Перевод настоящего обзора является техническим и выполнен в ознакомительных целях.
С обзором на языке оригинала можно ознакомиться, скачав файл по ссылке

 

 

Европейский Суд по правам человека
Обзор практики Европейского Суда

1 января – 15 июня 2019

 

 

ОБЗОР ПРАКТИКИ ЕВРОПЕЙСКОГО СУДА

Данный обзор содержит подборку наиболее интересных решений 2019 года, составленную юрисконсультом.

 

 

 

ФУНДАМЕНТАЛЬНЫЕ ПРАВА

Право на жизнь (статья 2)

Обязательство защищать жизнь

Решение по делу «Фернандес де Оливейра против Португалии» касалось характера материальных обязательств на основании статьи 2 перед пациентом, который был добровольно госпитализирован в психиатрическую больницу, а также длительности судебного разбирательства (процессуальный аспект статьи 2).
Взрослый сын заявителя, А.Дж., страдал серьезным психическим заболеванием, а также зависимостью от алкоголя и отпускаемых по рецепту лекарств. Он был несколько раз добровольно госпитализирован в психиатрическую больницу. Во время его последнего пребывания (из-за попытки самоубийства путем передозировки отпускаемых по рецепту лекарств) его начальный ограничительный режим был ослаблен, затем его отпустили домой, но впоследствии он был повторно госпитализирован после чрезмерного употребления алкоголя. Два дня спустя А.Дж. покинул психиатрическую больницу без разрешения, прыгнул под поезд и умер. В соответствии со статьей 2 заявитель жаловалась на неспособность защитить ее сына, а в соответствии со статьей 6 – на длительность гражданского против психиатрической больницы. Большая Палата не установила нарушения статьи 2 в отношении материально-правового аспекта, однако имело место нарушение процессуального аспекта этой статьи.

(i) Данное решение интересно, потому что Большая Палата прояснила содержание позитивных обязательств, в данном случае два, государств в отношении ухода за психиатрическими больными с риском самоубийства в больнице.
Во-первых, как недавно было разъяснено в деле Лопес де Соуза Фернандес против Португалии в отношении медицинской халатности, государство обязано создать эффективную нормативно-правовую базу, обязывающую больницы принимать надлежащие меры для защиты жизни пациентов. Во-вторых, Суд налагает, при определенных обстоятельствах, позитивное обязательство принимать превентивные оперативные меры для защиты человека от преступных действий других лиц и самого себя (Осман против Соединенного Королевства), обязательство распространялось на дела, касающиеся задержанных лиц (Кинан против Соединенного Королевства и Ренольде против Франции) и больных с психическими заболеваниями, госпитализированных недобровольно (Хиллер против Австрии). Большая Палата извлекла и перечислила факторы из своей судебной практики, которые использовались при применении теста Османа и оценке риска самоубийства заключенного, который мог вызвать необходимость принятия профилактических мер: история проблем психического здоровья; серьезность психического заболевания; предыдущие попытки покончить с собой или нанести себе вред; мысли о самоубийстве или угрозы и признаки физического или психического расстройства. Большая Палата сочла, что оба обязательства применимы к рассматриваемому делу и, кроме того, они оба были соблюдены.

Особенно:
(a) То, как была применена нормативная база, не привело к нарушению Статьи 2. Стоит отметить, что Большая Палата согласилась с тем, что подход психиатрической больницы, где права пациентов были ограничены как можно меньше, и существовало терапевтическое желание создать открытый режим — соответствовал международным стандартам, разработанным в последние годы, и поддержал мнение, высказанное в Хиллер, о том, что более навязчивый режим может привести к нарушению статей 3, 5 или 8. В больнице также были три меры наблюдения для добровольных пациентов: регулярное ежедневное расписание с мониторингом присутствия в ключевые моменты времени; более строгий режим при необходимости; и аварийная процедура (например, меры пресечения), если необходимо. Наконец, заявитель могла обратиться к судебной системе: несмотря на ее чрезмерную длительность (см. ниже): «Ничего … не говорит о системном недостатке в функционировании судебной системы, который не позволил заявителю эффективно пересмотреть ее гражданский иск».

(b) Что касается применения оперативного обязательства Османа в этом контексте, следует отметить два аспекта. Во-первых, Большая Палата впервые подтвердила, что позитивное обязательство принимать профилактические оперативные меры распространяется на добровольных пациентов (уже было признано, что оно распространяется на недобровольных пациентов, см. выше). Хотя Суд пришел к такому выводу, отметив, что все психические больные являются уязвимыми, при любой форме госпитализации, связанной с определенным уровнем необходимых ограничений, Большая Палата детализировала свои выводы, добавив, что «Суд, по его собственной оценке, может применять более строгий стандарт контроля» в случае недобровольных пациентов. Во-вторых, Суд продолжил применять критерии Османа, сравнивая уход и решения психиатрической больницы с пятью факторами, отмеченными выше, и, в значительной степени опираясь на отчеты и решения национальных экспертов, решил, что не было установлено, что психиатрическая больница знала или должна была знать, что имелся непосредственный риск для жизни А.Дж. в дни перед его смертью.
В частности, Суд согласился с тем, что, хотя риск самоубийства не может быть исключен у стационарных пациентов, таких как А.Дж., психопатологические состояния которых основаны на множественности диагнозов, непосредственность риска может варьироваться, и Суд одобрил подход психиатрической больницы, который должен был изменить режим мониторинга в соответствии с этими изменениями, основываясь на философии, которая оптимизировала свободу пациента, ответственность пациента и, следовательно, его шансы на выписку. Таким образом, поскольку не было установлено «реального и непосредственного риска», нет необходимости переходить к изучению второй части теста Османа, а именно того, требовались ли профилактические меры.

(ii) Заявитель также жаловалась на то, что ее гражданский иск против больницы был чрезмерно длительным. Первоначально она ссылалась на пункт 1 статьи 6, и Большая Палата повторно описала эту жалобу в соответствии с процессуальным аспектом статьи 2 (Радомилья и другие против Хорватии), установив нарушение этого положения на основании чрезмерной продолжительности разбирательства. Относительно того, должно ли быть доказано, что эта задержка повлияла на эффективность разбирательства, прежде чем она будет являться нарушением процессуального аспекта статьи 2 (см. Мустафа Тунч и Фесире Тунч против Турции и, например, Сарбьянова-Пашалийска и Пашалийска против Болгарии), Большая Палата ссылалась на пункт 219 Лопес де Соуза Фернандес (цитируется выше):

Вот почему Суд постановил, что в делах по статье 2, особенно в делах, касающихся разбирательства, возбужденного с целью выяснения обстоятельств смерти человека в больничных условиях, длительность разбирательства является убедительным свидетельством того, что разбирательство было несовершенным до такой степени, что представляет собой нарушение позитивных обязательств государства-ответчика в соответствии с Конвенцией, если только государство не представило весьма убедительные и правдоподобные основания для оправдания продолжительности судебного разбирательства (см., например, Билбия и Блажевич против Хорватии, № 62870/13, § 107, 12 января 2016 г.).

Большая Палата также пришла к выводу, что гражданский иск заявителя был чрезмерно длительным, что являлось убедительным показателем несовершенного судопроизводства, и что Правительство не представило «убедительных и правдоподобных» причин, оправдывающих задержку. Была объяснена важность недопущения задержки (время, влияющее на память свидетелей, и важность быстрого устранения недостатков и, следовательно, их устранения в будущем), прежде чем он пришел к выводу, что имело место нарушение процессуального аспекта статьи 2.

Эффективное расследование

«Гюзельюртлу и другие против Кипра и Турции» касалось обязанности Договаривающихся государств сотрудничать в проведении межгосударственных расследований.
Дело касается расследования убийства в январе 2005 года трех граждан Кипра турецко-кипрского происхождения в части Кипра, контролируемой кипрским правительством. Подозреваемые бежали в «Турецкую республику Северного Кипра» («ТРСК»). Параллельные расследования были проведены кипрскими властями и властями ТРСК. Кипрские власти определили восемь подозреваемых: были выданы ордера на арест внутри страны и в Европе, а запросы красного уведомления были направлены в Интерпол. Власти ТРСК арестовали всех подозреваемых к концу января 2005 года, но через несколько недель освободили их. Кипрские власти отказались передать материалы дела властям ТРСК, стремясь скорее добиться признания подозреваемых из ТРСК через посредничество (Вооруженные силы ООН по поддержанию мира на Кипре (ВСООНК)), а затем через запросы об экстрадиции (в турецкое посольство в Афинах), которые были оставлены без ответа. С тех пор оба расследования зашли в тупик. Заявители, родственники потерпевших, жаловались в соответствии со статьями 2 и 13 на бездействие Турции и Кипра в проведении расследовании.

Большая Палата установила, что Кипр не нарушил статью 2 (процессуальный аспект), поскольку он использовал все разумно доступные ему средства для получения признания/экстрадиции подозреваемых из Турции (пункты 241–45) и что он не был обязан представить материалы дела или передать разбирательство в ТРСК или в Турцию (пункты 246-55). Однако Большая Палата установила, что Турция нарушила статью 2 (процессуальный аспект) в связи с тем, что она не сотрудничала с Кипром и, в частности, из-за отсутствия обоснованного ответа на запросы об экстрадиции, представленные ее властями (пункты 258-66).
Большая Палата разработала в этом решении некоторые новые и важные принципы, касающиеся обязанности Договаривающихся Государств сотрудничать в контексте межгосударственных уголовных расследований.

(i) Дело дало Большой Палате возможность уточнить свое прецедентное право по вопросу юрисдикции (статья 1) и совместимости ratione loci жалобы по статье 2 (процессуальный аспект), когда смерть наступает за пределами юрисдикции государства-ответчика. Поскольку гибель людей произошла на территории, контролируемой и находящейся под юрисдикцией Кипра, Турция утверждала, что не имеет «юрисдикционной связи» с жертвами. Большая Палата установила юрисдикционную связь с Турцией по двум причинам:

(а) Большая Палата установила принцип, согласно которому возбуждение расследования/разбирательства в отношении смерти, наступившей за пределами юрисдикции этого государства, является достаточным для установления юрисдикционной связи для целей статьи 1 между этим государством и родственниками жертвы, которые впоследствии возбудили дело в рамках конвенции. В связи с этим Европейский Суд обратил внимание на случаи, связанные со статьей 2 Конвенции, в которых он уже использовал аналогичный подход, либо явно (Алиева и Алиев против Азербайджана), либо косвенно (Грей против Германии). Суд также ссылался mutatis mutandis на подход, ранее применявшийся в деле по статье 6, касающемуся гражданского иска (Маркович и другие против Италии ), подчеркивая отдельный и отделяемый характер процессуального обязательства, вытекающего из статьи 2 (Силих против Словении), способного обязать государство, даже если смерть произошла за пределами его юрисдикции.

(b) Большая Палата также пояснила, что, если не будет начато расследование или судебное разбирательство в отношении смерти за пределами юрисдикции государства-ответчика, Суд должен будет определить, может ли юрисдикционная связь в любом случае быть установлена. Хотя процессуальное обязательство в соответствии со статьей 2 в принципе может быть применено только к государству, под юрисдикцией которого должен быть найден покойный, «особые черты» в данном случае оправдывают отход от этого правила в соответствии с принципами, изложенными в Ранцев против Кипра и России.

Каждого из этих двух оснований было достаточно, чтобы Суд установил юрисдикционную связь с Турцией, включив, таким образом, свое самостоятельное процессуальное обязательство проводить расследование в соответствии со статьей 2: власти ТРСК возбудили уголовное дело в соответствии со своим внутренним законодательством; и «особые черты» существовали в связи с ситуацией на Кипре, основываясь на том факте, что подозреваемые в убийстве, как известно, бежали на ту часть кипрской территории, которая находилась под эффективным контролем Турции, ТРСК, поэтому не позволяли Кипру выполнить свои обязательства по Конвенции.

