В силу пункта 10 постановления Пленума Верховного Суда Российской Федерации от 10 октября 2003 г. N 5 «О применении судами общей юрисдикции общепризнанных принципов и норм международного права и международных договоров Российской Федерации» «толкование международного договора должно осуществляться в соответствии с Венской конвенцией о праве международных договоров от 23 мая 1969 г. (раздел 3; статьи 3 — 33). Согласно пункту «b» части 3 статьи 31 Венской конвенции при толковании международного договора наряду с его контекстом должна учитываться последующая практика применения договора, которая устанавливает соглашение участников относительно его толкования».
Практика межгосударственных органов, контролирующих исполнение государствами международно-правовых обязательств в сфере защиты прав и свобод человека, которые предусматриваются в международном договоре, устанавливает соглашение участников такого договора в отношении его применения.

В целях эффективной защиты прав и свобод человека судам необходимо при рассмотрении административных, гражданских дел, дел по разрешению экономических споров, уголовных и иных дел учитывать правовые позиции, сформулированные межгосударственными органами по защите прав и свобод человека.
В рамках настоящего обзора понятие «межгосударственные органы по защите прав и основных свобод человека» охватывает международные договорные органы ООН, действующие в сфере защиты прав и свобод человека, а также Европейский Суд по правам человека.

Обзор практики межгосударственных органов по защите прав и основных свобод человека
№ 8 (2020)

В сфере административно-правовых отношений

условия содержания в транзитной зоне аэропорта

практика Европейского Суда по правам человека

В Верховный Суд Российской Федерации поступил неофициальный перевод на русский язык постановления Большой Палаты Европейского Суда по правам человека по жалобам № 61411/15, 61420/15, 61427/15 и 3028/16 «З.А. и другие против Российской Федерации» (вынесено и вступило в силу 21 ноября 2019 года), которым установлено нарушение положений статьи 3 Конвенции о защите прав человека и основных свобод от 4 ноября 1950 года2 в связи с необеспечением заявителям − гражданам иностранных государств, прибывшим на территорию Российской Федерации и подавшим ходатайства о признании их беженцами и/или о предоставлении им временного убежища, надлежащих условий содержания в транзитной зоне международного аэропорта.

Суд отметил: чтобы попасть в сферу действия статьи 3 Конвенции жестокое обращение должно достичь минимального уровня жестокости. Оценка этого уровня относительна: она зависит от всех обстоятельств дела, таких как − длительность обращения, его физические и психологические последствия и, в некоторых случаях, от пола, возраста и состояния здоровья жертвы (пункт 181 постановления).

Суд подчеркнул, что статья 3 Конвенции обязывает государство принимать меры к тому, чтобы условия содержания под стражей были совместимы с уважением к человеческому достоинству, чтобы формы и методы реализации этой меры не причиняли лицам, содержащимся под стражей, лишения и страдания в большей степени, чем тот уровень страданий, который неизбежен при лишении свободы, и чтобы их здоровье и благополучие ( с учетом практических требований режима лишения свободы) обеспечивались надлежащим образом (пункт 182 постановления).

Относительно содержания под стражей иностранцев и просителей убежища Суд обратил внимание на то, что «стандарт, установленный статьей 3 Конвенции, [был] обобщен… в постановлении Большой Палаты Суда по делу «М.С.С. против Бельгии и Греции» …., в соответствии с которым подобное содержание под стражей должно осуществляться с соблюдением необходимых гарантий защиты лиц, о которых идет речь, [и применимо] только для того, чтобы государства могли предотвратить незаконную иммиграцию, не нарушая своих международных обязательств и не лишая просителей убежища защиты, обеспечиваемой в рамках Женевской [к]онвенции о статусе беженцев 1951 года и…. Конвенции о защите прав человека» (пункт 183 постановления).

Законные опасения государств-участников относительно предотвращения частых попыток обойти иммиграционные ограничения не должны лишать лиц, ходатайствующих о предоставлении убежища, защиты, гарантируемой этими конвенциями (пункт 184 постановления).

Когда Суд просят рассмотреть вопрос о соответствии метода и способа исполнения меры положениям Конвенции, Суд должен проанализировать конкретные ситуации людей…. Государства должны учитывать, в особенности, статью 3 Конвенции, которая закрепляет одну из основных ценностей демократических обществ и налагает абсолютный запрет на пытки и бесчеловечное или унижающее достоинство обращение или наказание, независимо от обстоятельств и от поведения жертвы (пункт 185 постановления).

Суд не оставил незамеченным, что «помимо необходимости иметь достаточное личное пространство для оценки соблюдения положений статьи 3 [Конвенции] в таких делах важны и другие аспекты физических условий содержания под стражей. Соответствующие элементы включают доступ к прогулкам на свежем воздухе, естественное освещение и свежий воздух, наличие вентиляции, а также соблюдение основных санитарных и гигиенических требований» (пункт 186 постановления).

Суд прежде всего отметил − многие Высокие Договаривающиеся Стороны − участники Конвенции испытывают значительные трудности с решением проблемы притока мигрантов и просителей убежища. Суд далек от недооценивая бремени и давления, оказываемого данной ситуацией на соответствующие государства, ему хорошо известно о трудностях, которые связаны с приемом мигрантов и просителей убежища по их прибытии в основные международные аэропорты (пункт 187 постановления).

Суд в этой связи еще раз повторил, что «запрет бесчеловечного или унижающего достоинство обращения является основной ценностью в демократических обществах. Это также ценность цивилизованного общества, тесно связанного обязательствами по уважению человеческого достоинства, которое является частью самой сути Конвенции. Запрет, о котором идет речь, носит абсолютный характер, поскольку никакое отступление от него не разрешается даже в случае чрезвычайной ситуации на государственном уровне, угрожающей жизни нации, или в наиболее трудных обстоятельствах (таких как борьба против терроризма и организованной преступности). Таким образом, трудности, упомянутые в пункте выше, не могут освободить государство от его обязательств по статье 3 Конвенции» (пункт 188 постановления).

С учетом ранее сделанного вывода о том, что пребывание заявителей в транзитной зоне аэропорта было равнозначно лишению свободы, задача Суда состояла в том, чтобы осуществить анализ содержания заявителей под стражей применительно к положениям Конвенции и, в частности, рассмотреть, содержались ли заявители под стражей в условиях, совместимых с уважением человеческого достоинства.

Для Суда важно было отметить − заявители предоставили достоверное и разумно подробное описание условий их жизни в транзитной зоне аэропорта, которые подтверждались аналогичными выводами УВКБ ООН и явным образом не оспаривались властями. В таких обстоятельствах, ссылаясь на прочно утвердившийся стандарт доказывания в делах об условиях содержания под стражей, Суд счел, что это описание соответствует действительности (пункт 190 постановления).

На основании доступных ему материалов Суд установил следующее − условия пребывания заявителей в транзитной зоне аэропорта были неподходящими для принудительного долговременного пребывания. С его точки зрения, ситуация, когда лицо не только вынуждено месяцами спать на полу в постоянно освещенной, переполненной и шумной транзитной зоне аэропорта (без беспрепятственного доступа к душу и местам для приготовления пищи, без возможности прогулок на улице, а также без доступа к медицинской или социальной помощи) не соответствует минимальным стандартам уважения человеческого достоинства (пункт 191 постановления).

Эта ситуация, по мнению Суда, усугублялась тем фактом, что заявителям в транзитной зоне была предоставлена возможность действовать на свое усмотрение, не считаясь с российскими национальными нормативно-правовыми положениями, предоставляющими каждому лицу, обращающемуся с ходатайством о предоставлении убежища, право на получение свидетельства о рассмотрении ходатайства и помещение такого лица на время рассмотрения его ходатайства в центр временного содержания (пункт 192 постановления).

Суд также отметил следующее − трое из заявителей в итоге были признаны УВКБ ООН лицами, нуждающимися в международной защите, что предполагало − их страдания были еще больше усугублены событиями, которые им пришлось пережить во время их миграции (пункт 193 постановления). И, наконец, Суд вновь указал на чрезмерно длительное содержание под стражей каждого из заявителей. Содержание заявителей под стражей продолжалось много месяцев подряд.

Суд резюмировал, что – взятые в совокупности – ужасающие бытовые условия, которые заявители были вынуждены терпеть в течение длительного времени, и полная неспособность властей позаботиться о заявителях − представляли собой унижающее достоинство обращение, противоречащее статье 3 Конвенции (пункт 195 постановления). Суд также постановил, что заявители находились под контролем и под стражей государства-ответчика в течение всего соответствующего периода.

вопросы выдворения (депортации) лица с территории Российской Федерации

практика Европейского Суда по правам человека

В Верховный Суд Российской Федерации поступил неофициальный перевод постановления Европейского Суда по жалобе № 12018/16 «У.А. против Российской Федерации» (вынесено и вступило в силу 22 января 2019 года), которым установлено нарушение статьи 3 Конвенции в случае высылки заявителя в Республику Узбекистан.

Было отмечено, что Европейский Суд уже приходил к выводу − лица, выдачи которых требовали власти Узбекистана в связи с предъявленными им обвинениям в совершении преступлений по соображениям религиозного или политического характера, входят в уязвимую группу лиц (в случае их высылки в Республику Узбекистан они действительно могут быть подвергнуты обращению, противоречащему статье 3 Конвенции) (пункт 26 постановления).

Как усматривалось из текста постановления, стороны не оспаривали факт − в ходе производства по делу о депортации заявитель неоднократно делал конкретные заявления, что ранее он подвергался преследованию за религиозно-экстремистскую деятельность, а также о наличии угрозы жестокого обращения с ним. Из направленного властями Узбекистана запроса о выдаче заявителя явно следовало: заявитель обвинялся в совершении преступлений по соображениям религиозного и политического характера. Таким образом, власти Узбекистана прямо указывали на причастность заявителя к группам лиц, в отношении которых уже было признано наличие угрозы недопустимого обращения (пункт 27 постановления). Суд счел, что заявитель предоставил властям Российской Федерации доказательства, достаточные для того, чтобы поверить в наличие угрозы жестокого обращения с ним в Узбекистане.

Суд обратил внимание, что в ходе производства по делу о депортации власти Российской Федерации не провели тщательной проверки утверждений заявителя о наличии угрозы подвергнуться на родине жестокому обращению (пункт 31 постановления).

