закрепленного в Конвенции, но которые в совокупности свидетельствуют о более серьезной проблеме системных нарушений, в конечном счете направленных на уничтожение прав и свобод, предусмотренных Конвенцией. Существует реальное злоупотребление правами или властью: система нарушений. Такая система может проявляться в различных формах на всех уровнях осуществления государственной власти: слишком строгое и либеральное законодательство, ограничительная административная практика, применяющая правовые нормы с чрезмерной строгостью, или систематическое судебное преследование в случаях предполагаемого нарушения правовых или административных норм, ограничивающих права, гарантируемые Конвенцией, и применение суровых санкций в случае установления вины.

18. В этом отношении Статья 17 выходит далеко за рамки отдельных случаев неприемлемых ограничений индивидуальных прав и способна (и даже предназначена) решать структурные вопросы, когда злоупотребление правами продолжается в течение определенного периода времени и проявляется в общей интенсивности ограничений данного основного права. Различные нарушения, совершаемые изолированно, — которые всегда должны наказываться Судом, однако на различных основаниях, — это лишь отдельные случаи злоупотреблений, которые в целом подпадают под действие статьи 17.

19. При этом остается открытым вопрос о том, не является ли такая система систематических и неправомерных ограничений основных свобод более эффективной в рамках статьи 18.

II. ВЗАИМОСВЯЗЬ МЕЖДУ СТАТЬЯМИ 17 И 18

20. Статья 18 является отдельным положением Конвенции, которое предусматривает:
«Ограничения, допускаемые в настоящей Конвенции в отношении указанных прав и свобод, не должны применяться для иных целей, нежели те, для которых они были предусмотрены.»

21. Понятно, что по крайней на первый взгляд, представляется, что обе статьи 17 и 18 предусматривают подобные ситуации. В связи с этим возникает вопрос о том, существует ли необходимость в их внедрении. Иными словами, имеют ли эти положения различные рамки и/или цели?

22. Отвечая на этот вопрос, интересно отметить, что ни во Всеобщей Декларации прав человека (10 декабря 1948 года), ни в проектах документов Европейского движения (февраль и июль 1949 года) не содержится четкого положения, соответствующего статье 18 Конвенции. Статья 18 также не была включена в первый проект Конвенции. Первое упоминание о положении, соответствующем настоящей статье 18, содержится в документе, подготовленном конференцией старших должностных лиц по правам человека в Страсбурге 8-17 июня 1950 года. Не приводится никаких объяснений того, почему добавление такого положения было сочтено необходимым или полезным.

23. Вместе с тем, как представляется, запрещение злоупотребления властью, как оно выражено в Статье 18, берет свое начало во французской концепции административного права détournement de pouvoir (злоупотребление властью). Эта концепция впервые была использована французским государственным советом, который, начиная с XIX века, занимается изучением намерений автора административного решения и выяснением того, была ли непризнанная цель скрыта за завесой очевидной законности.

24. Прецедентное право Суда (косвенно, если не прямо), стремившегося сохранить верность этим историческим параллелям, бесспорно, что статью 18 применять труднее, чем статью 17. В конце концов, в дополнение к злоупотреблению властью, необходимо доказать наличие недобросовестности, сокрытых мотивов в отношении мотивов в отношении применения того или иного ограничения к конкретному выявленному праву в контексте конкретного инцидента.

25. В этой связи представляется трудным предположить, что статья 18 лишь более формально устанавливает запрет, уже предусмотренный в статье 17. На самом деле, как представляется, верно обратное: возможно, статья 18, а не статья 17, является излишней и ненужной. В конце концов, нам представляется очевидным, что статья 17 вполне может быть истолкована как позволяющая в контексте ее поиска потенциального злоупотребления правами со стороны государства, хотя и не обязательно, выявить подлинные непризнанные мотивы автора конкретного оспариваемого акта.

26. Если неправильное применение власти также, несомненно, является злоупотреблением властью, то обратное не всегда верно. Могут иметь место случаи злоупотребления властью, когда власти при принятии индивидуального решения фактически не преследуют скрытой цели. Чтобы использовать парадигму теории множеств, Статья 18 является подмножеством статьи 17. Понятие злоупотребления правами шире, чем злоупотребление властью, что означает, что определенные действия будут считаться “злоупотреблениями” не потому, что цель является незаконной, а из-за того, каким образом власть была использована.