(ii) Это первый случай, когда Суд установил нарушение статьи 2 в ее процессуальном аспекте исключительно на основании отказа сотрудничать с другим государством, что позволяет Большой палате определить и разработать таким образом обязанность сотрудничать в качестве компонента процессуального обязательства по статье 2. После рассмотрения дел, в которых Суд рассматривал обязанность сотрудничать в межгосударственном или транснациональном контексте согласно статье 2 (пункты 223-28), Суд установил следующее:

232. … В тех случаях, когда эффективное расследование незаконного убийства, которое произошло в пределах юрисдикции одного Договаривающегося Государства, требует участия более чем одного Договаривающегося Государства, Суд приходит к выводу, что особый характер Конвенции как коллективного правоприменительного договора в принципе влечет за собой обязательство соответствующих государств эффективно сотрудничать друг с другом с целью выяснения обстоятельств убийства и привлечения виновных к ответственности.

233. Соответственно, Европейский Суд полагает, что статья 2 может требовать от обоих государств двустороннего обязательства сотрудничать друг с другом, одновременно подразумевая обязательство обращаться за помощью и обязанность оказывать помощь. Характер и объем этих обязательств неизбежно будут зависеть от обстоятельств каждого конкретного случая …

Суд отметил, однако, что это обязательство сотрудничать может быть только одним из средств, а не результатом:

235. … Это означает, что заинтересованные государства должны предпринять любые разумные шаги, которые они могут, для сотрудничества друг с другом, добросовестно используя имеющиеся у них возможности в соответствии с применимыми международными документами о взаимной правовой помощи и сотрудничестве по уголовным делам. …

236. … Таким образом, процедурное обязательство сотрудничать в соответствии со статьей 2 следует толковать в свете международных договоров или соглашений, применимых между заинтересованными Договаривающимися государствами, после максимально возможного совместного и гармоничного применения Конвенции и этих документов, что не должно приводить к конфликту или противостоянию между ними … В этом контексте процедурное обязательство сотрудничать будет нарушено только в отношении государства, которое должно добиваться сотрудничества, если оно не сможет задействовать надлежащие механизмы сотрудничества в рамках соответствующего международного соглашения; и в отношении запрашиваемого государства, если оно не ответило должным образом или не смогло ссылаться на законное основание для отказа в сотрудничестве, запрашиваемому в соответствии с этими документами.

Применив эти принципы к конкретному контексту экстрадиции и поддерживая вывод о нарушении обязанности сотрудничать со стороны Турции, Суд с интересом отметил, что обязательство сотрудничать в соответствии со статьей 2 следует рассматривать в свете Европейской конвенции о выдаче (в частности, в соответствии с ее статьей 18) и, следовательно, должно предусматривать для государства обязательство рассматривать и предоставлять мотивированный ответ на любой запрос о выдаче от другого

Договаривающегося государства в отношении подозреваемых в розыске за убийство или незаконные убийства, о которых известно, что они присутствовали на его территории или в пределах его юрисдикции.

(iii) Наконец, Суд принял во внимание особый характер настоящего дела: обязанность сотрудничать затрагивала Договаривающееся Государство и де-факто субъект, находящийся под эффективным контролем другого Договаривающегося Государства.
В такой ситуации и в отсутствие официальных дипломатических отношений между двумя участвующими Договаривающимися государствами Суду может потребоваться изучить неофициальные или специальные каналы сотрудничества, используемые заинтересованными государствами вне механизмов сотрудничества, предусмотренных соответствующими международными договорами, в то же время руководствуясь положениями этих договоров как выражением норм и принципов, применяемых в международном праве. Это заставило Суд рассмотреть вопрос о том, приняли ли Кипр и Турция все разумные меры для сотрудничества друг с другом в рамках посредничества ВСООНК, а также в свете положений Европейской конвенции о выдаче и Европейской Конвенции о взаимной правовой помощи по уголовным делам (Конвенции Совета Европы, ратифицированные обоими государствами-ответчиками), независимо от того, применяются ли эти договоры к конкретным обстоятельствам дела и ситуации на севере Кипра.

Что касается степени сотрудничества, требуемого в соответствии со статьей 2 с де-факто образованиями, Суд счел, что предоставление всех материалов дела в ТРСК с возможностью того, что доказательства будут использованы для целей суда над подозреваемыми, выйдет за пределы простого сотрудничества между полицией или органами прокуратуры (в отличие от «Илашку и другие против Молдовы и России») и по существу равносильно передаче Кипром уголовного дела в суды ТРСК. В такой конкретной ситуации обязанность сотрудничать в соответствии со статьей 2 не могла бы потребовать Кипр отказаться от своей уголовной юрисдикции в отношении убийства, совершенного в контролируемой им зоне, в пользу судов де-факто образования, созданного на его территории. Тем не менее, Суд не указал в этих выводах более общий вопрос о сотрудничестве по уголовным делам с де-факто или непризнанными образованиями и его законности в соответствии с международным правом, в частности, в отношении принципа непризнания (как кодифицировано в статье 41 § 2 Статьи об ответственности государств за международно-противоправные деяния).

Запрещение пыток, бесчеловечного или унижающего достоинство обращения или наказания (статья 3)

Бесчеловечное или унижающее достоинство обращение
В деле Томов и другие против России Суд разработал критерии, которые должны быть соблюдены при перевозке заключенных в соответствии со статьей 3.
Заключенные-заявители жаловались на бесчеловечные и унижающие достоинство условия, в которых их перевозили автомобильным и железнодорожным транспортом, а также на отсутствие эффективных средств правовой защиты для их жалоб. Актуальным является тот факт, что в более чем пятидесяти судебных решениях против государства-ответчика Европейский Суд уже установил, что государство-ответчик нарушило статью 3 в связи с условиями перевозки заключенных (острая нехватка места, неадекватные условия сна, длительные поездки, ограниченный доступ в санитарные помещения, неисправное отопление и вентиляция и т. д.). Во многих из этих случаев также было установлено нарушение статьи 13 из-за отсутствия эффективных средств правовой защиты.

В настоящем деле Европейский Суд вновь установил, что имело место нарушение статей 3 и 13. Следует отметить, что Европейский суд со ссылкой на подход, использованный Большой палатой при рассмотрении вопроса о переполненности тюрем по делу Муршич против Хорватии выделил подход, который он использовал бы при рассмотрении дел о перевозке заключенных, тем самым направив государству-ответчику сигнал о том, как привести свое национальное законодательство в соответствие со стандартами статьи 3.
Имея это в виду, Суд указал среди прочих факторов, что сильная презумпция нарушения возникнет, когда задержанные перевозятся в транспортных средствах, где имеется менее 0,5 квадратных метров площади на человека, и в случае ночной перевозки по железной дороге каждый заключенный должен иметь свое собственное место для сна. Суд также изложил ряд отягчающих обстоятельств, в том числе низкую высоту потолка, ограниченный доступ к туалетам и питьевой воде или еде во время длительных поездок и лишение сна. Суд также перечислил ряд обстоятельств, которые сами по себе не повлекут за собой нарушение статьи 3. Суд отметил, например, что короткий или случайный переезд (например, один или два переезда, не превышающие тридцати минут каждый) может не достигать порога серьезности в соответствии со статьей 3, но более чем один или два переезда будут представлять собой «постоянную ситуацию», и их общий эффект должен быть оценен.

Кроме того, важно отметить, что в этом случае и принимая во внимание скромный прогресс государства-ответчика в исполнении его предыдущих решений, Суд решил обсудить с государством-ответчиком срочную необходимость принятия мер по исправлению положения для решения того, что Суд считает структурной проблемой, связанной с бесчеловечными условиями перевозки заключенных.

Унижающее достоинство обращение

Решение по делу «Руман против Бельгии» касалось психически больного человека, который был приговорен к тюремному заключению и содержался в психиатрическом учреждении без немецкоязычного персонала, в то время как он говорил только по-немецки (один из трех официальных языков Бельгии). Ссылаясь на статьи 3 и 5, заявитель жаловался на отсутствие соответствующего психиатрического лечения в связи с отсутствием немецкоязычных терапевтов.
Постановление содержит всесторонний обзор прецедентного права Суда по статье 3 о лечении больных и уязвимых заключенных. Суд также прояснил связь между статьями 3 и 5 в отношении оценки адекватности медицинского лечения. Что касается общения с иностранными заключенными, проходящими психиатрическое лечение, Суд уточнил свое прецедентное право в отношении лингвистического элемента с целью оценки того, была ли оказана соответствующая психиатрическая помощь.

Дело «Хан против Франции» касалось обязанности защищать несовершеннолетних иностранцев без сопровождения, живущих в условиях, унижающих человеческое достоинство.
Заявитель, юный афганец в возрасте от 11-12 лет без сопровождения, провел почти семь месяцев в нищете в регионе Кале в надежде попасть в Англию. Похоже, что он никогда не собирался просить о предоставлении убежища во Франции. В этот период он жил в самодельных хижинах в плачевных условиях вместе с тысячами других мигрантов, пытающихся пересечь Ла-Манш. Людям и семьям, живущим в трущобах, выросших в регионе Кале, не хватало, среди прочего, адекватного жилья, безопасности, питания, элементарной гигиены и доступа к здравоохранению. Неправительственные организации в итоге успешно подали заявление в суд по делам детей от имени заявителя (и других несовершеннолетних) с требованием, чтобы французские власти приняли заявителя на попечение. По мнению властей, применение этой меры оказалось невозможным, поскольку заявитель не связывался с ними и не мог быть обнаружен. Заявителю в итоге удалось добраться до Англии. В ходе разбирательства в рамках Конвенции он, по сути, утверждал, что власти не сделали все, что от них можно разумно ожидать, чтобы обеспечить его благополучие. Суд согласился и установил, что имело место нарушение статьи 3. Следующие аспекты решения заслуживают внимания.

Особое положение заявителя не было доведено до сведения властей до решения суда по делам детей. До этого времени он был неизвестен властям. Он не искал убежища и не находился в иммиграционном заключении в ожидании высылки. Таким образом, ситуация заявителя отличалась от ситуации другого заявителя, также несовершеннолетнего иностранца без сопровождения, по делу Рахими против Греции. В этом случае Суд установил нарушение статьи 3, поскольку власти освободили заявителя из миграционного заключения до его депортации, фактически оставив его на улице. Важно отметить, что в настоящем деле Суд подчеркнул чрезвычайную уязвимость заявителя, ребенка, который месяцами жил в опасных условиях и всегда подвергался угрозе физического, в том числе сексуального, насилия. Власти не приложили достаточных усилий, чтобы установить личность несопровождаемых несовершеннолетних, таких как заявитель, во временных лагерях, хотя их присутствие там было задокументировано. Важно отметить, что Суд, как и в других делах, касающихся мигрантов (см., например, Мусхаджиева и другие против Бельгии; М.С.С. против Бельгии и Греции; Рахими, упомянутое выше; Канагаратнам против Бельгии; и Тарахель против Швейцарии) в этой связи учел выводы внутренних (например, Защитника прав и Национальной консультативной комиссии по правам человека) и международных органов (таких как Специальный представитель Генерального секретаря Совета Европы по миграции и беженцам и ЮНИСЕФ).

Кроме того, Европейский Суд не был убежден в том, что власти решительно отреагировали на решение судьи по делам детей. Он согласился с трудностями, с которыми они столкнулись при идентификации и определении местонахождения заявителя в лагерях, и далее признал, что эти трудности усугублялись отсутствием сотрудничества с заявителем. Тем не менее, остается тот факт, что в центре внимания этого дела находилось тяжелое положение уязвимого ребенка, подвергавшегося в течение нескольких месяцев унизительным, опасным и ненадежным условиям жизни. Даже если государство-ответчик не создало эти условия, оно, тем не менее, обязано в соответствии со статьей 3 защищать заявителя.