Суд также отметил: «российская правовая система предусматривала (по крайней мере в теории) несколько средств защиты, с помощью которых можно было предотвратить высылку заявителя в Узбекистан в связи с наличием угрозы применения к нему в этом государстве жестокого обращения. Однако обстоятельства настоящего дела свидетельствовали о том, что неоднократно представляемые заявителем утверждения не были надлежащим образом рассмотрены в рамках какого-либо из соответствующих производств» (пункт 32 постановления).

Поскольку национальные органы власти не провели надлежащей оценки предполагаемой угрозы жестокого обращения с учетом достаточных материалов, то Суд вынужден был самостоятельно рассмотреть вопрос о наличии такой угрозы в случае высылки заявителя в Узбекистан.

Суд подчеркнул: «ни в замечаниях сторон, ни в соответствующих представленных материалах, взятых из независимых международных источников (в частности, во Всемирном докладе организации Human Rights Watch за 2016 год и замечаниях, представленных организацией Amnesty International Комитету Министров Совету Европы в рамках группы дел «Гарабаев против Российской Федерации» (жалоба № 38411/02), ни в ранее вынесенных постановлениях и решениях…) нет никаких свидетельств, указывающих на позитивные изменения в системе уголовного права Узбекистана в целом, либо на конкретные примеры обращения с лицами, которым предъявлены обвинения в совершении преступлений по соображениям религиозного или политического характера» (пункт 35 постановления).

Суд внимательно изучил представленные материалы, свидетельствовавшие о наличии реальной угрозы жестокого обращения с лицами, которым, как и заявителю, предъявлены обвинения в совершении преступлений по соображениям религиозного и политического характера, и пришел к выводу, что вынесение постановления о депортации заявителя в Узбекистан действительно подвергало его угрозе обращения, противоречащего статье 3 Конвенции.

вопросы защиты права лица на свободу и личную неприкосновенность (в том числе во время его выдворения с территории Российской Федерации)

практика Европейского Суда по правам человека

В Верховный Суд Российской Федерации поступил неофициальный перевод постановления Европейского Суда по жалобе № 61689/16 и по 3 другим жалобам «А.Н. и другие против Российской Федерации» (вынесено и вступило в силу 23 октября 2018 года), которым установлено нарушение пункта 1 статьи 5 Конвенции ввиду длительного лишения заявителя свободы в ожидании выдворения.

Европейский Суд напомнил: «исключение, предусмотренное подпунктом «f» пункта 1 статьи 5 Конвенции допускается только в тех случаях, когда «против лица принимались меры по депортации или выдаче»… и лишение свободы является оправданным только в период производства по депортации или выдаче… Задавая вопрос о том, «принимаются ли меры по депортации», Суд установил, что выдворение должно иметь реальные перспективы… Несмотря на то, что обеспечительная мера, предусмотренная правилом 39 Регламента Суда, иногда может являться единственной реальной преградой для высылки заявителя, ее применение не всегда создает презумпцию того, что высылка является невозможной или дальнейшее лишение свободы является незаконным. Срок лишения свободы, который регулярно пересматривается пока возможность высылки остается реальной, может являться обоснованным, если власти решили оставить заявителя в заключении в ожидании вынесения Судом постановления» (пункт 31 постановления).

Суд установил, что до лишения свободы в ожидании выдворения, заявитель содержался под стражей в ожидании выдачи с 12 мая 2016 года по 10 мая 2017 года. В день освобождения из-под стражи в рамках производства по делу о выдаче заявитель был вновь незамедлительно задержан за нарушение миграционного законодательства. 12 мая 2017 года суд вынес постановление о заключении заявителя в ожидании выдворения. Впоследствии вышестоящий суд оставил данное постановление, по сути, без изменений, подтвердив постановление о выдворении и отсрочив его исполнение. Следовало подчеркнуть − указанные выше судебные решения были вынесены после 30 мая 2017 года, когда Европейский Суд приостановил выдворение заявителя в Узбекистан, указав властям Российской Федерации на применение обеспечительной меры в соответствии с правилом 39 Регламента Суда (пункт 32 постановления).

Суд учел, что ранее (в 2014 году) внутригосударственный суд уже выносил постановление о выдворении заявителя, который нарушил это постановление, скрывшись и проживая на территории Российской Федерации незаконно. Он также не упустил из виду тот факт, что 12 мая 2017 года, после вынесения повторного постановления о выдворении, заявитель сбежал из здания суда и был повторно задержан 16 мая 2017 года (пункт 33 постановления).

Европейский Суд обратил внимание на следующее − в решениях национальных судебных органов от 12 мая, 2 июня и 10 ноября 2017 года о лишении заявителя свободы в ожидании выдворения не содержалось оснований, оправдывающих необходимость заключения, не приводился анализ конкретных обстоятельств дела в этом отношении и не приводилась оценка того, насколько реальной являлась возможность выдворения заявителя в свете меры, предусмотренной правилом 39 Регламента Суда. В этих решениях не устанавливались сроки для пересмотра обоснованности лишения заявителя свободы. В отсутствие изучения национальным судом этих решающих элементов Суд не смог не прийти к выводу о том, что не было продемонстрировано − длительность лишения заявителя свободы в ожидании выдворения соответствовала тому, что было разумно необходимо для достижения преследуемой цели (пункт 34 постановления).

В Верховный Суд Российской Федерации также поступили копии неофициальных переводов постановлений Европейского Суда по жалобам:

№ 59609/17 и по 2 другим жалобам «Б.У. и другие против Российской Федерации» (вынесено и вступило в силу 22 января 2019 года);

№ 12018/16 «У.А. против Российской Федерации» (вынесено и вступило в силу 22 января 2019 года),
которыми также было установлено нарушение пункта 1 статьи 5 Конвенции ввиду незаконности содержания заявителей под стражей в ожидании выдворения (депортации).

В вышеприведенном постановлении Большой Палаты Европейского Суда по правам человека по жалобам № 61411/15, 61420/15, 61427/15 и 9 3028/16 «З.А. и другие против Российской Федерации» (вынесено и вступило в силу 21 ноября 2019 года) было установлено нарушение положений пункта 1 статьи 5 Конвенции в связи с незаконным и чрезмерно длительным лишением свободы заявителей в транзитной зоне аэропорта.

Рассматривая вопрос о том, подпадали ли заявители под юрисдикцию Российской Федерации в значении статьи 1 Конвенции, Суд повторил, что аэропорт (в том числе международный аэропорт, расположенный на территории государства) является юридически частью территории этого государства (пункт 129 постановления).

Суд отметил: «провозглашая «право на свободу», пункт 1 статьи 5 (Конвенции) предусматривает физическую свободу лица. Соответственно, это не касается простых ограничений свободы передвижения, которые регулируются статьей 2 Протокола № 4 (к Конвенции). Хотя процесс классификации по принадлежности к одной из этих категорий является зачастую непростой задачей, так как некоторые… случаи являются делом субъективного мнения, Суд не может избежать этого выбора, от которого зависит применимость или неприменимость статьи 5» (пункт 133 постановления).

По мнению Суда, при установлении факта «лишения свободы» по смыслу статьи 5 Конвенции следует исходить из конкретной ситуации в действительности и учитывать целый ряд факторов (таких как тип, длительность, последствия и характер применения рассматриваемой меры). Разница между лишением и ограничением свободы заключается в степени и интенсивности мер, но они не отличаются по сути или природе (пункт 134 постановления).

Суд счел, что «при проведении различия между ограничением свободы передвижения и лишением свободы в контексте содержания лиц, обращающихся с ходатайством о предоставлении убежища, его подход должен быть практичным и реалистичным, учитывая нынешние условия и проблемы. В частности, важно признавать право государств, согласно их международным обязательствам, контролировать свои границы и принимать меры в отношении иностранцев, обходящих иммиграционные ограничения» (пункт 135 постановления).

Вопрос о том, приравнивается ли пребывание в транзитных зонах аэропортов к лишению свободы, рассматривался в целом ряде дел. Суд заявил следующее в постановлении по делу «Амююра» (в пункте 43):

«Содержание иностранцев в международной зоне действительно подразумевает ограничение свободы, но оно несопоставимо с тем ограничением свободы, которое существует в центрах для содержания лиц, ожидающих высылки. Подобное содержание под стражей, с соблюдением необходимых гарантий защиты лиц, о которых идет речь, приемлемо только для того, чтобы государства могли предотвратить незаконную иммиграцию, не нарушая своих международных обязательств (в частности, в рамках Женевской Конвенции о статусе беженцев 1951 года и Европейской Конвенции о защите прав человека). Законный интерес государств – противостоять возрастающему количеству попыток обойти иммиграционные предписания – не должен лишать лиц, ходатайствующих об убежище, защиты, предусмотренной этими конвенциями.

Подобное содержание под стражей не должно чрезмерно продлеваться, иначе возникнет риск превращения простого ограничения свободы, – неизбежного в целях практической реализации возвращения иностранца на родину, или во время рассмотрения заявления о въезде на территорию страны, если он подал прошение о предоставлении убежища, – в фактическое лишение свободы. В этой связи необходимо учитывать, что речь идет о мере, принимаемой не по отношению к тем, кто совершил уголовное [правонарушение], а в отношении иностранцев, которые, зачастую опасаясь за свою жизнь, вынуждены были покинуть свою страну.

Хотя в силу ряда обстоятельств распоряжение о заключении под стражу должно выдаваться административными или полицейскими властями, однако продление срока содержания под стражей требует скорейшего рассмотрения судами – традиционными блюстителями личных свобод. Главным образом, подобное содержание под стражей не должно лишать лицо, которое просит предоставить убежище, права получить беспрепятственный доступ к процедуре по определению статуса беженца» (пункт 137 постановления).

Было отмечено, что «при определении различия между ограничением свободы передвижения и лишением свободы в контексте содержания иностранцев в транзитных зонах аэропортов и приемниках-распределителях для установления личности и регистрации мигрантов, факторы, которые должны приниматься во внимание Судом, могут быть кратко изложены следующим образом:

i) индивидуальная ситуация заявителей и их выбор;

ii) применимый правовой режим соответствующей страны и его цель;

iii) продолжительность, в особенности в свете цели и процессуальной защиты, которой пользуются заявители в ожидании [разрешения] событий;

iv) характер и степень фактических ограничений, наложенных на заявителей или перенесенных ими» (пункт 138 постановления).