27. На наш взгляд, об этом наглядно свидетельствует обсуждение статьи 18 в решении Большой Палаты по делу Мерабишвили против Грузии (цитируется выше), § 264 и далее. В этом последнем решении Суд разъяснил свою прецедентную практику и постановил, что в случае множественности целей деяния, некоторые из которых являются конвенционными, а другие-нет, злоупотребление властью имеет место только в том случае, если преобладает незаконная цель.

28. Несмотря на тот факт, что Большая палата в деле Мерашбивили провела подробный анализ различных аспектов статьи 18, мы сомневаемся в том, что ей удалось разработать формулу, которую можно было бы легко применить в других ситуациях, когда, как утверждается, возникает вопрос по статье 18.

29. В данном случае не возникает вопроса о множественности одновременных целей, некоторые из которых являются законными, а другие-незаконными. Проблема, представленная в данном случае, заключается в череде различных эпизодов, которые, как утверждается, рассматриваются в глобальном масштабе, демонстрируют скрытую цель, а именно подавление политической оппозиции.

30. Большинство членов Большой палаты в этом деле стремились преодолеть эту дилемму, установив нарушение статьи 18 в отношении двух из семи рассматриваемых эпизодов. Логика этого может быть поставлена под сомнение: если существует скрытая цель подавления политической оппозиции, в частности, путем недопущения ее демонстрации, то эта цель вряд ли может быть идентифицирована по событиям, принимаемым в индивидуальном порядке (случайное воспрепятствование той или иной изолированной демонстрации), и, скорее всего, будет идентифицироваться только в долгосрочной перспективе, учитывая наличие системы препятствий. Суд, стремясь сохранить верность тесту, только недавно установленному в Мерабишвили, по крайней мере косвенно, как представляется, признает, что это так, дополняя свои выводы о применении статьи 18 к эпизодам 5 и 6 словами “принимая во внимание последовательность событий в целом” (§ 164) или “в частности последовательность и характер событий в настоящем деле” (§ 175).

31. Разумеется, цель настоящего заключения не состоит в том, чтобы принять окончательное решение по вопросу о том, преследовалась ли в течение всего периода, охватывающего семь эпизодов, общая цель предотвращения собраний оппозиции и были ли эти семь эпизодов лишь примерами этой общей скрытой цели. Это потребовало бы не только значительного уклонения от нынешнего подхода Суда к статье 18, но и тщательного и подробного рассмотрения любой утверждаемой общей скрытой цели, противоречащей статье 18, в течение определенного периода времени; это мероприятие, в котором Большая Палата сознательно и с учетом нынешнего состояния прецедентного права, по понятным причинам, не участвовала.

32. Однако, поскольку большинство предпочло не идти этим путем, пришлось рассмотреть вопрос о том, действительно ли Статья 18 является наиболее подходящим положением для оценки злоупотребления властью, о котором говорится в данном деле; и мы пришли к выводу, что это не так.

ВЫВОД

33. В свете вышесказанного мы считаем, что, если бы дело было представлено в этих условиях, изучение обстоятельств настоящего дела в соответствии со статьей 17 позволило бы суду оценить, является ли количество отдельных эпизодов, рассматриваемых в Суде, в совокупности доказательством или единичные проявления системы, которая неправомерно стремится ограничить путем принятия законодательных, административных и/или судебных средств демократические права заявителя таким образом, который существенно противоречит цели и духу Конвенции и направлен на необоснованное ограничение этих прав; и сделать это без (А) принятия узкой направленности на (административные) органы, участвующие в рассматриваемом индивидуальном инциденте, и (Б) необходимости решать трудный вопрос о том, преследовали ли эти органы в своем ответе на каждый отдельный случай, когда заявитель стремился осуществить свою основную свободу собраний, скрытую цель.

ПРИЛОЖЕНИЕ
Список приложений
1. 29580/12-Навальный против России
2. 36847/12-Навальный против России
3. 11252/13-Навальный против России
4. 12317/13-Навальный против России
5. 43746/14-Навальный против России

|| Смотреть другие дела по Статье 5 ||

|| Смотреть другие дела по Статье 6 ||