Бесчеловечное или унижающее достоинство наказание

Дело «Марчелло Виола против Италии» (№ 2) касалось заключенного, приговоренного к пожизненному заключению, который должен был сотрудничать с властями в их борьбе с мафией, чтобы добиться пересмотра его приговора и возможности его освобождения.
Заявитель был осужден в отдельных судебных процессах за преступления, связанные с мафией, включая активное руководство кланом мафии, похищение людей и убийства. В конце второго судебного разбирательства суд приговорил его к пожизненному заключению.

В соответствии со статьей 3 Конвенции он утверждал, что его пожизненное заключение не было ни де-юре, ни де-факто подлежащим уменьшению, поскольку к нему был применен так называемый режим «ergastolo ostativo» за преступления, за которые он был осужден. Он утверждал, что другие категории пожизненных заключенных имели перспективу освобождения, когда они отбывали наказание в течение двадцати шести лет, и воспользовались возможностью освобождения до этого срока, продемонстрировав свою пригодность для реинтеграции в общество. Ссылаясь на соответствующие положения Уголовного кодекса, заявитель утверждал, что он мог работать только в направлении реабилитации и, таким образом, получить возможность пересмотреть свое наказание — и перспективу освобождения — если ему удастся опровергнуть установленную законом презумпцию, что у него больше нет связей с мафией и поэтому больше не должен считаться опасным. Чтобы сделать это, он утверждал, что он должен сотрудничать с властями, став информатором, тем самым подвергая жизнь его и его семьи риску репрессий.

Суд признал заявителя и постановил, что имело место нарушение статьи 3, учитывая, что применяемый к нему режим вынесения приговора означал чрезмерное ограничение его права в рамках Конвенции на пересмотр его пожизненного заключения с возможностью освобождения. Постановление заслуживает внимания, учитывая то, каким образом Суд применил к обстоятельствам дела заявителя принципы, разработанные им в деле Винтер и другие против Соединенного Королевства, как было недавно изложено в деле Мюррей против Нидерландов и Хатчинсон против Соединенного Королевства. В Хатчинсоне Суд отметил (пункт 43), среди прочего, что

… уважение человеческого достоинства требует от тюремных властей стремиться к реабилитации заключенного, приговоренного к пожизненному заключению … Следовательно, при проведении необходимого пересмотра необходимо учитывать прогресс, достигнутый заключенным в ходе реабилитации, оценки того, был ли такой прогресс настолько значительным, что дальнейшее содержание под стражей уже не может быть оправдано на законных пенологических основаниях …

Важно, что Суд должным образом учел причины, побудившие законодателя возложить ответственность на правонарушителей, таких как заявитель, чтобы доказать властям, что они порвали свои связи с мафией, в противном случае они по-прежнему считались опасными и непригодными для этого пересмотра их приговора. По мнению правительства, сам характер членства мафии оправдал введение требования о том, чтобы заключенный сотрудничал с властями в борьбе с преступлением, связанным с мафией, в качестве доказательства его или ее реабилитации, и у заключенного был выбор в этом вопросе.

Однако Суд не был убежден в том, что выбор между сотрудничеством и отказом от сотрудничества можно считать добровольным. В этой связи он сослался на опасения заявителя по поводу безопасности его и его семьи, если он будет оказывать помощь властям. Кроме того, он отметил, что нельзя исключать, что решение заключенного о сотрудничестве было на самом деле не более чем оппортунистическим движением с его или ее стороны, направленным на обеспечение пересмотра приговора, а не выражением подлинной решимости положить конец его или ее связи с мафией. Суд был особенно обеспокоен тем фактом, что закон не давал заключенным, как заявителю, другие способы доказать, что они разорвали свои связи с мафией. Он отметил, что заявитель успешно выполнял программу реинтеграции в общество, предложенную тюрьмой, которая, будь он обычным пожизненным заключенным, дала бы ему право на пятилетнее сокращение срока наказания. Однако, отказываясь сотрудничать с властями, прогресс, достигнутый заявителем в тюрьме, не может быть принят во внимание, в результате чего ему было отказано в возможности продемонстрировать, что его дальнейшее заключение больше не было оправданным на законных пенологических основаниях.

Интересно, что Суд в своих заключительных замечаниях по статье 46 указал, что Италия должна предусмотреть возможность введения пересмотра пожизненного заключения, вынесенного лицам, осужденным по тому же режиму, что и заявитель. Такой пересмотр должен учитывать прогресс, достигнутый заключенными за время их заключения в направлении их реабилитации. Национальные власти должны на этой основе оценить, разорвал ли конкретный заключенный его или ее связи с мафией, а не автоматически приравнивать отказ сотрудничать с сохраняющейся опасностью. Важно отметить, что Суд подчеркнул, что статья 3 требует перспективы освобождения, но не права на освобождение, если заключенный был признан в конце пересмотра все еще опасным для общества.

Право на свободу и личную неприкосновенность (статья 5)

Лица с психическими расстройствами (статья 5 § 1 (e))

Решение по делу «Руман против Бельгии» касалось лишения свободы в психиатрическом учреждении. Поскольку это содержание под стражей выполняло двойную роль (социальную и терапевтическую), Суд заявил, что «надлежащее и индивидуальное обращение» является условием его законности.
Заявитель, гражданин Бельгии, говорящий по-немецки, был приговорен за тяжкие сексуальные и другие преступления. Находясь в тюрьме, он совершил дальнейшие правонарушения, и, согласно экспертным заключениям, его содержали в психиатрическом учреждении. Поэтому с 2004 года он содержится в учреждении социальной защиты во франкоговорящем регионе Бельгии: медицинские заключения свидетельствуют о психотической и параноидальной личности, представляющей опасность для общества. В соответствии со статьями 3 и 5 он жаловался на непредоставление ему необходимого психиатрического лечения в учреждении социальной защиты. Палата установила, что содержание заявителя под стражей без надлежащего лечения в связи с отсутствием немецкоязычных терапевтов в течение тринадцати лет (за исключением некоторых коротких периодов) нарушило статью 3. Однако она также установила, что отсутствие лечения не разрывало связь с целью его содержания под стражей или сделало его содержание под стражей незаконным, поэтому здесь не было нарушения статьи 5.

В дополнение к вынесению решения Палаты, в августе 2017 года были предприняты новые попытки предоставить заявителю лечение на немецком языке. Большая Палата установила нарушение статей 3 и 5, учитывая отсутствие лечения до августа 2017 года и отсутствие нарушений этих статей в отношении лечения, предложенного с тех пор.

(i) Главный вопрос заключался в том, имел ли пункт 1 (е) статьи 5, помимо своей социальной роли по обеспечению защиты общества, терапевтический подход, который требовал надлежащего обращения для обеспечения того, чтобы содержание под стражей оставалось законным. В своих предыдущих решениях (Винтерверп против Нидерландов и Ашингдейн против Соединенного Королевства) Суд установил, что право на надлежащее обращение не может быть выведено из пункта 1 (е) статьи 5: действительно, бывшая Комиссия заявила, что, хотя принудительное поступление в психиатрическую больницу должно выполнять «двойную функцию — терапевтическую и социальную», Конвенция затрагивает только социальную функцию защиты, разрешающую лишение свободы человека с психическим расстройством (Винтерверп против Нидерландов). Позже, начиная с дела Аертс против Бельгии, в прецедентном праве стала признаваться связь между законностью лишения свободы и условиями его исполнения так, чтобы полученное лечение, а не цель следственного изолятора, было важно. Это привело к серии судебных решений против Бельгии, где Суд счел психиатрические отделения бельгийских тюрем неподходящими для длительного содержания психически больных лиц, поскольку больные не получали надлежащего ухода и лечения в соответствии с их условиями и, таким образом, были лишены любой реальной перспективы реабилитации. Этот недостаток разорвал необходимую связь с целью и, следовательно, законностью содержания под стражей, что привело к нарушению пункта 1 статьи 5 Конвенции.

В настоящем деле Большая Палата подтвердила, что в свете этих изменений в прецедентном праве и нынешних международных стандартов, лишение свободы, предусмотренное подпунктом «e» пункта 1 статьи 5, может рассматриваться как имеющее двойную функцию: наряду с социальной функцией защиты, подчеркиваемой в Винтерверпе и Ашингдане (оба упомянутые выше), оно также имеет терапевтическую функцию, так что применение «надлежащего и индивидуального обращения» к такому задержанному стало условием законности такого задержания. Таким образом, наличие «надлежащего и индивидуального обращения» является «неотъемлемой частью» решения о том, является ли помещение для содержания под стражей подходящим для такого содержания под стражей. Лечение должно быть направлено на улучшение состояния человека и снижение его опасности с целью его освобождения.

(ii) Большая Палата также прояснила связь между статьями 3 и 5 в отношении оценки адекватности медицинской помощи для психически больных заключенных. Вопрос о сохраняющейся связи между целью содержания под стражей и условиями, в которых оно осуществляется (пункт 1 е) статьи 5), и вопрос о том, достигают ли эти условия определенного порога серьезности (статья 3), рассматривались Большой Палатой как «различного уровня интенсивности». Соответственно, установление отсутствия нарушения статьи 3 автоматически не приводит к нарушению пункта 1 статьи 5, и, в равной степени, план лечения, который может нарушить статью 3, может также привести к выводу о том, что имело место нарушение пункта 1 статьи 5 на тех же основаниях.

(iii) Заявитель, который был дееспособен, не был восприимчив к плану лечения, предложенному с августа 2017 года, и национальное законодательство запрещало его применение. Опираясь на Рекомендацию Rec (2004)10, Большая Палата подтвердила, что, хотя его расстройство ослабило его проницательность и сделало его уязвимым, это не означало, что обращение должно было быть навязано. Скорее, должно было быть предложено лечение, таким образом, максимально вовлекая заявителя в развитие своего плана лечения и предоставляя ему выбор лечения. Принимая во внимание значительные усилия, предпринятые властями для предоставления заявителю доступа к лечению, которое, на первый взгляд, было последовательным и адаптированным к его ситуации, в течение короткого периода, в течение которого у них была возможность осуществить эти меры лечения (с августа 2017 г.), а также тот факт, что заявитель не всегда был восприимчив к ним, Большая Палата смогла сделать вывод, что лечение, доступное с августа 2017 г., соответствовало терапевтической цели принудительного заключения заявителя.

(iv) Наконец, было принято, что заявитель не получал лечение, потому что оно не было доступно на немецком языке, и интересно отметить, как Суд рассматривал этот языковой вопрос в соответствии со статьями 3 и 5 с целью оценки его актуальности в любых будущих случаях, касающихся предоставления лечения задержанным иностранцам.
Большая Палата подчеркнула, что Конвенция не гарантирует задержанному право на лечение на его или ее родном языке. Что касается статьи 3, вопрос заключался в том, были ли «параллельно с другими факторами предприняты необходимые и разумные меры для обеспечения связи, которая способствовала бы эффективному применению надлежащего лечения». Однако было принято, что в отношении психиатрического лечения «чисто лингвистический элемент может оказаться решающим в отношении доступности или применения соответствующего лечения, но только в тех случаях, когда другие факторы не позволяют компенсировать отсутствие общения». В контексте статьи 5 Совет по социальной защите (который отправил заявителя в принудительное заключение) подтвердил его право говорить, понимать и получать лечение на немецком языке, государственном языке в Бельгии, поэтому установление нарушения Статья 5 в настоящем деле может быть ограничено этими очень конкретными фактами.