Индивидуальная ситуация заявителей

Суд установил следующее: все четверо заявителей попали в аэропорт недобровольно, но без какого-либо вмешательства со стороны российских органов власти − либо потому, что им было отказано во въезде в страну, в которую они хотели уехать, либо потому, что их депортировали в Российскую Федерацию. Обстоятельства вынудили их искать убежище в Российской Федерации. Хотя данный факт сам по себе не исключает возможности того, что заявители оказались в ситуации фактически лишения свободы после въезда, Суд счел − это важное соображение, которое должно приниматься в расчет в свете всех других обстоятельств дела (пункт 140 постановления). 11

Было обращено внимание, что согласно прецедентной практике Суда «содержание под стражей может нарушать статью 5 Конвенции, даже если заинтересованное лицо согласилось на это. Право на свободу слишком важно для лица, чтобы терять преимущество защиты по Конвенции только по той причине, что оно позволило заключить себя под стражу… Эти дела однако касались ситуаций, в которых законодательство предусматривало лишение свободы, или ситуаций, когда заявители выполнили обязательство (такое, например, как приход в тюрьму или отдел полиции) либо согласи[лись] на домашний арест. Однако, по мнению Суда, обстоятельства являются иными, если заявители – как в указанном деле – не имели соответствующей предыдущей связи с государством, о котором идет речь, и [не имели] обязательства, которому они подчинились, а ходатайствовали о допуске их на территорию этого государства по собственной инициативе и искали там убежище. В таких делах отправной момент относительно личной позиции заявителей по отношению к властям совершенно иной» (пункт 141 постановления).

Суд подчеркнул, что в указанном деле, учитывая известные факты о заявителях и их соответствующие переезды, а также, в частности, тот факт, что они въехали в Российскую Федерацию не по причине явной и непосредственно грозящей опасности для их жизни или здоровья, а скорее ввиду конкретных обстоятельств, связанных с маршрутами их поездок, нет сомнения в том, что они попали в аэропорт недобровольно, но без участия российских властей. Поэтому ясно: в любом случае российские власти имели право провести необходимые проверки и рассмотреть их требования до вынесения решения о том, принимать их или нет (пункт 142 постановления).

Действующий правовой режим, его цель и продолжительность в свете этой цели, а также процессуальная защита

Суд принял во внимание, что логическое обоснование и цель национального правового режима, применимого в отношении транзитной зоны аэропорта, заключались в создании зоны ожидания на тот период, пока власти будут принимать решение, стоит ли Российской Федерации официальной принимать лиц, которые обращаются с просьбой предоставить политическое убежище. Хотя это само по себе не играло решающей роли, важно было отметить, что российские органы власти не стремились лишить заявителей свободы и сразу же запретили им въезд. Заявители оставались в транзитной зоне в основном потому, что они ожидали результата процедуры предоставления убежища (пункт 143 постановления).

Право государств контролировать въезд иностранцев на свою территорию подразумевает, по мнению Суда, что разрешение на въезд может быть обусловлено соответствием определенным требованиям. Таким образом, в отсутствие иных значимых факторов ситуация физического лица, обращающегося по поводу въезда и ожидающего в течение непродолжительного периода проверки своего права на въезд, не может быть охарактеризована как лишение свободы, вменяемое в вину государству, поскольку в таких делах органы власти государства не предприняли в отношении лица никаких иных действий, кроме реакции на его или ее желание въехать в виде проведения необходимых проверок (пункт 144 постановления).

Также, согласно позиции Суда, имеет значение, существовали ли (в соответствии с целями применимого правового режима) процессуальные гарантии в отношении рассмотрения требований заявителей о предоставлении убежища, и положения национального законодательства, устанавливающие максимальную продолжительность их пребывания в транзитной зоне, и были ли таковые применены в данном деле (пункт 145 постановления).
Относительно этих фактов Суд отметил, что власти государства-ответчика не смогли указать какие-либо положения национального законодательства, устанавливающие максимальную продолжительность пребывания заявителей в транзитной зоне, и вопреки положениям российских нормативно-правовых актов, предоставляющим каждому лицу, которое обращается с ходатайством о предоставлении убежища, право на получение свидетельства о рассмотрении и помещение такого лица на время рассмотрения его ходатайства об убежище в центр временного содержания, при этом в транзитной зоне заявителям в целом была предоставлена возможность действовать на собственное усмотрение. Российские власти не признали, что они были каким-либо образом ответственны за заявителей, тем самым оставив последних в правовом вакууме без возможности оспаривания мер, ограничивающих их свободу. Находясь в транзитной зоне, все четверо заявителей имели мало информации о результатах рассмотрения своих ходатайств о признании беженцами и предоставлении временного убежища (пункт 146 постановления).

В прецедентной практике Суда в отношении содержания под стражей иностранцев в контексте иммиграции продолжительность соответствующих ограничений передвижения и связь между действиями властей и ограничением свободы могут являться элементами, влияющими на классификацию ситуации как равнозначной лишению свободы или нет. Однако если пребывание заявителей в транзитной зоне в значительной степени не превышает времени, необходимого для рассмотрения ходатайства о предоставлении убежища, и нет особых обстоятельств, то сама по себе эта продолжительность не должна оказывать решающего влияния на анализ Судом применимости статьи 5 Конвенции. Это в особенности относится к случаям, когда заявители, ожидая рассмотрения своих обращений по поводу убежища, пользовались процессуальными правами и гарантиями в отношении чрезмерно долгих периодов ожидания. Наличие внутригосударственного правового регулирования, ограничивающего продолжительность пребывания в транзитной зоне, имеет особое значение в данном отношении (пункт 147 постановления).

Суд обратил внимание на то, что в данном деле первичное рассмотрение/первичная регистрация и последующее судебное рассмотрение соответствующих дел заявителей ни в коей мере не было скорым, поскольку З.А. провел семь месяцев и девятнадцать дней в транзитной зоне в ожидании результата производства по своему ходатайству о предоставлении убежища; М.Б. – пять месяцев и один день; А.М. – один год, девять месяцев и не менее двадцати восьми дней; а Х. Ясин – семь месяцев и двадцать два дня. Таким образом, Суд счел, что на ситуацию заявителей очень серьезно повлияли задержки и бездействие властей, которые явным образом зависели от последних и не были обоснованы никакими законными причинами (пункт 148 постановления).

Суд счел − материалы дела не содержали указаний на то, что заявители не соблюдали применимые правовые нормы или не действовали добросовестным образом в период их содержания в транзитной зоне или на каком-либо этапе национального судопроизводства (посредством, например, создания сложностей или препятствий для рассмотрения их дел о предоставлении убежища) (пункт 149 постановления).

Характер и степень фактических ограничений, наложенных на заявителей или перенесенных ими

Лицам, которые находились в транзитной зоне аэропорта, не разрешалось выезжать на остальную территорию Российской Федерации. Это неудивительно с учетом самого предназначения транзитной зоны как зоны ожидания, пока власти решали, принимать или нет официальным образом России лиц, обратившихся с ходатайством о предоставлении убежища (пункт 150 постановления). Суд также отметил − даже если заявители в основном могли действовать на свое усмотрение в границах периметра транзитной зоны, то ограничения их свободы были тем не менее значительными, с учетом того, что вся зона находилась под постоянным контролем пограничной службы, входящей в структуру ФСБ. Суд пришел к выводу: в целом размер этой зоны и то, как она контролировалась, налагали весьма существенные ограничения на свободу передвижения заявителей, таким образом, который аналогичен ограничениям, характерным для определенных мест содержания под стражей с нестрогим режимом (пункт 151 постановления).

Оставался вопрос о том, могли ли заявители покинуть транзитную зону в ином направлении, чем территория Российской Федерации. В этом отношении Суд напомнил свою аргументацию по делу «Амююра», где было подчеркнуто: «один лишь факт того, что для лиц, обращающихся с просьбой предоставить убежище, возможно добровольно покинуть страну, в которой они желают получить убежище, не может исключать ограничения свободы», и отметил, что возможность отъезда «становится теоретической, если ни одна другая страна, предоставляющая защиту, сравнимую с защитой, которую они ожидают получить в стране, где ищут убежища, не намерена или не готова их принять» (пункт 153 постановления).

В этом отношении Суд указал − «в отличие от наземных пограничных транзитных зон, в этом конкретном случае выход из транзитной зоны аэропорта… потребовал бы планирования, контактов с авиационными компаниями, покупки билетов и, возможно, обращения за получением визы (в зависимости от пункта назначения). Суд счел: [в]ласти не смогли обосновать свое утверждение о том, что, несмотря на эти препятствия, «заявители могли свободно выехать из [Российской Федерации] в любое время и туда, куда пожелают». Должно [было] быть убедительно показано, что существовала практическая и реальная возможность для заявителей покинуть транзитную зону аэропорта и сделать это без непосредственной угрозы своей жизни или здоровью….» (пункт 54 постановления).

Суд не счел необходимым рассматривать доводы властей, которые относились к существу ходатайств заявителей о предоставлении убежища. Конвенция не должна толковаться как связывающая таким образом применимость статьи 5 Конвенции к отдельному вопросу, касающемуся соблюдения властями статьи 3 (пункт 155 постановления).

Суд резюмировал: с учетом отсутствия любых положений во внутригосударственном законодательстве, устанавливающих максимальную продолжительность пребывания заявителей, в значительной степени незаконный характер пребывания заявителей в транзитной зоне аэропорта, чрезмерную продолжительность такого пребывания и значительные задержки в рассмотрении ходатайств заявителей о предоставлении убежища, характеристики зоны, где содержались заявители, и контроль, который над ними осуществлялся в течение соответствующего периода времени, а также тот факт, что у заявителей не имелось практической возможности покинуть эту зону, заявители были лишены свободы в значении статьи 5. Таким образом, пункт 1 статьи 5 Конвенции являлся применимым (пункт 156 постановления).