Быстрота рассмотрения (статья 5 § 4)

Решение по делу «Абойа Боа Джин против Мальты» дало ответ на вопрос, автоматически ли нарушения процессуальных норм при рассмотрении законности приводят к нарушению пункта 4 статьи 5 Конвенции.
Заявитель находился в иммиграционном заключении в ожидании рассмотрения его ходатайства о предоставлении убежища (Суд установил, что содержание под стражей было оправданным в соответствии с подпунктом «f» пункта 1 статьи 5). В соответствии с мальтийским законодательством автоматический пересмотр законности задержания иммигрантов должен проводиться в течение семи рабочих дней с момента помещения лица под стражу, а срок пересмотра может быть продлен еще на семь рабочих дней. В случае заявителя, и вопреки требованиям национального законодательства, автоматическая проверка была проведена только по истечении двадцати пяти календарных дней. Это было связано с трудностями при созыве Апелляционного совета по иммиграционным делам в течение первых семи рабочих дней (а также с тем, что заявитель просил об отсрочке, когда Комиссия была готова рассмотреть дело на двадцатый календарный день после его задержания, что было в пределах максимального внутреннего срока плюс семь рабочих дней).
Заявитель жаловался в ходе разбирательства в рамках Конвенции на то, что процедура пункта 4 статьи 5 в его деле не была быстрой из-за нарушения установленного законом срока, обязывающего Комитет автоматически провести проверку законности его содержания под стражей. Суд не согласился с этим и установил, что нарушения пункта 4 статьи 5 не было.
Решение заслуживает внимания потому, что касается характера и объема разбирательства по пункту 4 статьи 5, Суд в этой связи отмечает, что формы судебного надзора, которые удовлетворяют требованиям пункта 4 статьи 5, могут варьироваться от одной области к другой «и будут зависеть от типа лишения свободы». Важно отметить, что он указал (пункт 76):

… Не исключено, что система автоматического периодического рассмотрения законности содержания под стражей судом может обеспечить соблюдение требований пункта 4 статьи 5 (см. Мегьери против Германии, 12 мая 1992 г., § 22, серия A № 237-A). …

Одним из таких требований является то, что проверка должна быть быстрой. По этому вопросу и принимая во внимание прецедентное право в этой области, Суд отметил, что вопрос о том, соответствуют ли периоды времени, которые проходят между автоматическими периодическими проверками, требованиям оперативности, должен был определяться с учетом обстоятельств каждого дела с учетом характера содержания под стражей (например, содержание под стражей после осуждения, содержание под стражей лиц с психическими расстройствами, содержание под стражей в ожидании высылки или, как в настоящем деле, содержание под стражей в ожидании определения ходатайства о предоставлении убежища).

Затем Суд продолжил рассмотрение влияния процессуальных нарушений, указанных выше, на разбирательство по статье 5 § 4. Важно отметить, что, несмотря на то, что лишение свободы может быть признано незаконным в соответствии с пунктом 1 статьи 5, поскольку оно не было «в соответствии с процедурой, предусмотренной законом», нарушения обязательных процессуальных требований сами по себе не приводят к нарушению статьи 5 § 4. Решающим вопросом в деле заявителя (он не оспаривал независимость и беспристрастность Совета или справедливость разбирательства) было то, удовлетворяет ли проверка тесту на быстроту. Суд отметил обстоятельства дела заявителя (пункт 80):

… Суд также считает, что, хотя в соответствии с пунктом 1 статьи 5 содержание под стражей, которое не соответствует национальному законодательству, влечет за собой нарушение этого положения, нарушение сроков для автоматические проверки, установленные законом, не обязательно равносильно нарушению пункта 4 статьи 5, если, тем не менее, разбирательство, в ходе которого была рассмотрена законность содержания заявителя под стражей, было принято быстро. Суд отмечает, что в настоящем деле, несмотря на определенные нарушения (тот факт, что заявитель не имел своего первоначального автоматического пересмотра в течение семи рабочих дней после начала его содержания под стражей, как это предусмотрено национальным законодательством, также этот период не был продлен в соответствии с обычной практикой) время, которое прошло до его первого пересмотра, то есть двадцать рабочих дней — которые из-за отсрочки стали двадцать пять рабочих дней — не может считаться необоснованным.

ПРОЦЕДУРНЫЕ ПРАВА

Право на справедливое судебное разбирательство в гражданском судопроизводстве (статья 6 § 1)

Применимость

В деле «Алтай против Турции (№ 2)» Суд постановил, что устное общение между адвокатом и его клиентом – вопрос, который подпадает под понятие «частная жизнь» и является «гражданским» правом.
Заявитель отбывает пожизненное заключение. С сентября 2005 года ему приходилось консультироваться со своим адвокатом в присутствии тюремного надзирателя. Мера была наложена судом, когда выяснилось, что адвокат действовал не в соответствии со стандартами своей профессии, пытаясь отправить заявителю материалы для чтения, не относящиеся к его правам на защиту. Заявитель утверждал, что ограничение конфиденциальности его консультаций с адвокатом было несовместимо с его правами в рамках статьи 8 и что национальное разбирательство, в котором он пытался оспорить эту меру, не соответствовало требованиям справедливости пункта 1 статьи 6, поскольку среди прочего ему не было предоставлено устного слушания. Суд согласился с обоими утверждениями.
Примечательным является то, что Суд впервые постановил, что устное общение лица с его или ее адвокатом в контексте юридической помощи входит в сферу частной жизни, поскольку цель такого взаимодействия состоит в том, чтобы дать этому человеку возможность информировать решения о его или ее жизни.
Также следует отметить, что мнение Европейского Суда о характере отношений адвоката и клиента очень сильно сказалось на его оценке того, может ли заявитель полагаться на гражданский аспект статьи 6, чтобы жаловаться на справедливость разбирательства, которое он привел, чтобы оспорить ограничение. Власти утверждали, что ограничение права на консультации с его адвокатом было превентивной мерой, наложенной в интересах поддержания порядка и безопасности в тюрьме, и поэтому носило публично-правовой характер.

Суд не согласился и ответил следующее: (пункт 68):

… Для начала Суд считает целесообразным сослаться на свои выводы в соответствии со статьей 8 Конвенции, а именно на то, что конфиденциальность адвоката и клиента является привилегированной и что устное общение с адвокатом подпадает под понятие «частная жизнь». Таким образом, сущность рассматриваемого права, которое касается способности заявителя общаться наедине со своим адвокатом, носит преимущественно личный и индивидуальный характер, что является фактором, приближающим нынешний спор к гражданской сфере. Поскольку ограничение способности любой из сторон предоставлять полную конфиденциальность друг другу может сильно снизить полезность использования этого права, Суд приходит к выводу, что частноправовые аспекты спора преобладают над публично-правовыми.

Вывод Европейского Суда о применимости гражданского аспекта статьи 6 в деле заявителя можно рассматривать как дополнение к существующей прецедентной практике, в которой Европейский Суд установил, что в отношении разбирательств, возбужденных в контексте содержания под стражей, некоторые ограничения прав заключенных попадают в сферу «гражданских прав» (Де Томассо против Италии; Энеа против Италии; и Ганчи против Италии).
Аргументация Суда по существу жалобы в рамках статьи 6 содержит интересный обзор судебной практики о праве на устное слушание в контексте гражданского судопроизводства. В деле заявителя Суд установил, что не было исключительных обстоятельств, которые оправдывали бы отказ от устного слушания в оспариваемом разбирательстве.

Право на справедливое судебное разбирательство в уголовном судопроизводстве (статья 6 § 1)

Суд, созданный на основании закона

Дело «Гудмундур Андри Астрадссон против Исландии» касалось соблюдения требования «суд, созданный на основании закона».
Уголовная жалоба заявителя была отклонена Апелляционным судом, новым судебным органом, который начал функционировать в 2018 году. Он жаловался в Верховный суд на то, что один из судей был назначен в Апелляционный суд в нарушение процедур назначения, указанных в действующем законодательстве. Он утверждал, что Министр юстиции исключил четырех кандидатов из списка пятнадцати наиболее квалифицированных, предложенных Комитетом по оценке, для работы в новом Апелляционном суде и, в соответствии с надлежащей процедурой, заменил их еще четырьмя вниз по списку, включая оспариваемого судью. Более того, Парламент, вопреки соответствующим правилам, утвердил измененный список без голосования по каждому кандидату в отдельности. Верховный суд признал, что назначение рассматриваемого судьи было неправомерным, но такое нарушение, по его мнению, не влекло за собой недействительность назначения. Таким образом, Верховный суд установил, что дело заявителя слушалось в справедливом судебном разбирательстве, и отказался отменить приговор и направить дело на новое слушание. Заявитель жаловался в ходе разбирательства в рамках Конвенции на то, что статья 6 была нарушена, поскольку Апелляционный суд, который установил обвинения против него, не был «судом, установленным законом», как это предусмотрено пунктом 1 статьи 6 Конвенции. Суд согласился.

Основным вопросом для Суда было оценить, правильно ли Верховный Суд учел надлежащую правовую практику Конвенции при рассмотрении требования заявителя о том, что Апелляционный суд не соответствовал требованию «установленного законом». Важно заметить, что Суд отметил, что не может ставить под сомнение толкование национального законодательства национальными судами в этом контексте, «если не было грубого нарушения внутреннего законодательства». Согласно соответствующему прецедентному праву оспариваемое нарушение национального законодательства должно носить «вопиющий» характер (см. «тест на вопиющие нарушения», см. Лавентс против Латвии и DMD GROUP, a.s. против Словакии). Следует заметить, что в этой связи Суд отметил (пункт 102), что

только те нарушения применимых национальных правил при создании суда, которые носят фундаментальный характер и являются неотъемлемой частью становления и функционирования судебной системы, можно считать выполненными по этому критерию. В этом контексте концепция «вопиющего» нарушения внутреннего законодательства, следовательно, связана с характером и серьезностью предполагаемого нарушения. Кроме того, при рассмотрении Судом вопроса о том, было ли создание суда основано на «вопиющем» нарушении внутреннего законодательства, Европейский суд учитывает, свидетельствуют ли факты, которые были до этого, о том, что нарушение внутренних норм о назначении судей было намеренным или, как минимум, явным игнорированием применимого национального законодательства …

Верховный суд не принял четкую позицию по вопросу о том, были ли признанные нарушения применимого внутреннего законодательства «вопиющими». Его толкование внутреннего законодательства привело к выводу, что нарушения процедуры назначения не означают, что соответствующий судья был назначен на незаконных основаниях. Суд установил, что назначение не было недействительным, и дело заявителя слушалось в справедливом судебном разбирательстве в Апелляционном суде.

Суд не согласился с этим выводом по нескольким причинам. Заслуживает внимания его собственный вывод, основанный на этих причинах (пункт 123):

Процесс, в ходе которого А.Е. был назначен судьей Апелляционного суда с учетом характера процессуальных нарушений внутреннего законодательства, подтвержденных Верховным судом Исландии, представлял собой грубое нарушение применимых правил на настоящее время. Действительно, Суд приходит к выводу, что это был процесс, в котором исполнительная власть проявляла неоправданное усмотрение, не предусмотренное действующим законодательством, в отношении выбора четырех судей в новый Апелляционный суд, включая А.Е., в сочетании с тем, что Парламент не действовал в соответствии с законодательной схемой, ранее принятой для обеспечения надлежащего баланса между исполнительной и законодательной властями в процессе назначения судей. Кроме того, Министр юстиции действовал, как было установлено Верховным судом, явно пренебрегая применимыми правилами при принятии решения о замене четырех из пятнадцати кандидатов, считающихся Комитетом одними из наиболее квалифицированных, другими четырьмя кандидатами, признанными менее квалифицированными, в том числе А.Е. Таким образом, процесс был в ущерб уверенности в том, что судебная власть в демократическом обществе должна вдохновлять общественность, и противоречил самой сути принципа, согласно которому суд должен быть создан на основании закона, одного из основополагающих принципов верховенства закона. Суд подчеркивает, что противоположное заключение по фактам настоящего дела было бы равносильно утверждению, что эта основополагающая гарантия, предусмотренная пунктом 1 статьи 6 Конвенции, будет лишена значимой защиты. …

Право на защиту (статья 6 § 3)

Достаточное время и возможности для подготовки своей защиты (статья 6 § 3 (b))

Дело «Сигурдур Эйнарссон и другие против Исландии» касалось ситуации, когда стороне защиты было отказано в доступе к информации и участии в ее электронном анализе обвинением, когда последние собирали соответствующую информацию для расследования.
Заявители занимали руководящие должности в банке, который закрылся после банковского кризиса 2008 года в Исландии. Они были привлечены к ответственности за нарушение доверия или манипулирование рынком и признаны виновными. Их защитникам был предоставлен доступ к документам, включенным в материалы расследования, а также к материалам, выбранным из этого дела и представленным в суд первой инстанции. Тем не менее, заявители жаловались на то, что защите не был предоставлен доступ к огромному количеству данных, собранных прокуратурой без разбора и не включенных в материалы расследования, которые представляют особую категорию данных, помеченных в результате поисков с использованием системы Clearwell e-Discovery. Кроме того, они утверждали, что защита не смогла принять участие в электронном отборе этих данных обвинением, и отрицали возможность проведения поиска Clearwell e-Discovery с целью выявления доказательств, которые потенциально могут быть оправдательными.
Решение заслуживает внимания в трех отношениях.