Совместимость лишения заявителей свободы с пунктом 1 статьи 5 Конвенции

Цель лишения заявителей свободы, по мнению Суда, заключалась в том, чтобы «предотвратить [их] несанкционированный въезд в страну» и, таким образом, ее следовало рассматривать на основании первого аспекта подпункта «f» пункта 1 статьи 5 (пункт 157 постановления). Таким образом, оставался вопрос о том, «соответствовало ли ограничение свободы процедуре, предусмотренной законодательством», по смыслу пункта 1 статьи 5 Конвенции.

В пункте 1 статьи 5 Конвенции упоминаются обстоятельства, когда лица могут быть лишены свободы на законных основаниях и при этом подчеркивается, что эти обстоятельства подлежат узкому толкованию, учитывая тот факт, что они представляют собой исключения из самой главной гарантии – гарантии свободы личности (пункт 159 постановления).

Вновь было указано: «Высокие Договаривающиеся Стороны имеют право в соответствии установившимися принципами международного права и с учетом своих договорных обязательств, в том числе по Конвенции, контролировать въезд, проживание и высылку иностранцев… Необходимым дополнением к этому праву является разрешение государствам содержать под стражей потенциальных иммигрантов, которые обратились за разрешением на въезд – будь то посредством ходатайства о предоставлении убежища или иначе. Лишение свободы лиц, обращающихся с просьбой предоставить убежище, чтобы предотвратить их несанкционированный въезд на территорию государства само по себе не противоречит Конвенции» (пункт 160 постановления).

Тем не менее, подчеркнул Суд, любое лишение свободы должно быть «в соответствии с процедурой, предусмотренной законом», которая отвечает критериям «качества закона», а также свободна от произвольного правоприменения. Если речь идет о лишении свободы, то крайне важно, чтобы был соблюден общий принцип правовой определенности, и таким образом были четко установлены условия для лишения свободы во внутригосударственном праве. Помимо этого, по мнению Суда, содержание человека под стражей представляет собой серьезное вмешательство в личную свободу и всегда должно тщательно проверяться (пункт 161 постановления).

Суд полностью отдал себе отчет в том, с какими трудностями могут сталкиваться государства-члены в периоды прибытия большого количества лиц, обращающихся с просьбой предоставить убежище, к их границам. При условии запрета произвольного правоприменения требование законности в этом положении может считаться в целом выполненным национальным правовым режимом, который предусматривает, например, помимо наименования органа, обладающего компетенцией отдавать распоряжения о лишении свободы в транзитной зоне, форму распоряжения, его возможные основания и ограничения, максимальную продолжительность содержания под стражей и, как того требует пункт 4 статьи 5 Конвенции, применимый способ судебного обжалования (пункт 162 постановления).

Суд далее указал: «подпункт «f» пункта 1 статьи 5 [Конвенции] не препятствует государствам принимать положения внутригосударственного права, формулирующим основания, по которым может быть отдано распоряжение о таком заключении, с должным учетом реальности большого притока просителей убежища. В частности, подпункт «f» пункта 1 не запрещает лишение свободы в транзитной зоне на ограниченный срок на том основании, что такое заключение в целом необходимо для обеспечения присутствия просителей убежища на время рассмотрения их ходатайств о предоставлении убежища, по той причине, что имеется необходимость в скором рассмотрении приемлемости ходатайств о предоставлении убежища, и для этих целей в транзитной зоне была создана структура и соответствующие процедуры» (пункт 163 постановления).

Суд не установил никаких указаний в российском законодательстве, которые могли бы служить основанием, оправдывающим лишение заявителей свободы. Соответственно, он сделал вывод, что в указанном деле не существовало строго определенного законодательного основания для содержания заявителей под стражей (пункт 164 постановления). Это само по себе являлось достаточным для установления нарушения пункта 1 статьи 5 Конвенции. Однако Суд также захотел указать на следующие дополнительные факторы, которые еще более ухудшили соответствующие обстоятельства заявителей в данном деле. Как следовало из обстоятельств дела, доступу заявителей к процедуре получения убежища в значительной степени препятствовало их содержание под стражей, поскольку в транзитной зоне не имелось доступной информации по процедурам получения убежища в Российской Федерации, а их доступ к юридической помощи был значительно ограничен (пункт 165 постановления).

Суд также отметил: заявители испытывали серьезные задержки при попытках подать и зарегистрировать свои ходатайства о предоставлении убежища, и, несмотря на их письменные запросы, им не выдали и не вручили свидетельства о рассмотрении ходатайств, как того требует внутригосударственное право. Некоторые решения, которые принимались органами административной и судебной власти, доводились до их сведения с опозданием. Заявители содержались в месте, явно неподходящим для долговременного пребывания. Продолжительность пребывания каждого заявителя в транзитной зоне аэропорта была значительной и безусловно чрезмерной ввиду характера и цели процедуры, о которой идет речь, – от пяти месяцев до более чем года и девяти месяцев.

Суд пришел к выводу, что содержание заявителей под стражей для целей первого аспекта подпункта «f» пункта 1 статьи 5 не соответствовало стандартам Конвенции.

 вопросы исполнения принимаемых Европейским Судом по правам человека обеспечительных мер (статья 34 Конвенции о защите прав человека и основных свобод)

практика Европейского Суда по правам человека

В Верховный Суд Российской Федерации поступил неофициальный перевод постановления Европейского Суда по жалобе № 36321/16 «О.О. против Российской Федерации» (вынесено 21 мая 2019 года, вступило в силу 21 августа 2019 годы), которым установлено нарушение статьи 34 Конвенции в связи с несоблюдением обеспечительных мер, введенных на основании правила 39 Регламента Европейского Суда.

Суд напомнил: «в силу статьи 34 Конвенции Договаривающиеся Государства обязуются воздержаться от каких-либо действий или от бездействия, которые могут помешать эффективному осуществлению заявителем права на подачу индивидуальной жалобы, которое… представляет собой краеугольный камень системы Конвенции. В соответствии со сложившейся прецедентной практикой Европейского Суда, несоблюдение государством-ответчиком промежуточной меры влечет за собой нарушение такого права на подачу индивидуальной жалобы… Суд не увидел необходимости в том, чтобы снова подробно рассматривать важность промежуточных мер в системе Конвенции и их исключительный характер, призывающий к максимальному сотрудничеству со стороны властей, так как эти принципы уже были прочно установлены» (пункт 56 постановления).

В своих доводах власти указали, что после получения письма Суда от 28 июня 2018 года с указанием обеспечительной меры в соответствии с правилом 39 Регламента Суда Уполномоченный Российской Федерации при Европейском Суде по правам человека в тот же день уведомил компетентные органы об этой мере. Письма с уведомлением органов власти об обеспечительной мере были направлены через Государственную фельдъегерскую службу в центральные компетентные органы, которые должны были уведомить свои соответствующие местные отделения. Власти также заявили − любые нарушения в соблюдении назначенной Судом обеспечительной меры стали результатом того, что представители заявителя по необъяснимым причинам не смогли незамедлительно потребовать применения этой меры. По их мнению, ходатайство должно было быть представлено в Суд уже 16 мая 2016 года (в день, когда было вынесено постановление о депортации) или, по крайней мере, 21 июня 2016 года – в день истечения срока для рассмотрения ходатайства о применении внутригосударственной обеспечительной меры (пункт 57 постановления).

Стороны не оспаривали тот факт, что депортация заявителя произошла 1 июля 2016 года, через несколько дней после указания 28 июня 2016 года о применении обеспечительной меры в соответствии с правилом 39 Регламента Суда, который приостанавливал высылку на период разбирательства в Суде. Кроме того, обе стороны признали − после назначения Судом обеспечительной меры аппарат Уполномоченного Российской Федерации при Европейском Суде по правам человека был должным образом уведомлен об этом и передал эту информацию компетентным органам по обычным каналам связи (пункт 59 постановления).

Суд обратил внимание, что не было «никакой неопределенности в отношении способа передачи заявителя в Узбекистан, поскольку она была осуществлена в рамках обычных действий, направленных на обеспечение исполнения постановления о депортации, вынесенного 16 мая 2016 года. В этом отношении настоящее дело явно отличалось от ряда ранее рассмотренных дел, в которых несоблюдение промежуточной меры имело место в контексте: исчезновения заявителя…, незаконной принудительной передачи неустановленными лицами с пассивным или активным участием представителей государства…, или иных действий, выходящих за рамки нормальной деятельности правоохранительных органов» (пункт 60 постановления).

Суд подчеркнул: «вопросы, касающиеся межведомственного взаимодействия между российскими органами, функционирования Государственной фельдъегерской службы и ответственности центральных компетентных органов за своевременное уведомление их соответствующих местных подразделений, имеют значение для анализа выполнения государством назначенной обеспечительной меры. Тем не менее Суд не видит необходимости в рассмотрении этих вопросов в настоящем деле или в рассмотрении вопроса о том, была ли оправданной задержка в [подаче] представителями заявителя ходатайства о применении обеспечительной меры» (пункт 61 постановления).

По мнению Суда, следовало признать, что практические возможности различных учреждений в обмене информацией могут представлять определенные трудности для немедленного осуществления указанной Судом обеспечительной меры. Тем не менее 48-часовой период (в течение двух рабочих дней) сам по себе, а также при его рассмотрении с учетом доступных современных технологий, представляется достаточным для того, чтобы все компетентные органы были уведомлены о том, что Суд приостановил высылку заявителя в Узбекистан (пункт 62 постановления).

Приведенные выше соображения позволили Суду сделать вывод − ничто объективно не препятствовало соблюдению меры, указанной Судом в соответствии с правилом 39 Регламента Суда, и что, проигнорировав эту меру, власти не выполнили свои обязательства по статье 34 Конвенции.

В Верховный Суд Российской Федерации также поступил неофициальный перевод постановления Европейского Суда по жалобе № 2592/17 «Р.А. против Российской Федерации» (вынесено и вступило в силу 9 июля 2019 года), которым установлено нарушение статьи 34 Конвенции в связи с несоблюдением обеспечительных мер, введенных на основании правила 39 Регламента Европейского Суда и выразившихся в запрете выдворять заявителя с территории Российской Федерации.

В сфере гражданско-правовых отношений
защита права добросовестного приобретателя на уважение принадлежащего ему имущества (право собственности)
практика Европейского Суда по правам человека

В Верховный Суд Российской Федерации поступил неофициальный перевод постановления Европейского Суда по жалобе № 71462/17 «Кочергин против Российской Федерации» (вынесено и вступило в силу 24 сентября 2019 года), в котором было установлено нарушение статьи 1 Протокола № 1 к Конвенции, выразившееся в непропорциональном вмешательстве в имущественные права заявителя ввиду вынесения судом решения о прекращении права собственности заявителя — добросовестного приобретателя недвижимого имущества.

Суд, прежде всего, отметил, что гражданский процесс, результатом которого стала утрата заявителем права собственности на квартиру, был инициирован В.Н., который добивался восстановления своих прав на проживание в квартире. Когда администрация города получила из районного суда уведомление о рассмотрении дела, она не подала отдельный иск в отношении квартиры и решила не присутствовать на слушании. Суд также счел − несмотря на то, что внутригосударственные суды признали право муниципального образования на квартиру, это было сделано с единственной целью возврата квартиры В.Н. (пункт 29 постановления). С учетом вышеизложенного Суд пришел к выводу, что настоящее дело касается по существу спора между сторонами-частными лицами. В этой связи он повторил − такие споры сами по себе не предполагают ответственности государства по статье 1 Протокола №1 к Конвенции.

Соответственно, задача Суда в указанном деле заключалась не в оценке того, отвечало ли разрешение внутригосударственными судами спора между В.Н. и заявителем внутригосударственному законодательству, а в проверке того, не были ли соответствующие решения произвольными или явно необоснованными.

Суд также повторил: его юрисдикция по проверке правильности толкования и применения внутригосударственного права является ограниченной, и его функция не состоит в том, чтобы подменять собой национальные суды. Суд сослался на свою устоявшуюся практику, согласно которой обязанностью Суда в соответствии со статьей 19 Конвенции является обеспечение соблюдения конвенционных обязательств, принятых Договаривающимися государствами. В частности, в его задачи не входит исправление фактических или правовых ошибок, предположительно допущенных национальным судом, если только они не нарушили права и свободы, защищаемые Конвенцией. Поэтому он ограничился рассмотрением того, не были ли решения национальных судов произвольными или явно необоснованными (пункт 32 постановления).

Суд придал особое значение тому факту, что на момент рассмотрения исковых требований В.Н. местонахождение его брата А.Н., который продал квартиру заявителю и получил за нее деньги, не было известно. В результате А.Н. не был уведомлен о ведущемся гражданском споре и не принимал участия в разбирательстве. Районный суд не смог установить принадлежащее ему имущество. Также суд не указал какой-либо другой способ обеспечения исполнения постановления в части, касающейся возврата денег от А.Н. заявителю (пункт 33 постановления).

Следовательно, Суд счел: судебным властям с самого начала было очевидно, что вероятность того, что заявитель сможет получить какие-либо деньги от А.Н. являлась ничтожной. Тем не менее они расторгли договор купли-продажи между А.Н. и заявителем, лишив заявителя его имущества без возможности получить что-либо взамен. По мнению Суда, решение о лишении заявителя его имущества без какой-либо компенсации наложило на него чрезмерное бремя (пункт 34 постановления).

Суд также отметил: «национальные суды прямо отказались признать добросовестность заявителя, что не позволило ему сохранить свое право собственности на квартиру, отметив, в частности, что он не проверил действительность представленных А.Н. документов. В то же время они закрыли глаза на такое же упущение со стороны муниципальных властей, которые признали эти документы действительными и одобрили передачу права собственности на квартиру А.Н., а затем заявителю. В этой связи Суд напомнил − государство должно нести ответственность за последствия ошибок, допущенных органами государственной власти, и эти ошибки не должны устраняться за счет пострадавших физических лиц… Поэтому он посчитал, что постановление об исправлении упущения со стороны муниципальных и региональных властей за счет заявителя также [возложило] на него чрезмерное бремя» (пункт 35 постановления).

Суд пришел к следующему выводу: решение судебных органов лишить заявителя права собственности на квартиру без возможности вернуть деньги, которые он заплатил за нее, и исправить ошибки со стороны муниципальных и региональных властей за счет заявителя, носило произвольный характер.

В Верховный Суд Российской Федерации поступил неофициальный перевод постановления Европейского Суда по жалобе № 4031/16 «Атрошенко против Российской Федерации» (вынесено и вступило в силу 23 октября 2018 года), которым также было установлено нарушение статьи 1 Протокола № 1 к Конвенции, выразившееся в непропорциональном вмешательстве в имущественные права заявителя ввиду вынесения судом решения о прекращении права собственности заявителя — добросовестного приобретателя недвижимого имущества.

Суд с самого начала отметил: он «неоднократно рассматривал дела, в которых российские государственные органы или органы местного самоуправления успешно добивались изъятия недвижимого имущества у действующих добросовестных собственников в связи с установлением того, что такое недвижимое имущество должно считаться бесхозным, а также установления мошеннических действий в ходе одной из ранее заключенных сделок… Изучив конкретные обстоятельства и процедуры обеспечения государством законности сделок между физическими лицами, Европейский Суд отметил следующее − данные обстоятельства и процедуры находятся в исключительной компетенции государства и что процессуальные недостатки в этих процедурах (которые не позволили государству получить право собственности на бесхозное имущество) не могут быть устранены за счет добросовестных собственников. Кроме того, Европейский Суд пришел к выводу: восстановление имущественных прав государства или органа местного самоуправления при отсутствии какой-либо компенсации добросовестным собственникам налагает на таких собственников индивидуальное и чрезмерное бремя, а также нарушает справедливый баланс интересов общества и права заявителей на беспрепятственное пользованием своим имуществом» (пункт 29 постановления).

В обстоятельствах указанного дела Европейский Суд не усмотрел оснований для иных выводов. Он отметил, что город не мог получить право собственности на комнаты, которые должны были считаться выморочным имуществом после смерти Н., в результате мошенничества, совершенного М., и последующей перепродажи комнат заявителю. В этой связи Суд подчеркнул − государственные регистрационные органы должны были убедиться в том, что передача права собственности на недвижимое имущество от Н. в пользу Я., а затем от Я. в пользу заявителя, была осуществлена в соответствии с законодательством. Однако несмотря на расследование, которое проводилось по уголовному делу в отношении М. и наложение ареста на комнаты районным судом, регистрирующий орган оставил без внимания продажу этих комнат заявителю. Власти не предоставили никакого объяснения в этом отношении (пункт 30 постановления).

Суд также отметил, что власти не дали объяснение тому, почему вопреки интересам общества в удовлетворении потребностей лиц, ожидающих получение социального жилья, городские власти решили не добиваться признания своего права на комнаты в 2010 году, когда М. был признан виновным в совершении мошенничества, а владелец комнат Н. скончалась. В связи с этим Суд напомнил: «когда на кону стоит вопрос общественного интереса, на органы государственной власти возлагается обязательство действовать с соблюдением сроков, надлежащим образом и с особой слаженностью…». С учетом обстоятельств, подача иска в отношении заявителя, который являлся добросовестным приобретателем комнат, спустя примерно четыре с половиной года едва ли представляется обоснованным (пункт 31 постановления).

В данных обстоятельствах Европейский Суд счел, что риск, связанный с отменой права собственности на квартиру вследствие указанного бездействия органов, созданных специально для недопущения мошенничества при совершении операций с недвижимостью, не мог быть возложен на заявителя. Суд напомнил, что государство должно отвечать за последствия ошибок, допущенных органами государственной власти, и ошибки не должны устраняться за счет пострадавших физических лиц. Таким образом, Европейский Суд пришел к выводу − утрата заявителем права собственности на комнаты и их передача в государственную собственность в отсутствие какой-либо компенсации привели к возложению на заявителя несоразмерного и чрезмерного бремени. Следовательно, было допущено нарушение статьи 1 Протокола № 1 к Конвенции.

В Верховный Суд Российской Федерации поступил неофициальный перевод постановления Европейского Суда по жалобе № 54322/14 «Сергунин и другие против Российской Федерации» и по 2 другим жалобам (вынесено и вступило в силу 9 октября 2018 года), которым установлены, также как и в вышеприведенных постановлениях, нарушения статьи 1 Протокола № 1 к Конвенции, выразившиеся в непропорциональном вмешательстве в имущественные права заявителей ввиду вынесения судами решений о прекращении прав собственности заявителей − добросовестных приобретателей недвижимого имущества.

Европейский Суд вновь обратил внимание на то, что он «неоднократно рассматривал дела, в которых российское органы местного самоуправления, являющиеся изначальными собственниками недвижимого имущества, добивались изъятия недвижимого имущества у действующих добросовестных приобретателей по итогам установления мошеннических действий в ходе одной из ранее заключенных сделок… Изучив конкретные обстоятельства и процедуры отчуждения имущества государством у физических лиц, Европейский Суд отметил − данные обстоятельства и процедуры находятся в исключительной компетенции государства и процессуальные недостатки, которые привели к утрате государством недвижимого имущества, не могут быть устранены за счет добросовестных приобретателей. Кроме того, Европейский Суд пришел к выводу, что восстановление имущественных прав государства или органа местного самоуправления при отсутствии какой-либо компенсации добросовестным приобретателям налагает на таких собственников индивидуальное и чрезмерное бремя, а также нарушает справедливый баланс интересов общества и права заявителя на беспрепятственное пользование своим имуществом» (пункт 40 постановления).

В обстоятельствах указанного дела Европейский Суд не усмотрел оснований для иных выводов. Суд указал, что участки земли перестали являться собственностью органов местного самоуправления в результате мошеннических действий, совершенных физическими лицами. Кроме того, Европейский Суд отметил наличие действующих гарантий для смены собственников земли в соответствии с требованиями внутригосударственного права. Законность каждой операции и права собственности на определенные земельные участки были предметом контроля соответствующих регистрационных органов. Однако власти не пояснили, почему данные гарантии не помогли выявить факты мошенничества и обеспечить защиту интересов органов местного самоуправления. В таких обстоятельствах Суд не мог не прийти к заключению, что именно неправильная процедура регистрации привела к утрате права собственности органов местного самоуправления в отношении земельных участков (пункт 41 постановления).