Во-первых, в нем разъясняется содержание права на надлежащие возможности для подготовки защиты в отношении огромного объема необработанных данных, собранных обвинением без разбора и априори не относящихся к делу. Для Суда рассматриваемые данные были больше похожи на любые другие доказательства, которые могли существовать, но не были собраны обвинением вообще, чем на доказательства, о которых обвинению было известно, но которые оно отказалось раскрыть защите. Поскольку обвинение фактически не было осведомлено о том, каково содержание массива данных, и в этом смысле оно не имело никакого преимущества перед защитой, отказ в доступе к таким необработанным данным не являлся ситуацией утаивания доказательств или «нераскрытием» в классическом смысле.

Во-вторых, что касается обработки или анализа таких данных прокурором, Суд уточнил характер процессуальных гарантий, которые должны быть установлены, чтобы не допустить сокрытия информации, имеющей отношение к защите. Суд подчеркнул, что возможность пересмотра судом является важной гарантией при определении необходимости обеспечения доступа к данным. Кроме того, важной гарантией в процессе анализа будет обеспечение того, чтобы защите была предоставлена возможность участвовать в установлении критериев для определения того, что может иметь отношение к делу. В частности, что касается доступа к промежуточным результатам такого анализа, например, к «помеченным» данным в рассматриваемом деле, Суд подчеркнул, что было бы целесообразно, чтобы защита имела возможность провести поиск потенциально оправдательных доказательств и то, что любой отказ разрешить защите проводить дальнейший поиск в «помеченных» документах, в принципе, поднимает вопрос о соответствии статье 6 § 3 (b).

Наконец, интересно, что Суд принял во внимание следующие факторы при оценке общей справедливости рассматриваемого разбирательства:
— указывали ли заявители на какой-либо конкретный вопрос, который мог бы быть выяснен в результате дальнейших поисков;
— обращались ли заявители с официальным запросом в судебном порядке для доступа к данным, собранным обвинением, или для проведения дальнейших поисков;
— предлагали ли они дальнейшие следственные меры, такие как новый поиск с использованием конкретных ключевых слов.
В настоящем деле Суд не установил нарушения пунктов 1 и 3 (b) статьи 6, поскольку отсутствие доступа к рассматриваемым данным не было таковым, что заявителям в целом было отказано в справедливом судебном разбирательстве, поскольку они не предоставили указание типа доказательств, которые они искали, и, что важно, они могут требовать судебный пересмотр.

ДРУГИЕ ПРАВА И СВОБОДЫ

Право на уважение личной и семейной жизни, жилища и корреспонденции (статья 8)

Личная жизнь

В ответ на первый запрос о консультативном заключении в рамках Протокола № 16 к Конвенции от Кассационного суда Франции в апреле 2019 года Суд вынес свое решение. Рассматриваемым вопросом была личная жизнь ребенка, рожденного от суррогатной матери за границей, и признание правовых отношений между ребенком и предполагаемой матерью, которая не имеет генетической связи с ребенком.

В решении по делу «Мифсуд против Мальты» Суд рассмотрел обязанность предоставить генетический образец в процессе установления отцовства.
Дело касается обязательного внутригосударственного требования о предоставлении генетического образца в процессе установления отцовства. Заявителю было приблизительно 88 лет, когда женщина (которой в то время было приблизительно 55 лет, и она считала, что заявитель является ее отцом) подала гражданский иск, чтобы получить приказ на проведение теста на отцовство по моральным и финансовым причинам; позднее, приказ был принят. Заявитель был не согласен с приказом, и гражданские суды передали дело в конституционные суды. Несмотря на обязательный характер рассматриваемого внутреннего положения, эти суды провели тщательный анализ фактов и, в частности, конкурирующих интересов, прежде чем принять решение о проведении теста.

Заявитель согласился, прошел тест, который подтвердил, что он является отцом, и суд распорядился изменить свидетельство о рождении его дочери. Заявитель жаловался в соответствии со статьей 8 на необходимость прохождения теста на отцовство. Суд пришел к выводу, что нарушения Конвенции не было.
Большинство заявлений, касающихся тестов на отцовство, подаются предполагаемыми дочерями или сыновьями, пытающимися установить личность своих родителей, или предполагаемыми родителями, пытающимися отрицать или определить отцовство. Таким образом, такие заявления поданы истцами в ходе внутреннего разбирательства.
Это первый случай, когда Суд рассматривал жалобу заявителя в ходе внутреннего разбирательства, где заявителя обязали пройти тест на отцовство, и, не установив никакого нарушения, Суд впервые признал, что человек действительно может быть принужден к предоставлению генетического образца в споре об установлении отцовства. Вопрос для Суда заключался в том, задавали ли национальные суды правильные вопросы и установили ли они адекватный баланс между конкурирующими интересами (физическая неприкосновенность и неприкосновенность частной жизни отца и моральная и финансовая заинтересованность ребенка в знании его биологического происхождения). Суд установил (пункт 77), что

в настоящем деле, приказав заявителю пройти анализ ДНК после проведения необходимого уравновешивания поставленных на карту интересов, в судебном разбирательстве, в котором заявитель участвовал через адвоката по своему выбору и в котором его права на защиту были соблюдены наравне с правами его оппонента, национальные суды добились справедливого баланса между интересами X. установить отцовство и заявителем не проходить тесты ДНК.

Учитывая наличие в мальтийском законодательстве обязательного требования, в настоящем решении не затрагивался вопрос о каком-либо позитивном обязательстве государства проводить такие обязательные тесты, с тем чтобы сохранить позицию, изложенную в деле Микулич против Хорватии: защита третьих лиц может препятствовать тому, чтобы их заставляли проходить какие-либо медицинские тесты, и система, в которой нет средств, чтобы заставить предполагаемого отца пройти тест на ДНК, могла бы считаться совместимой с обязательствами, вытекающими из статьи 8.

Тем не менее, по-прежнему интересно отметить мотивировку Суда в настоящем решении. В частности, Суд отметил, что статья 8 «как таковая не запрещает прибегать к медицинской процедуре вопреки воле подозреваемого или вопреки воле свидетеля для получения доказательств» и что такие методы, в том числе, как отметил Суд, в гражданской сфере «сами по себе не противоречат верховенству закона и естественной справедливости». Далее Суд указал на «особую важность» в таких случаях законной цели выполнения позитивных обязательств государства, вытекающих из статьи 8, в отношении ребенка (стремясь раскрыть биологическое происхождение).

В деле «Бегал против Соединенного Королевства» Суд постановил, что власти наделены полномочиями по пресечению, обыску и допросу на пограничном контроле в соответствии с законодательством о терроризме.

Заявитель является гражданином Франции, но обычно проживает в Соединенном Королевстве. Она посетила своего мужа, тоже гражданина Франции, в парижской тюрьме, где он ожидал суда по обвинению в терроризме. По возвращении в Соединенное Королевство заявитель была остановлена пограничниками в аэропорту. Действуя в соответствии с полномочиями, предоставленными согласно Приложению 7 Закона о терроризме 2000 года, применимыми к лицам, проходящим через порты въезда и выезда Соединенного Королевства, должностные лица сообщили заявителю, что им необходимо поговорить с ней, чтобы установить, может ли она быть «лицом заинтересованы в совершении, подготовке или подстрекательстве к террористическим актам». Ей также сообщили, что ее не подозревают в терроризме и что ее не арестовывают. Заявитель и ее багаж были обысканы. Заявитель отказалась отвечать на большинство вопросов, заданных ей. Примерно через два часа ей сказали, что она «свободна». Впоследствии заявителю было предъявлено обвинение, помимо прочего, в том, что она умышленно не выполнила обязанность по Приложению 7, отказавшись отвечать на вопросы. В конечном итоге Верховный суд отклонил жалобу заявителя на меры, примененные к ней.

В ходе разбирательства в рамках Конвенции заявитель жаловалась, среди прочего, на то, что осуществление вышеупомянутых полномочий, указанных в Приложении 7, нарушило ее права в соответствии со статьей 8 Конвенции. Суд согласился с заявителем, установив, что при отсутствии надлежащих гарантий вмешательство в ее права не было «в соответствии с законом». Следующие пункты заслуживают внимания.

Во-первых, Суд признал (и Правительство признало это), что имело место вмешательство в право заявителя на уважение ее личной жизни. Важно отметить, что Суд отличил ситуацию заявителя от «обыска, который пассажиры безропотно подают в аэропортах» (Гиллан и Куинтон против Соединенного Королевства), установив, что полномочия Приложения 7, осуществленные в деле заявителя, были явно шире, чем иммиграционные меры, которым обычно подвергаются путешественники.

Во-вторых, Суд проанализировал оспариваемые полномочия в контексте законной необходимости государств по борьбе с международным терроризмом и важности контроля над международным движением террористов, подтвердив, что государства пользуются широкими пределами усмотрения, когда речь идет о национальной безопасности. Важно отметить, что порты и пограничный контроль неизбежно станут критически важным центром для выявления и предотвращения передвижения террористов и/или предотвращения террористических актов.

В-третьих, и, что особенно важно, он установил, что гарантии, предусмотренные национальным законодательством на момент обыска заявителя, были недостаточными для ограничения полномочий, указанных в Приложении 7, с тем чтобы обеспечить ей адекватную защиту от произвольного вмешательства в ее право на уважение ее частной жизни. Он подчеркнул очень широкую свободу действий, предоставленную властям при принятии решения о том, если и когда осуществлять полномочия (см. выше способ, которым заявитель была задержана). Имеет некоторое значение тот факт, что Европейский Суд не счел, что отсутствие требования разумного подозрения в том, что какое-либо лицо было каким-либо образом вовлечено в террористическую деятельность, сделало осуществление полномочий в деле заявителя незаконным по смыслу статьи 8 § 2. Он отметил, например, что рекомендации были предоставлены следственным сотрудникам, которые пытались уточнить, когда они могут по своему усмотрению остановить отдельных лиц. Тем не менее, Суд установил, что во время остановки заявителя схема Приложения 7 не могла считаться соответствующей Конвенции по следующим причинам:

(i) лица могут быть допрошены максимум на девять часов и вынуждены отвечать на поставленные им вопросы без права на присутствие адвоката;

(ii) отсутствие каких-либо обязательств со стороны следователя по представлению «разумных подозрений», по-видимому, затрудняло бы для лиц возможность оспорить законность решения о реализации полномочий Приложения 7 в судебном порядке;

(iii) хотя использование полномочий было предметом независимого надзора со стороны Независимого эксперта по законодательству о терроризме, Суд не счел, что такой надзор способен компенсировать недостаточные гарантии, применимые к действию режима Приложения 7.

В деле «Алтай против Турции (№ 2)» Суд постановил, что устное общение между адвокатом и его или ее клиентом является вопросом, который подпадает под понятие «частная жизнь».