Суд также подчеркнул: «органы местного самоуправления не выплатили заявителям какой-либо компенсации при изъятии их имущества. Суд согласился, что… заявители имели возможность покрыть свои издержки путем подачи иска о возмещении убытков в отношении продавцов земельных участков. Однако власти, в сущности, предлагали заявителям переложить свое бремя на других добросовестных приобретателей, являющихся частными лицам, и Суду трудно понять, как именно это… способствовало бы достижению баланса между интересами общества и необходимостью защиты прав граждан» (пункт 42 постановления).

С учетом вышеприведенных доводов Суд счел, что риск, связанный с отменой права собственности на земельные участки вследствие бездействия органов, созданных специально для недопущения мошенничества при совершении сделок с недвижимостью, не мог быть возложен на заявителей. Европейский Суд напомнил − ошибки и недоработки органов государственной власти призваны рассматриваться в интересах пострадавших лиц. Иными словами, государство должно нести ответственность за последствия ошибок, допущенных органами государственной власти, а недоработки не должны устраняться за счет пострадавших физических лиц. Суд пришел к выводу, что в настоящем деле отмена права собственности на земельные участки и их передача органам местного самоуправления привели к возложению на заявителей несоразмерного и чрезмерного бремени. Следовательно, было допущено нарушение статьи 1 Протокола № 1 к Конвенции.

Что касается требования С., которое касалось восстановления его права собственности на земельный участок, Суд принял во внимание, что он установил факт нарушения прав С., гарантированных статьей 1 Протокола № 1 к Конвенции. Суд счел, что между установленными нарушениями и предполагаемым ущербом существует явная связь. Суд согласился − право собственности заявителя на земельный участок должно быть восстановлено. Таким образом, заявитель будет поставлен (насколько это возможно) в ситуацию, аналогичную той, в которой он находился бы при отсутствии нарушения статьи 1 Протокола № 1 к Конвенции. В качестве альтернативы, если восстановление права собственности С. на земельный участок невозможно, власти должны будут гарантировать, что он получит эквивалентный земельный участок (пункт 50 постановления).

В Верховный Суд Российской Федерации поступил неофициальный перевод постановления Европейского Суда по жалобе № 5799/13 «Фахрутдинова против Российской Федерации» (вынесено и вступило в силу 9 октября 2018 года), которым также установлено нарушение статьи 1 Протокола № 1 к Конвенции, выразившееся в непропорциональном вмешательстве в имущественные права заявительницы ввиду вынесения судом решения о прекращении права собственности заявительницы — добросовестного приобретателя недвижимого имущества.

Суд обратил внимание на то, что статья 1 Протокола № 1 к Конвенции включает три четких правила: первое правило, изложенное в первом предложении первого параграфа, носит общий характер и излагает принцип беспрепятственного пользования имуществом; второе правило, приведенное во втором предложении первого абзаца, затрагивает тему лишения имущества и устанавливает определенные условия для его осуществления; третье правило, приведенное во втором параграфе, признает, что Договаривающиеся Государства имеют право, среди прочего, осуществлять контроль над использованием имущества в соответствии с общими интересами (пункт 31 постановления). Суд счел, что конкретные обстоятельства дела не позволили отнести его к категории, охватываемой вторым предложением первого параграфа или вторым абзацем статьи 1 Протокола № 1, и, поэтому Суд оценил оспариваемые факты в свете общего правила, изложенного в первом предложении первого параграфа статьи 1 Протокола № 1.

Суд напомнил: «самое важное и первое требование статьи 1 Протокола № 1 заключается в том, что любое вмешательство со стороны органов государственной власти в беспрепятственное пользование имуществом должно быть законным: второе предложение первого абзаца разрешает лишение имущества только «в соответствии с условиями, предусмотренными законом», в то время как второй абзац признает, что государства имеют право осуществлять контроль над использованием имущества путем применения законов… Суд также напомнил − его полномочия по пересмотру соответствия оспариваемых действий национальному законодательству ограничены, и Суд не имеет цели занять место внутригосударственных судов. Однако это не освобождает Суд от необходимости определить, соответствовало ли рассматриваемое вмешательство требованиям статьи 1 Протокола № 1» (пункт 33 постановления). Поэтому Суд изучил, соответствовало ли вмешательство в имущественные права заявительницы законодательству, и рассмотрел довод властей о том, что, в соответствии с законом, (1) заявительница не должна была иметь в собственности этот земельный участок, учитывая, что водоемом, находящимся на территории участка, могло владеть только государство, и (2) внутригосударственные суды правомерно прекратили права на земельный участок у заявительницы и передали его государству.

Суд отметил следующее − общие правила в отношении принудительной передачи собственности, которая не может принадлежать частному лицу, в пользу государства, изложены в статье 238 Гражданского кодекса Российской Федерации. Соответствующие положения предусматривают, что такая собственность подлежит обязательному выкупу государством по цене, установленной судом (пункт 35 постановления).

Суд обратил внимание, что в данном деле заявительница не получила какой-либо компенсации от властей, которые восстановили свое право собственности на земельный участок на том основании, что земельным участком могло владеть только государство. Судебные власти, рассмотревшие спор, не предоставили каких-либо объяснений, почему соответствующие гражданско-правовые положения не применялись в деле заявительницы или, иными словами, почему заявительница не имела права доступа к такой компенсации от государства (пункт 36 постановления). Что касается довода властей о том, почему заявительница купила данный земельный участок недобросовестно, Суд отметил, что на это сослались впервые во время разбирательства в Суде; внутригосударственные суды не упоминали этого в своих постановлениях. Соответственно, Суд счел этот довод несостоятельным.

Суд резюмировал, что передача земельного участка, которым владела заявительница, государству не соответствовала национальному законодательству и, таким образом, была незаконной.

В Верховный Суд Российской Федерации поступил неофициальный перевод решения Европейского Суда по жалобе № 5582/12 «Фокс против Российской Федерации» (вынесено и вступило в силу 16 октября 2018 года), которым также было установлено нарушение статьи 1 Протокола № 1 к Конвенции, выразившееся в непропорциональном вмешательстве в имущественные права заявителя ввиду вынесения судом решения о прекращении права собственности заявителя — добросовестного приобретателя недвижимого имущества.

вопросы присуждения компенсации (возмещения ущерба) за допущенные нарушения прав и свобод человека; определение размера такой компенсации

практика Европейского Суда по правам человека

В Верховный Суд Российской Федерации поступил неофициальный перевод решения Европейского Суда по жалобе № 19488/16 «Алишер Эсенбаевич Хасанбаев против Российской Федерации» (вынесено и вступило в силу 21 мая 2019 г.), которым признана неприемлемой жалоба заявителя на незаконное содержание его под стражей в связи с утратой им статуса «жертва» нарушения положений Конвенции. Признано, что присужденная национальным судом сумма компенсации за незаконное лишение свободы явилось достаточным возмещением допущенного нарушения.

Суд отметил следующее − содержание заявителя под стражей, признанное национальными судами незаконным, длилось 64 дня. Он также отметил, что, несмотря на вышеуказанную «незаконность», его содержание под стражей не сопровождалось серьезными нарушениями, сравнимыми, например, с постановлением о заключении под стражу, вынесенным органом, не обладающим соответствующей юрисдикцией или в отсутствие каких-либо оснований для содержания под стражей, указанных национальными судами. Не подвергая сомнению серьезность вопроса, следовало подчеркнуть, что заявитель оставался под стражей по решению суда и что указанный период был по общему признанию непродолжительным (пункт 17 решения).

Европейский Суд напомнил: «обязанность возместить ущерб, причиненный нарушением положений Конвенции, лежит в первую очередь на национальных властях. Принятие решения или мер в пользу заявителя в принципе не является достаточным основанием для лишения его статуса «жертвы» до тех пор, пока национальные органы власти не признают, прямо или косвенно, факт нарушения Конвенции и не предоставят соответствующую компенсацию. Вопрос о том, получил ли заявитель компенсацию за причиненный вред (сравнимую со справедливой компенсацией, предусмотренной статьей 41 Конвенции), является важным. Согласно устоявшейся прецедентной практике Суда, если национальные власти установили нарушение, и их решение представляет собой надлежащее и достаточное возмещение, то соответствующая сторона более не может претендовать на статус «жертва» по смыслу статьи 34 Конвенции» (пункт 18 решения).

Суд неоднократно заявлял, что «в соответствии с принципом субсидиарности внутригосударственным органам власти следует предоставить более широкие пределы свободы усмотрения при оценке суммы подлежащей выплате компенсации. Такая оценка должна производиться способом, соответствующим внутригосударственной правовой системе и традициям, и принимать во внимание уровень жизни в рассматриваемом государстве, даже если это приведет к присуждению меньших сумм, чем суммы, присуждаемые Судом в схожих делах… Примечательно следующее − в контексте переполненности тюрем суд постановил, что компенсация, присуждаемая национальным судом и представляющая приблизительно 30% суммы, присуждаемой Европейским Судом, не представляется необоснованной или несоразмерной» (пункт 19 решения).

Европейский Суд также обратил внимание на то, что в некоторых делах, касающихся нарушения пункта 3 статьи 5 Конвенции, в которых срок предварительного заключения заявителей был сравнительно непродолжительным, он присуждал компенсацию, пропорциональную продолжительности такого содержания под стражей (например, 500 евро за лишение свободы на срок чуть менее трех месяцев или 1300 евро за лишение свободы на примерно четырнадцать месяцев). Не упуская из виду разницу между положениями подпункта «f» пункта 1 статьи 5 и пункта 3 статьи 5 Конвенции, Суд отметил, что приведенные выше примеры дают разумные указания относительно размера надлежащей компенсации в указанном деле (пункт 20 решения).

Возвращаясь к данному делу, Европейский Суд установил, что 14 апреля 2016 года и 8 февраля 2018 года национальные суды признали нарушение прав заявителя в результате незаконного содержания под стражей в течение двух месяцев после 11 февраля 2016 года. Он также отметил, что 8 февраля 2018 года суд присудил заявителю сумму, эквивалентную 570 евро, в качестве компенсации вреда, причиненного вышеуказанным сроком содержания под стражей (пункт 21 решения).

Принимая во внимание относительно непродолжительный срок содержания под стражей, признание нарушения национальными судами и характер этого нарушения, а также размер компенсации, которая не представляется необоснованной в обстоятельствах указанного дела и в свете прецедентной практики по схожим вопросам, Суд резюмировал, что заявитель более не мог претендовать на статус «жертва» по смыслу статьи 34 Конвенции. Следовательно, данная жалоба была отклонена, как явно необоснованная в соответствии с подпунктом «а» пункта 3 и пунктом 4 статьи 35 Конвенции.

В Верховный Суд Российской Федерации поступил неофициальный перевод постановления Европейского Суда по жалобе № 3598/10 «Кислов против Российской Федерации» (вынесено 9 июля 2019 года, вступило в силу 9 октября 2019 года), которым установлено нарушение пункта 5 статьи 5 Конвенции в ходе осуществления процедуры выдачи заявителя.
В отношении жалобы по пункту 5 статьи 5 Конвенции Европейский Суд напомнил, что право на компенсацию в соответствии с указанным пунктом возникает, если было установлено нарушение одного из ее остальных четырех пунктов, прямо или по существу, Судом или внутригосударственными судами.

Что касается компенсации, то Суд сослался на свои правовые позиции, изложенные по делу «Щербины» в 2014 году:
«51. … ответственность правоохранительных органов описана в статье 1070 Гражданского кодекса Российской Федерации. Данное положение включает два типа ситуаций. Первый тип включает случаи, когда вред нанесен в результате «незаконного осуждения, незаконного привлечения к уголовной ответственности, незаконного применения в качестве меры пресечения заключения под стражу…, или незаконного привлечения к административной ответственности…» (статья 1070, часть 1). Второй тип включает другие типы вреда, не указанные в части 1 статьи 1070: в таком случае [в]ласти несут ответственность в соответствии с законом согласно правилам статьи 1069, которая, в свою очередь, не предусматривает прямую ответственность и требует от истца доказательства «вины» соответствующего органа или должностного лица. Правила в отношении морального вреда, приведенные в части 4 главы 59 ГК РФ, предусматривают правило, по сути аналогичное: прямая ответственность предусмотрена только в случаях, когда моральный вред был нанесен в результате «незаконного осуждения, незаконного привлечения к уголовной ответственности, незаконного применения в качестве меры пресечения заключения под стражу…» В других случаях истец должен доказать вину причинившего ущерб.
52. Не существует разногласий в отношении того, что мера в виде заключения под стражу в настоящем деле являлась «незаконной» в соответствии с внутригосударственными понятиями. Следующий вопрос состоит в том, имел ли заявитель право добиваться компенсации на основании прямой ответственности соответствующих органов власти, в соответствии с частью 1 статьи 1070 и статьей 1100 Гражданского кодекса [Российской Федерации], или имел ли он право на получение компенсации только в случае, когда «вина» соответствующего государственного органа была доказана (часть 2 статьи 1070 ГК РФ совместно со статьей 1069; статья 1099 совместно с частью 2 статьи 151).
53. Суд отмечает, что прочтение текста соответствующих положений ГК РФ предполагает, что не каждое незаконное заключение под стражу приводит к прямой ответственности властей, а только характеризующееся в качестве «незаконного применения в качестве меры пресечения заключения под стражу»… Суд уже отмечал, что «гражданское законодательство Российской Федерации ограничивает безусловную ответственность за незаконное содержание под стражей особыми процессуальными формами лишения свободы, к которым относятся, в частности, лишение свободы в рамках уголовного производства и административное наказание» … Незаконное заключение под стражу в настоящем деле было применено в рамках разбирательств по вопросу о выдаче, а не в качестве меры в виде заключения под стражу в рамках уголовного дела, возбужденного в России. Суд осведомлен о том, что в отсутствие особых положений в отношении заключения под стражу в ожидании выдачи, российские суды применяют с соответствующими изменениями, положения УПК РФ, регулирующие меру пресечения в виде заключения под стражу … Тем не менее Суд не уверен, готовы ли они рассматривать «незаконное заключение под стражу в ожидании выдачи» в качестве эквивалента «незаконного применения меры пресечения в виде заключения под стражу», которое, несомненно, приводит к возникновению прямой ответственности. Таким образом, Суд приходит к выводу о том, что нет определенности в отношении применения правил прямой ответственности к рассматриваемой ситуации.
54. Если заявителю необходимо было доказать «вину» органов власти, вопрос состоит в том, какая форма «вины» была необходима, чтобы привлечь власти к ответственности за незаконное заключение заявителя под стражу. Суд отмечает, что понятие «вины» является достаточно размытым: оно включает намеренное поведение, а также различные формы халатности. Кроме того, неясно, необходимо ли было заявителю в соответствии с законом доказывать вину прокурора, вынесшего постановление о заключении под стражу, или в целом вину органов прокуратуры в совершении ошибки одним из их сотрудников. Власти не сослались на какую-либо прецедентную практику или… источник права, которые продемонстрировали бы, что незаконное содержание заявителя под стражей рассматривается в качестве происходящего от «вины» соответствующего органа власти или должностных лиц, чтобы это ни значило.
55. Роль Суда не состоит в… толковании соответствующих положений российского законодательства об ответственности государства за незаконное заключение под стражу в рамках судебных разбирательств по вопросу о выдаче. Тем не менее, законодательство, на которое сослались власти, как таковое не является достаточно ясным и оставляет свободу для толкования. Власти не сослались на какие-либо иные источники права, которые помогли бы в толковании рассматриваемых положений закона. Следовательно, Суд не убежден в том, что требование заявителя о компенсации имело шансы на успех. Ввиду этой неопределенности Суд готов прийти к выводу, о том, … что заявителя нельзя обвинить в том, что он не использовал данное правовое средство. Таким образом, заявитель не имел «закрепленного законом права на компенсацию», на которую он имеет право в соответствии с пунктом 5 статьи 5» (пункт 152 постановления).

В сфере уголовных и уголовно-процессуальных отношений

вопросы выдачи лица для уголовного преследования или исполнения приговора

практика Европейского Суда по правам человека

В Верховный Суд Российской Федерации поступил неофициальный перевод постановления Европейского Суда по жалобе № 61689/16 и по 3 другим жалобам «А.Н. и другие против Российской Федерации» (вынесено и вступило в силу 23 октября 2018 года), которым установлено нарушение статьи 3 Конвенции связи с высылкой заявителей в государства их гражданской принадлежности (в Республику Узбекистан и в Республику Таджикистан).

Европейский Суд уже приходил к выводу о том, что лица, выдачи которых требовали власти Узбекистана или Таджикистана в связи с предъявленными им обвинениями в совершении преступлений по соображениям религиозного или политического характера, входят в уязвимую группу лиц, которые в случае высылки на родину действительно могут быть подвергнуты обращению, противоречащему статье 3 Конвенции (пункт 17 постановления).

Европейский Суд счел бесспорным тот факт, что заявители в ходе производства по делам о выдаче и выдворении неоднократно делали конкретные заявления о преследовании за религиозно-экстремистскую деятельность и о наличии угрозы жестокого с ними обращения. В предъявленном властями Узбекистана и Таджикистана обвинении указывалось − заявители обвинялись в совершении преступлений по соображениям религиозного и политического характера. Таким образом, власти Узбекистана и Таджикистана прямо указывали на их причастность к группам лиц, в отношении которых уже было признано наличие угрозы недопустимого обращения (пункт 18 постановления). Европейский Суд убедился в том, что заявители представили властям основания, достаточные для того, чтобы поверить в наличие в отношении них угрозы жестокого обращения в государствах национальной принадлежности.

После того, как Европейский Суд пришел к выводу, что заявители представили властям убедительные и хорошо обоснованные заявления о реально существующей в отношении них угрозе подвергнуться обращению, противоречащему статье 3 Конвенции, Суд должен был рассмотреть вопрос выполнения властями своего обязательства надлежащим образом рассмотреть данное заявление с учетом достаточных соответствующих материалов.

Применительно к указанным делам Европейский Суд пришел к заключению, что в ходе производства по делам о выдаче и выдворении российские власти не провели тщательную проверку утверждений заявителей о наличии в отношении них угрозы подвергнуться на родине жестокому обращению. Европейский Суд установил это на основании легкости, с которой суды отклонили утверждения заявителей. Неубедительным выглядело и то доверие, которое суды демонстрировали по отношению к гарантиям узбекских и таджикских властей, изложенным с использованием стандартных формулировок, при том, что аналогичные заверения неоднократно ранее признавались Европейским Судом неудовлетворительными (пункт 22 постановления).

Европейский Суд резюмировал − власти не рассмотрели утверждения заявителей должным образом с учетом достаточных соответствующих материалов, несмотря на то, что они обосновали свои утверждения о возможном применении к ним жестокого обращения на родине. В результате этого упущения высылка заявителей стала возможной (пункт 24 постановления).

Европейский Суд отметил: «ни в замечаниях сторон, ни в рассмотренных ранее соответствующих материалах, взятых из независимых международных источников…., нет никаких оснований для вывода о том, что в системе уголовной юстиции Таджикистана или Узбекистана или в обращении с лицами, которым предъявлены обвинения в совершении преступлений по соображениям религиозного или политического характера, произошли положительные изменения» (пункт 26 постановления).

Изучив должным образом имеющиеся в его распоряжении материалы, Суд пришел к выводу о том, что санкционирование высылки заявителей на родину подвергло их реальной угрозе обращения, нарушающего статью 3 Конвенции.

В Верховный Суд Российской Федерации поступили копии неофициальных переводов постановлений Европейского Суда по жалобам:

№ 59609/17 и по 2 другим жалобам «Б.У. и другие против Российской Федерации» (вынесено и вступило в силу 22 января 2019 года);

№ 36321/16 «О.О. против Российской Федерации» (вынесено 21 мая 2019 года, вступило в силу 21 августа 2019 года);

№ 67485/17 и № 24014/18 «Р.Р. и А.Р. против Российской Федерации» (вынесено и вступило в силу 8 октября 2019 года);

№ 65122/17 и № 13280/18 «С.Б. и С.З. против Российской Федерации» (вынесено и вступило в силу 8 октября 2019 года), которыми также установлено нарушение статьи 3 Конвенции ввиду выдачи (выдворения) заявителей в государства их гражданкой принадлежности (в Республику Узбекистан и в Республику Таджикистан).