Заявитель отбывает пожизненное заключение. С сентября 2005 года ему приходилось проводить консультации со своим адвокатом в присутствии тюремного чиновника. Мера была наложена судом, когда выяснилось, что адвокат действовал не в соответствии со стандартами своей профессии, пытаясь отправить заявителю материалы для чтения, не относящиеся к его правам на защиту. В ходе разбирательства в рамках Конвенции заявитель утверждал, что ограничение конфиденциальности его консультаций с адвокатом было несовместимо с его правами по статье 8. Суд согласился.
Примечательным является то, что Суд впервые постановил, что устное общение лица с его или ее адвокатом в контексте юридической помощи входит в сферу частной жизни, поскольку цель такого взаимодействия состоит в том, чтобы дать этому человеку возможность информировать решения о его или ее жизни. Примечательно, что в этой связи он отметил (пункт 49):

…Чаще всего информация, сообщаемая адвокату, затрагивает личные и персональные вопросы или деликатные вопросы. Отсюда следует, что независимо от того, идет ли речь о помощи в гражданском или уголовном судопроизводстве, или в контексте обращения за общей юридической консультацией, лица, которые обращаются к адвокату, могут разумно ожидать, что их общение является частным и конфиденциальным.

Суд учел ранее принятую им прецедентную практику в соответствии со статьей 8, в частности, в отношении привилегированного характера отношений адвоката и клиента в контексте переписки между заключенным и его адвокатом. Следует напомнить, что в своем решении по делу Кэмпбелл против Соединенного Королевства Суд не усмотрел оснований для проведения различия между различными категориями переписки с адвокатами. Суд отметил, что независимо от их цели они касались вопросов частного и конфиденциального характера. Важно отметить, что в настоящем деле (пункт 51) Суд отметил, что

этот принцип применяется тем более к устному общению с адвокатом лицом к лицу. Отсюда следует, что в принципе устное общение, а также переписка между адвокатом и его клиентом являются привилегированными в соответствии со статьей 8 Конвенции.

Хотя право на конфиденциальное общение с адвокатом не является абсолютным, любое вмешательство в это право должно быть оправдано в соответствии с требованиями пункта 2 статьи 8. В деле заявителя Суд установил, что оспариваемое ограничение не соответствовало критерию «в соответствии с законом». Он отметил, что национальный суд ввел ограничение в связи с попыткой адвоката направить заявителю материалы для чтения, которые не были связаны с его правом на защиту. Однако перехват корреспонденции только потому, что она не связана с правом на защиту, не был предусмотрен в законе, на который ссылается национальный суд, в качестве основания для ограничения конфиденциальности консультаций с адвокатом. Для Суда способ толкования и применения соответствующего закона к обстоятельствам дела заявителя был явно необоснованным и, следовательно, непредвидимым в значении пункта 2 статьи 8.

Семейная жизнь

Решение по делу «Гимон против Франции» касалось отказа разрешить заключенной, осужденной за террористические преступления, покинуть тюрьму под конвоем, чтобы выразить свое почтение покойному отцу.
Заявительница, член террористической организации ETA, находилась под арестом в течение одиннадцати лет за серьезные террористические преступления, когда она просила отпуск с конвоем, чтобы поехать в похоронное бюро, чтобы выразить свое почтение покойному отцу. Она не видела своего отца в течение пяти лет, так как он не мог навестить ее в тюрьме из-за его слабого здоровья и того факта, что тюрьма была очень далеко. Заявительница незамедлительно подала ходатайство об отпуске из тюрьмы, оставив властям шесть дней на организацию сопровождения. Ее просьба была отклонена по материально-техническим причинам, как и все ее обращения.
Дело интересно тем, что оно дополняет и разъясняет судебную практику, касающуюся отпуска из тюрьмы под конвоем для участия в похоронах (Плоски против Польши; Кубяк против Польши; и Каналас против Румынии), перенося соответствующие принципы анализа соразмерности с контекстом терроризма.
Суд пришел к выводу, что нарушения статьи 8 не было.

Он отметил, что, по мнению судебных органов, меры по сопровождению должны быть особенно надежными, учитывая уголовное дело заявителя (она отбывает несколько тюремных сроков за террористические акты и продолжала утверждать свое членство в ETA), контекст, в котором должен быть организован отпуск (возвращение осужденной баскской активистки в Страну Басков, где она имела большую поддержку) и фактические соображения, такие как географическое расстояние почти 650 км.
Суд не усмотрел оснований сомневаться в утверждении властей о том, что имеющегося времени было недостаточно для организации сопровождения в составе сотрудников, специально обученных сопровождению и надзору за заключенным, осужденным за террористические преступления, и организации предварительного осмотра помещений. Таким образом, отказ не был несоразмерен преследуемым законным целям, которые заключались в предотвращении риска побега и нарушении общественного порядка, обеспечении общественной безопасности и предотвращении беспорядков и преступлений.

Консультативные заключения (статья 1 Протокола №16)

В ответ на первую просьбу о вынесении консультативного заключения в соответствии с Протоколом № 16 к Конвенции от Кассационного суда Франции в апреле 2019 года Суд вынес свое заключение. Рассматриваемым вопросом была личная жизнь ребенка, рожденного от суррогатной матери за границей и признание правовых отношений между этим ребенком и предполагаемой матерью, которая не имеет генетической связи с ребенком.

Решение по делу Мэннессоны против Франции касалось детей-заявителей, родившихся в Соединенных Штатах Америки в рамках законного соглашения о суррогатном материнстве. Их биологический отец и предполагаемая мать, состоящие в браке, не смогли получить признание отношений между родителями и ребенком во Франции. Суд установил, что, учитывая последствия этого серьезного ограничения личности и права на уважение личности жизни детей, предотвращение как признания, так и установления в соответствии с национальным законодательством их правовых отношений со своим биологическим отцом означало, что государство превысило пределы усмотрения. Он установил нарушение права детей на уважение их частной жизни, гарантированного статьей 8. При этом, заключая, Суд счел, что возник серьезный вопрос о совместимости этого ограничения с наилучшими интересами детей, анализ, который проводился в особом измерении, где один из предполагаемых родителей был биологическим родителем, учитывая важность биологического происхождения как компонента идентичности. После этого решения внутреннее законодательство изменилось; регистрация данных свидетельства о рождении ребенка, рожденного в результате суррогатного материнства за границей, стала возможной для предполагаемого отца, где он был биологическим отцом, и где предполагаемая мать была замужем за биологическим отцом, для усыновления ребенка. В ходе повторного рассмотрения последней апелляции Мэннесcонов Кассационный суд просил Европейский Суд дать консультативное заключение в соответствии с Протоколом № 16 по двум вопросам, касающимся предполагаемой матери:

1. Отказываясь вносить в реестр рождений, браков и смертей данные свидетельства о рождении ребенка, родившегося за границей в результате суррогатного материнства, поскольку в свидетельстве обозначена «предполагаемая мать» как «законная мать», принимая регистрацию в той мере, в которой в свидетельстве обозначен «предполагаемый отец», который является биологическим отцом ребенка, является ли государство-участник выходящим за пределы свободы усмотрения в соответствии со статьей 8 Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод? В связи с этим следует проводить различие в зависимости от того, был ли ребенок зачат с использованием яйцеклеток «предполагаемой матери»?

2. В случае утвердительного ответа на любой из двух вышеупомянутых вопросов, будет ли возможно для предполагаемой матери усыновить ребенка своего супруга, биологического отца, что является средством установления законных отношений мать-ребенок, обеспечить соблюдение требований статьи 8 Конвенции?

(i) Это первое консультативное заключение Суда в соответствии с Протоколом № 16, и Суд воспользовался возможностью, чтобы определить границы запросов о консультативном заключении и запросов, поданных в настоящем деле. Он подтвердил, что Суд не обладает юрисдикцией ни для оценки обстоятельств дела, ни для оценки существа взглядов сторон на толкование внутригосударственного права в свете права Конвенции или для вынесения решения по результатам внутреннего разбирательства. Его роль ограничивается представлением мнения по поставленным вопросам, и именно запрашивающий суд должен сделать, в зависимости от случая, выводы, которые вытекают из мнения Суда относительно соответствующих положений национального законодательства и исхода дела. Кроме того, мнение Суда должно быть ограничено вопросами, непосредственно связанными с незавершенным национальным разбирательством. Следовательно, Суд пояснил, что настоящая просьба не касалась суррогатного материнства за границей с использованием яйцеклеток предполагаемой или суррогатной матери, или права на уважение семейной жизни детей или предполагаемых родителей, или права последних на уважение их личной жизни.

Кроме того, Суд получил несколько представлений, в том числе от Мэннессонов и их детей, правительства Франции и других стран, а также от определенных организаций. Суд ясно дал понять, что его роль заключается не в том, чтобы отвечать на все представленные основания и аргументы, или в подробном изложении оснований для его ответа, или в состязательном разбирательстве по спорным жалобам посредством обязательного судебного решения. Скорее, его роль заключалась в том, чтобы в максимально короткие сроки «предоставить запрашивающему суду или трибуналу руководство, позволяющее ему обеспечить уважение прав в рамках Конвенции при определении рассматриваемого им дела».

(ii) Отвечая на вопросы Кассационного суда, Суд разработал свое прецедентное право в соответствии со статьей 8. Линия прецедентного права Мэннесонов требовала, чтобы внутреннее законодательство предусматривало возможность признания правовых отношений между детьми, рожденными от суррогатной матери за границей и их предполагаемым и биологическим отцом. Настоящее мнение распространяет это требование на предполагаемую мать, которая не имеет генетической связи с ребенком, но в более ограниченной степени (акцент добавлен):

[Когда] ребенок родился за границей в рамках гестационного суррогатного материнства и был зачат с использованием гамет предполагаемого отца и стороннего донора, и когда законные отношения между родителем и ребенком с предполагаемым отцом были признаны в национальном законодательстве:
1. Право ребенка на уважение частной жизни по смыслу статьи 8 Конвенции требует, чтобы внутреннее законодательство предусматривало возможность признания законных отношений родителя и ребенка с предполагаемой матерью, указанных в свидетельстве о рождении, официально установленном за границей, как «Законная мать»;
2. Право ребенка на уважение частной жизни по смыслу статьи 8 Конвенции не требует, чтобы такое признание принимало форму записи в реестре рождений, браков и смертей деталей свидетельства о рождении, юридически оформленного за границей; другое средство, такое как усыновление ребенка предполагаемой матерью, может использоваться при условии, что процедура, установленная внутренним законодательством, гарантирует, что она может быть осуществлена быстро и эффективно в соответствии с наилучшими интересами ребенка.

Два фактора имели ключевое значение в достижении этих выводов. Для наилучших интересов ребенка, являющемуся важнейшим, влияние непризнания отношений между родителями и ребенком на личную жизнь ребенка было ключевым фактором в положительном ответе на первый вопрос, и это также позволило Суду в ответ на второй вопрос требовать, чтобы любые альтернативные средства признания были быстрыми и эффективными. Сфера действия усмотрения была также центральной, как и, следовательно, наличие какой-либо точки соприкосновения между законами Договаривающихся государств. В этом отношении, и хотя Суд отметил «определенную тенденцию к возможности юридического признания отношений между детьми, зачатыми через суррогатное материнство за границей, и предполагаемыми родителями, в Европе не было консенсуса по этому вопросу» и, где такое признание было возможно, не было никакого консенсуса по используемой процедуре.

Хотя, как отмечалось выше, Суд подтвердил, что мнения в соответствии с Протоколом № 16 должны ограничиваться вопросом, поставленным запрашивающим судом, настоящее мнение может содержать элементы более широкого применения. Во-первых, Суд отметил, что на сегодняшний день в своем прецедентном праве он сделал определенный акцент на биологической связи, по крайней мере, с одним предполагаемым родителем, и что это был фактический вариант, который был до него: Суд далее дал понять, что «в будущем ему возможно придется дальше развивать свое прецедентное право в этой области, особенно с учетом эволюции вопроса о суррогатном материнстве». Кроме того, Суд также подтвердил, что необходимость обеспечения возможности признания отношений между матерью и ребенком будет применяться с еще большей силой, если ребенок был зачат с использованием яйцеклеток предполагаемой матери. Наконец, и хотя пара в рассматриваемом деле, находящемся перед Судом, состояла в браке, Суд отметил, что усыновление, на которое ссылаются как на другое средство признания отношений между родителем и ребенком, было доступно только по французскому законодательству, когда предполагаемые родители были женаты и что французские суды должны решить, будет ли внутреннее законодательство об усыновлении соответствовать требованиям Конвенции, принимая во внимание уязвимое положение соответствующих детей в процессе рассмотрения дела об усыновлении.

Справедливая компенсация (статья 41)

Дело «Грузия против России (I)» касалось присуждения справедливой компенсации в межгосударственном деле.
В своем основном решении от 3 июля 2014 года по вышеупомянутому делу Суд постановил, что осенью 2006 года в Российской Федерации была проведена скоординированная политика по аресту, задержанию и высылке граждан Грузии, что представляло собой административную практику для целей прецедентного права Конвенции. Он также постановил, что имело место нарушение, в частности, статьи 4 Протокола № 4, пунктов 1 и 4 статьи 5 и статьи 3 Конвенции, а также статьи 13 Конвенции в совокупности с пунктом 1 статьи 5 Конвенции и Статьи 3. Суд постановил, что «против граждан Грузии было выдано более 4600 постановлений о высылке, из которых около 2380 человек были задержаны или высланы».

Вопрос о применении статьи 41 был отложен. Мгновенное решение было принято в конце рассмотрения Судом письменных представлений сторон по этому вопросу, в частности, о количестве граждан Грузии, которые, по утверждению Правительства-заявителя, стали жертвами установленных нарушений. В последнем случае и в рамках состязательной процедуры Правительство-заявитель представило по запросу Суда подробный список 1795 предполагаемых и опознаваемых жертв, точность которых, в свою очередь, была оспорена Правительством-ответчиком.

Это решение представляет интерес, поскольку впервые после принятия решения о справедливой компенсации по делу «Кипр против Турции» суд был обязан рассмотреть вопрос о справедливой компенсации в межгосударственном деле. В деле «Кипр против Турции» Суд пришел к выводу, что статья 41 как таковая применима к межгосударственным делам, а затем приступил к изложению трех критериев для установления того, было ли присуждение справедливой компенсации оправданным в межгосударственном деле, а именно: (i) тип жалобы, поданной Правительством-заявителем, которая касалась нарушения основных прав граждан (или других жертв); (ii) могут ли жертвы быть идентифицированы; и (iii) основная цель возбуждения дела.

Важно отметить, что в настоящем деле Суд подтвердил заключение, сделанное по делу Кипр против Турции (упомянутое выше), и установил, что критерии, на основании которых применялась статья 41, были соблюдены. Поэтому Правительство-заявитель имело право подать иск о справедливой компенсации. Ключевым вопросом для Суда было определение — с учетом информации, представленной Правительством-заявителем о предполагаемых жертвах и возражений Правительства-ответчика о ее достоверности, — «достаточно точной и объективно идентифицируемой» группы людей, которую он будет использовать в качестве основы для целей присуждения справедливой компенсации. Примечательно, что Суд отклонил довод Правительства-заявителя о том, что он должен использовать цифру, указанную в параграфе 135 основного решения, в качестве основы для присуждения справедливой компенсации. Он отметил среди прочих вопросов (пункт 52):

Формулировка, использованная Судом в его аргументации в параграфе 135 основного решения … осторожна: … Во втором предложении этого параграфа Суд ограничивается указанием на то, что он «поэтому предполагает» (по-французски: «part donc du principe»), что было выдано более 4600 постановлений о высылке граждан Грузии, из которых около 2380 были задержаны и принудительно высланы. Таким образом, при рассмотрении вопроса о наличии административной практики он основывается на приблизительном количестве постановлений о высылке и задержании, что сильно отличается от установления личности отдельных жертв.

В отличие от ситуации, сложившейся в деле «Кипр против Турции» (многочисленные нарушения Конвенции после военной операции со стороны Правительства государства-ответчика), Суд отметил, что в настоящем деле установление существования административной практики, противоречащей Конвенции, было основано на отдельных решениях о высылке, что означало, что стороны должны иметь возможность идентифицировать соответствующих граждан Грузии и предоставить им соответствующую информацию. С этой целью он инициировал состязательную процедуру, подкрепленную обязанностью обеих сторон сотрудничать с Судом (см. в этой связи статью 38 Конвенции и Правило 44А Регламента Суда). Результатом этой процедуры стало представление Правительством-заявителем списка 1795 отдельных жертв и представление Правительством-ответчиком их ответа. Отношение Суда к информации, предоставленной сторонами, заслуживает внимания по следующим причинам.

Во-первых, он отклонил утверждение Правительства-ответчика о том, что сам Суд должен установить личность всех жертв, выявленных им в ходе состязательного разбирательства. В этой связи он отметил со ссылкой на свою установленную прецедентную практику «что это не суд первой инстанции; он не имеет возможности и не подходит для своей функции в качестве международного суда для вынесения решения по большому количеству дел, требующих установления конкретных фактов или расчета денежной компенсации — и то, и другое, как в принципе, так и эффективная практика, должны быть областью национальных юрисдикций». Важно также отметить, что это особенно верно в отношении запросов о справедливой компенсации, представленных в межгосударственном деле.

Во-вторых, Европейский Суд провел предварительное рассмотрение списка 1795 предполагаемых жертв, представленного Правительством-заявителем, с учетом комментариев, представленных Правительством-ответчиком (принятая методология описана в пунктах 68-72). Суд исходил из того, что лица, указанные в списке Правительства-заявителя, могут считаться жертвами нарушений Конвенции, и, учитывая обстоятельства дела, бремя доказывания возлагается на Государство-ответчика, чтобы опровергнуть это. Это предварительное рассмотрение в конечном итоге позволило Суду сделать вывод о том, что для целей справедливой компенсации он мог бы использовать в качестве основы «достаточно точную и объективно идентифицируемую» группу из не менее 1500 граждан Грузии, которые стали жертвами нарушения статьи 4 Протокола № 4, среди которых определенное число лиц, которые также стали жертвами нарушения пункта 1 статьи 5 и статьи 3 Конвенции (см. параграф 70 для объяснения Суда об исключении 290 человек из списка жертв).

Принимая решение на справедливой основе, Суд счел разумным присудить Правительству-заявителю единовременную сумму в размере 10 000 000 евро в качестве компенсации морального вреда, причиненного этой группе не менее 1500 граждан Грузии, для распределения каждому из них в соответствии с рядом критериев, указанных в решении. Способы распределения и обязательства, возлагаемые на обе стороны, заслуживают внимания. Суд счел (пункт 79), что

Правительство-заявитель должно оставить за собой право создать эффективный механизм для распределения вышеупомянутых сумм отдельным жертвам нарушений, выявленных в основном решении, с учетом вышеупомянутых показаний, данных Судом …, и исключая лица, которые не могут быть классифицированы как жертвы в соответствии с вышеупомянутыми критериями … Этот механизм должен быть создан под надзором Комитета Министров и в соответствии с любыми практическими мерами, определенными им, чтобы облегчить выполнение решения. Это распределение должно быть осуществлено в течение восемнадцати месяцев с даты выплаты Правительством-ответчиком или в течение любого другого периода, который Комитет Министров считает целесообразным …

Обязательная сила и исполнение постановлений (статья 46)

Исполнение постановлений

Дело «Томов и другие против России» касалось структурной проблемы, связанной с бесчеловечными условиями перевозки заключенных.
Заключенные-заявители жаловались на бесчеловечные и унижающие достоинство условия, в которых их перевозили автомобильным и железнодорожным транспортом, а также на отсутствие эффективных средств правовой защиты для их жалоб. Актуальным является тот факт, что в более чем пятидесяти судебных решениях против Государства-ответчика Европейский Суд уже установил, что оно нарушило статью 3 из-за условий перевозки заключенных (острая нехватка места, неадекватные условия сна, длительные поездки, ограниченный доступ в санитарные помещения, неисправное отопление и вентиляция и т. д.). Во многих из этих случаев также было установлено нарушение статьи 13 из-за отсутствия эффективных средств правовой защиты. Не менее актуальным является тот факт, что в суде находятся на рассмотрении более 680 обоснованных дел prima facie, в которых основная или второстепенная жалоба касается предполагаемых бесчеловечных условий перевозки заключенных, что может привести к еще большему количеству таких дел.

В настоящем деле Европейский Суд вновь установил, что имело место нарушение статей 3 и 13. Следует отметить, что Европейский суд со ссылкой на подход, использованный Большой палатой при рассмотрении вопроса о переполненности тюрем по делу Муршич против Хорватии, изложил подход, который он использовал бы при рассмотрении дел о перевозке заключенных, тем самым направив государству-ответчику сигнал о том, как привести свое национальное законодательство в соответствие со стандартами статьи 3.
Примечательно, что в этом случае, учитывая скромный прогресс Государства-ответчика в исполнении его предыдущих решений, Суд решил обсудить с Государством-ответчиком срочную необходимость принятия мер по исправлению положения для решения структурной проблемы. Важно отметить, что в своих доводах в соответствии со статьей 46 Конвенции он отметил (пункт 182):

Принимая во внимание периодический и постоянный характер проблемы, большое количество людей, которых она затронула или может затронуть, и срочную необходимость предоставления им быстрого и надлежащего возмещения на национальном уровне, Суд считает, что повторение его выводов в аналогичных отдельных случаях не будет лучшим способом достижения цели Конвенции. Таким образом, он вынужден более глубоко рассмотреть основополагающие структурные проблемы, изучить источник этих проблем и оказать дальнейшую помощь Государству-ответчику в поиске соответствующих решений и Комитету Министров в надзоре за исполнением решений …

В соответствии со своими предыдущими решениями о бесчеловечных условиях содержания под стражей (см., например, Варга и другие против Венгрии; Орховски против Польши; Норберт Сикорский против Польши; Ананьев и другие против России; Торреггиани и другие против Италии), Суд выделил меры, которые могут помочь решить выявленную им структурную проблему, включая размещение заключенных как можно ближе к их дому (см. Полякова и другие против России о размещении заключенных в удаленные учреждения в России) и замену или переоборудование тюремных фургонов и железнодорожных вагонов таким образом, чтобы, например, сидячие места соответствовали требованиям статьи 3 (см. по стать 3 выше, краткое изложение факторов, которые Суд считает несовместимыми со статьей 3).
Важно отметить, что Суд также подчеркнул необходимость применения превентивных и компенсационных средств правовой защиты, которые позволили бы всем заключенным, находящимся в положении заявителей, жаловаться на условия их перевозки. Примечательно, что Суд постановил, что такие средства правовой защиты должны были вступить в силу во внутренней правовой системе без неоправданной задержки и не позднее, чем через восемнадцать месяцев после вступления приговора в силу.

Дело «Марчелло Виола против Италии (№ 2)» касалось заключенного, приговоренного к пожизненному заключению, который должен был сотрудничать с властями в их борьбе с преступлениями мафии, чтобы добиться пересмотра его приговора и возможности его освобождения.
Суд указал в соответствии со статьей 46, что Италия должна предусмотреть возможность введения пересмотра пожизненного заключения, вынесенного лицам, осужденным по тому же режиму, что и заявитель. Такой обзор должен учитывать прогресс, достигнутый заключенными за время их заключения в направлении их реабилитации. Национальные власти должны на этой основе оценить, разорвал ли конкретный заключенный его или ее связи с мафией, а не автоматически приравнивать отказ сотрудничать с сохраняющейся опасностью. Важно отметить, что Суд подчеркнул, что статья 3 требует перспективы освобождения, но не права на освобождение, если заключенный был признан в конце обзора все еще опасным для общества.

Разбирательство о нарушении

В деле «Ильгар Маммадов против Азербайджана» Суд впервые рассмотрел жалобу в контексте разбирательства о нарушении. В этой процедуре, которая предусмотрена пунктом 4 статьи 46, Суд определяет, выполнило ли государство свое обязательство согласно пункту 1 статьи 46, по исполнению окончательного решения Суда.
В 2014 году Суд вынес свое первое решение по делу Ильгар Маммадов против Азербайджана. Установив нарушение, в частности, статьи 18 в совокупности со статьей 5, Суд посчитал, что цель обвинений в отношении г-на Маммадова и его предварительного заключения заключалось в том, чтобы заставить его замолчать и наказать за его оппозицию Правительству. Позднее он был осужден. С самого начала исполнения первого решения Ильгара Маммадова Комитет министров (далее — «КМ») счел, что вышеупомянутое нарушение ставит под сомнение последующее уголовное разбирательство, и призвал к освобождению Маммадова. Поскольку он не был освобожден, 5 декабря 2017 г. КМ передал в суд вопрос по пункту 4 статьи 46: не выполнило ли Государство свои обязательства по пункту 1 статьи 46, поскольку г-н Маммадов не был безоговорочно освобожден. Позже, в августе 2018 года, Маммадов был освобожден апелляционным судом на условной основе за хорошее поведение, отбыв две трети его срока, а затем условное освобождение было отменено в марте 2019 года Верховным судом, который посчитал, что он отбыл свой срок в полном объеме.
Большая Палата установила, что, принимая во внимание эти ограниченные шаги, Государство-ответчик не выполнило свое обязательство согласно пункту 1 статьи 46 соблюсти первое решение Ильгара Маммадова.

(i) Вопрос об институциональном балансе между Судом и КМ был центральным во многих делах, рассматриваемых Судом (например, Verein gegen Tierfabriken Schweiz (VgT) против Швейцарии (№ 2) и Бурмич и другие против Украины), и позиция Суда заключается в том, что выполнение государством решения не входит в его юрисдикцию, если только оно не затрагивается разбирательством о нарушении, которое предусмотрено в пункте 4 статьи 46 (Морейра Феррейра против Португалии (№ 2)). Поскольку Суд впервые рассматривает запрос в рамках разбирательства о нарушении, первый новый аспект этого дела заключается в том, как Суд определяет свою роль в соответствии с этим положением.

Во-первых, Большая Палата изучила степень, в которой она должна руководствоваться выводами КМ в ходе предыдущего процесса исполнения. Она подтвердила, что разбирательство о нарушении не имело целью нарушить фундаментальный баланс между КМ и Судом. Хотя в соответствии с пунктом 4 статьи 46 Суд должен был положить начало и окончательной юридической оценке соответствия, он признал большую ценность КМ для выполнения своих задач в соответствии с пунктом 2 статьи 46 и пришел к выводу, что в ходе разбирательства о нарушении он будет «принимать во внимание все аспекты процедуры» перед КМ, включая меры, указанные в нем, и выводы КМ в процессе надзора. Во-вторых, возник важный вопрос о том моменте времени, когда Суд должен рассмотреть вопрос о том, имело ли место нарушение: было установлено, что это была дата, когда КМ передал вопрос в соответствии с пунктом 4 статьи 46, поскольку процедура исполнения была процессом и именно в эту дату КМ посчитал, что действия государства не были «своевременными, адекватными и достаточными».

(ii) Суд продолжил обрисовывать и применять свою существующую прецедентную практику в отношении содержания обязательств по исполнению судебного решения, содержащихся в пункте 1 статьи 46. В частности, Суд подтвердил обязательство государства возместить ущерб физическому лицу, если это не является «материально невозможным» и не «влечет за собой непропорциональное бремя по сравнению с выгодой, получаемой от реституции вместо компенсации» — принципы, отраженные в проектах статей Комиссии международного права об ответственности государств за международно-противоправные деяния, в практике КМ и в правиле 6 Правил КМ по надзору за исполнением судебных решений и условиями мировых соглашений.

Соответствующие аспекты этих принципов, касающиеся необходимости реституции, были затем применены для определения ключевого вопроса, а именно отдельных мер, необходимых для выполнения решения, устанавливающего нарушение статьи 18 совместно со статьей 5 в первом решении Ильгара Маммадова. Суд отметил, что это нарушение имело место потому, что власти руководствовались ненадлежащими причинами, а именно, чтобы заставить замолчать или наказать Маммадова. Следовательно, и, что важно, он счел, что это нарушение статьи 18 совместно со статьей 5 повлияло на любые последующие действия, вытекающие из стремления по обвинению в оскорбительном преступлении (его осуждение и тюремное заключение). Соответственно, Суд установил, что для достижения реституции государство должно было устранить негативные последствия оскорбительных обвинений, в том числе обеспечить освобождение Маммадова. Такая реституция считалась достижимой, и, действительно, государство не утверждало, что реституция «материально невозможна» или что она «связана с непропорциональным бременем выгоды, получаемым от реституции вместо компенсации». Тот факт, что нарушение статьи 18 в сочетании со статьей 5 повлияло на последующее уголовное разбирательство, интересен в свете замечаний Суда в отношении жалобы по статье 18 совместно со статьей 6 по делу Ильгар Маммадов против Азербайджана (№ 2).

Наконец, Большая Палата отклонила довод о том, что любое внутреннее производство, включая те, которые в конечном итоге привели к безусловному освобождению Маммадова, представляло собой реституцию. Национальные суды отклонили выводы этого Суда в первом решении Ильгара Маммадова и подтвердили его осуждение на основании оскорбительных обвинений. Таким образом, они не устранили негативных последствий предъявления оскорбительных обвинений: г-н Маммадов отбывал тюремный срок и оставался осужденным на основании этих обвинений. В любом случае его освобождение произошло после того, как он содержался под стражей в течение почти четырех лет, и, что важно, после того, как КМ передал дело в Суд в соответствии с пунктом 4 статьи 46 Конвенции, эта последняя дата является соответствующей для рассмотрения Судом. Он пришел к выводу, что ограниченные шаги, предпринятые государством, не позволили ему установить, что Государство-участник действовало «добросовестно», в соответствии с «выводами и духом» первого решения Ильгара Маммадова или каким-либо образом это сделало бы практической и эффективной защиту прав Конвенции, которые, по мнению Суда, были нарушены.
Поскольку Суд установил, что государство не выполнило своего обязательства по пункту 1 статьи 46, решение является окончательным и будет возвращено в КМ в соответствии с пунктом 5 статьи 46 Конвенции.

Другие положения Конвенции

Прекращение производства по делу (статья 37)

Решения по делам «Ташдемир против Турции», «Кутлу и другие против Турции» и «Карака против Турции» касались статей 2 и 3, в которых были приняты односторонние заявления без каких-либо обязательств возобновить расследование, поскольку существовали de jure или de facto препятствия на пути к возобновлению.
Заявители утверждали, что их родственники были незаконно убиты представителями государства. В двух жалобах (Кутлу и другие и Карака) обвиняемые были оправданы по показаниям и по соображениям самообороны, соответственно. В Ташдемире уголовное дело было прекращено на апелляционной стадии в связи с истечением сроков.
Во всех трех случаях власти представили односторонние декларации, подтверждающие, что имело место нарушение статьи 2, и предлагавшие компенсацию, но не содержавшие обязательств возобновить или продолжить расследование. Суд исключил жалобы из своего списка дел на основании этих заявлений.

(i) Суд согласился с тем, что обязательство по расследованию предполагаемого жестокого обращения со стороны представителей государства сохраняется даже после вынесения решения на основании одностороннего заявления, материальных и процессуальных жалоб заявителя в соответствии со статьями 2 и 3 (Ташин Акар против Турции). Действительно, это имеет место, даже если государство явно не взяло на себя обязательство продолжать/возобновить расследование в соответствии с односторонним заявлением (Йеронович против Латвии).

В настоящих решениях признается исключение из этого принципа в том смысле, что они признают, что возобновление расследования не требуется, если существуют de jure препятствия для него. В Караке обязательство по повторному открытию противоречило бы принципу ne bis in idem (статья 4 Протокола № 7), поскольку деревенские охранники, которые убили сына заявителя, были известны, но были оправданы по соображениям самообороны и не могли быть осуждены второй раз за то же преступление. В Ташдемире уголовное дело в отношении сотрудников полиции было прекращено в связи с истечением срока давности, поэтому возобновление расследования, несмотря на этот факт, будет противоречить принципу правовой определенности и правам подсудимых в соответствии со статьей 7 Конвенции.

Хотя это и не имеет непосредственного отношения к настоящим делам, в решениях также признается, что могут также существовать фактические препятствия для возобновления или продолжения расследования. Если с момента инцидента прошло много времени, доказательства могли исчезнуть, быть уничтожены или стать недоступными для отслеживания, и поэтому на практике больше невозможно было бы возобновить расследование и провести его эффективным образом.

(ii) Принимая во внимание обязательство государств устранить правовые препятствия для предоставления адекватного возмещения (Маэстри против Италии ), важно, что Суд, как и в деле Йеронович, подчеркнул, что процедура одностороннего декларирования не позволяет Правительству избежать ответственности за нарушение основных прав, закрепленных в Конвенции.

Важно отметить, что Суд указал на те факторы, которые он будет учитывать при принятии решения о том, является ли в данных обстоятельствах de jure или de facto невозможным возобновить расследование, в том числе:
— характер и серьезность предполагаемого нарушения;
— личность предполагаемого преступника;
— могли ли быть замешаны другие лица, не участвующие в разбирательстве;
— причина прекращения производства по уголовному делу;
— любые недостатки в уголовном процессе, предшествовавшие решению о прекращении уголовного производства; а также
— способствовал ли предполагаемый преступник недостаткам, которые привели к прекращению уголовного производства.

(iii) Наконец, решение в деле «Кутлу и другие» является довольно конкретным. Хотя обвиняемый был оправдан по доказательственным причинам, оставалось возможным расследовать причастность других лиц к убийству. После внесения поправок в Уголовно-процессуальный кодекс в 2018 году заявитель может просить соответствующего прокурора возобновить расследование, даже если его заявление в этот Суд было исключено на основании одностороннего заявления. Следовательно, Суд мог исключить жалобу из списка своих дел, поскольку, как представляется, нет никаких препятствий для возобновления расследования.

В деле «Томов и другие против России» Суд определил структурную проблему, связанную с бесчеловечными условиями перевозки заключенных. Суд отклонил ходатайство Правительства об отклонении трех жалоб в силу односторонних заявлений, в которых он признал нарушения статей 3 и 13, и предложил выплатить компенсацию соответствующим заявителям. Интересно, что Суд обосновал (пункт 100):

… Принятие просьбы Правительства об исключении настоящих жалоб из списка Суда оставило бы текущую ситуацию без изменений, без какой-либо гарантии того, что в ближайшем будущем будет найдено подлинное решение … И при этом оно не будет способствовать выполнению задачи Суда в соответствии со Статьей 19, то есть «обеспечения соблюдения обязательств, принятых на себя Высокими Договаривающимися Сторонами по Конвенции и Протоколам к ней» …

|| Смотреть другие дела по Статье 2 ||

|| Смотреть другие дела по Статье 3 ||

|| Смотреть другие дела по Статье 5 ||

|| Смотреть другие дела по Статье 8 ||

|| Смотреть другие дела по Статье 13 ||

|| Смотреть другие дела по Статье 4 Протокола №4 ||

|| Смотреть другие дела по Статье 4 Протокола №7 ||