В Верховный Суд Российской Федерации поступил неофициальный перевод постановления Европейского Суда по жалобе № 3598/10 «Кислов против Российской Федерации» (вынесено 9 июля 2019 года, вступило в силу 9 октября 2019 года), в котором признана необоснованной жалоба заявителя на предполагаемые нарушения статей 3 и 6 Конвенции в случае его выдачи в Республику Беларусь.

Заявитель жаловался на то, что он подвергался и оставался подверженным риску жестокого обращения в Республике Беларусь в нарушение статьи 3 Конвенции в случае его выдачи в это государство. Заявитель также утверждал − он не располагал эффективными средствами правовой защиты в отношении описанных выше жалоб, что нарушало статью 13 Конвенции.

Заявитель также утверждал следующее − он был приговорен к лишению свободы в Республике Беларусь в результате разбирательства, которое представляло собой грубый отказ в правосудии. Таким образом, его выдача для отбывания наказания привела бы к нарушению статьи 6 Конвенции. Кроме того, он не располагал эффективными средствами правовой защиты по этой жалобе, в частности, учитывая, что суды не рассмотрели его связанные жалобы.

Суд установил, что разбирательство по вопросу о выдаче в Российской Федерации имело место в 2009 и 2010 годах. После этого заявитель скрывался от преследования. В период с 2010 по 2013 год он добивался пересмотра в порядке надзора приговора от 2005 года в Минском городском суде и в Верховном Суде Республики Беларусь. В 2016 году Суд удовлетворил ходатайство заявителя в соответствии с правилом 39 Регламента Суда и стороны представили свои замечания в Суд.

Суд отметил: «если заявитель еще не был выслан из государства-ответчика, существенным моментом для оценки должен быть момент рассмотрения данного дела Судом. Полная и дальнейшая оценка необходима, когда [требуется] принять во внимание информацию, которая стала известна после принятия окончательного решения внутригосударственными органами власти. Поскольку характер ответственности государств-участников в соответствии со статьями 3 и 6 Конвенции в делах такого рода заключается в действии, когда лицо подвергается риску жестокого обращения или подвергается «грубому отказу в правосудии» или его прямым последствиям, то наличие риска и упомянутые выше последствия должны оцениваться в первую очередь с учетом тех фактов, которые были известны или должны были быть известны государству-участнику на момент высылки» (пункт 77 постановления).

Суд оценил утверждения, выдвинутые в соответствии со статьей 3 Конвенции, и утверждения, относящиеся к необходимости отбывания наказания в виде лишения свободы сроком на четыре года, назначенного после «вопиющего отказа в правосудии». Однако, по мнению Суда, важно было обратить внимание и на более ранние события, в частности, произошедшие между постановлениями российских судов об оставлении без изменений постановления о выдаче и данной оценкой.

Суд обратился к общим принципам толкования статьи 3 Конвенции в аспекте разрешения вопросов выдачи, изложенным в постановлении по делу «Мамажонов против Российской Федерации», и которые могли быть резюмированы следующим образом:
«128. …высылка Договаривающимся государством может привести к возникновению вопроса в соответствии со статьей 3 Конвенции и, следовательно, повлечь за собой ответственность этого государства в соответствии с Конвенцией, если были продемонстрированы серьезные основания полагать, что данное лицо в случае высылки столкнется с реальной угрозой подвергнуться обращению, противоречащему статье 3 Конвенции…
129. Оценка того, имеются ли веские основания полагать, что заявитель может быть подвергнут обращению, противоречащему статье 3 Конвенции, неизбежно требует, чтобы Европейский Суд оценил условия в принимающем государстве с точки зрения норм данного положения Конвенции … Эти стандарты подразумевают, что жестокое обращение, с которым, как утверждает заявитель, он столкнется в случае возвращения, должно достигнуть минимального уровня жестокости, чтобы подпадать под действие статьи 3 Конвенции. Оценка этой минимальной степени, по своей сути, относительна и зависит от всех обстоятельств дела …
130. При определении того, было ли продемонстрировано, что заявителю в случае выдачи угрожает реальная опасность пострадать от обращения, запрещенного статьей 3 Конвенции, Суд рассмотрит данный вопрос в свете всех представленных ему материалов, либо, в случае необходимости, материалов, полученных им по собственной инициативе… Поскольку характер ответственности Договаривающихся государств согласно статье 3 Конвенции по делам такого рода заключается в действии, подвергающем лицо угрозе жестокого обращения, факт существования угрозы должен оцениваться, прежде всего, с учетом тех фактов, которые были известны или должны были быть известны Договаривающемуся государству во время выдачи. Такая информация может представлять ценность при подтверждении или опровержении оценки, данной государством-участником касаемо обоснованности опасений заявителя …
131. Принципиальным для заявителя является то, что он должен представить доказательства, подтверждающие, что имеется реальной риск подвергнуться обращению, противоречащему нормам статьи 3 [Конвенции], если будут реализованы вмененные меры… Когда такие признаки имеются, обязанность [в]ластей заключается в том, чтобы развеять любые сомнения на этот счет…
132. Что касается общей ситуации в конкретной стране, Суд постановил по нескольким делам, что он может придать определенное значение информации, содержащейся в последних докладах независимых международных организаций по защите прав человека или неправительственных организаций… Кроме того, при оценке вероятности жестокого обращения в стране, требующей выдачи, Суд рассматривает общую ситуацию в данной стране, учитывая любые свидетельства улучшения или ухудшения положения в области прав человека в целом или в отношении конкретной группы или территории, которые могут быть существенными для личных обстоятельств заявителя …
133. При этом ссылки на общую проблему, касающуюся соблюдения прав человека в конкретном государстве, сами по себе не могут служить основанием для отказа в выдачи. В случае, если имеющиеся в распоряжении Европейского Суда источники содержат описание общего положения дел, конкретные утверждения заявителя по определенному делу требуют подтверждения другими доказательствами, со ссылкой на его личные обстоятельства в обоснование своих опасений относительно жестокого обращения…
134. В деле, где заверения даны принимающей страной, они представляют собой дополнительный фактор, который будет рассмотрен Судом. Однако сами по себе они не являются достаточными для обеспечения надлежащей защиты от риска жестокого обращения. Существует обязательство изучить вопрос о том, предоставляют ли заверения, при их практическом применении, достаточные гарантии того, что заявитель будет защищен от риска жестокого обращения. Вес, который следует придавать данным заверениям принимающего государства, зависит в каждом случае от обстоятельств, главенствующих в данное время.
135. Что касается стандарта пересмотра жалоб на жестокое обращение на национальном уровне, Суд должен получить подтверждение того, что оценка, произведенная властями договаривающейся стороны, является адекватной и опирается на достаточные национальные материалы, а также на материалы, полученные из других надежных источников, таких как, например, другие Договаривающиеся государства или государства, не являющиеся сторонами Конвенции, учреждения системы Организации Объединенных Наций и авторитетные неправительственные организации…».

Суд отметил − определенная степень спекуляции допускается с предупредительной целью статьи 3 Конвенции; это не является вопросом требования от соответствующих лиц предоставить четкое доказательство по их жалобе, что они подвергнутся недопустимому обращению. Если такое доказательство представлено, то власти возвращающего государства, в контексте национальных процедур, должны развеять все возникшие сомнения (пункт 80 постановления).

Суд подчеркнул: в отношении внутригосударственной оценки таких сомнений должны быть тщательно изучены следующие важнейшие элементы: представил ли заявитель национальным властям достаточные основания считать, что он столкнулся с реальным риском жестокого обращения в принимающем государстве; получил ли его сомнения надлежащую оценку со стороны компетентных национальных органов, осуществляющих их процессуальные обязательства согласно статье 3 Конвенции; и были ли их выводы обоснованно подкреплены соответствующими материалами. И, наконец, учитывая все существенные аспекты дела и имеющуюся соответствующую информацию, далее Суд оценит существование реального риска быть подвергнутым пыткам или обращению, несовместимым со стандартами Конвенции (пункт 81 постановления).

Суд отметил: он «не рассматривает поданные ходатайства о предоставлении убежища и не проверяет каким образом государства выполняют свои обязательства в соответствии с Женевской конвенцией, касающейся статуса беженцев. Главная задача Суда состоит в том, чтобы оценить существуют ли эффективные гарантии защиты заявителя от произвольной высылки, прямые или косвенные, в государство, откуда он сбежал, спасаясь от преследования… В силу статьи 1 Конвенции именно национальные власти несут главную ответственность за соблюдение и обеспечение гарантированных прав и свобод. Таким образом, механизм обращения в Европейский Суд является второстепенным по отношению к национальным системам, защищающим права человека. Эта второстепенность закреплена в статье 13 и пункте 1 статьи 35 Конвенции» (пункт 82 постановления).

Как усматривалось из текста постановления, доводы заявителя в соответствии со статьей 3 Конвенции состояли из двух частей. Во-первых, они касались неудовлетворительной ситуации в Республике Беларусь в сфере прав человека, которая продолжала ухудшаться, в том числе в 2016 году, когда заявитель представил свои замечания в Суд; и во-вторых, эти доводы включали его утверждение, что после его жалоб на незаконные действия и коррупцию в рамках «Райпотребсоюза» против него было «сфальсифицировано» уголовное обвинение. Он также утверждал, что в ходе расследования и судебного разбирательства, состоявшегося в марте 2005 года, имелись различные процессуальные нарушения. На основании этого заявитель указал − он представил убедительное доказательство того, что имелись и оставались, по крайней мере, в 2016 году, существенные основания считать, что в случае его выдачи в Беларусь, он будет подвергнут (при наличии реального риска) обращению, противоречащему статье 3 Конвенции (пункт 83 постановления).

Оценка общей ситуации с правами человека в запрашивающем государстве

Суд отметил, что в целом ряде международных докладов, представленных в период с 2007 по 2018 годы, выражалась озабоченность ситуацией в области прав человека, сложившейся в Беларуси. В 2010 году Суд по делу «Галеев против Российской Федерации» постановил следующее − хотя международные доклады подтверждали опасения касательно ситуации с соблюдением прав человека в Беларуси. Эти опасения относились, в первую очередь, к деятельности политической оппозиции и осуществлению политических свобод. Заявитель в данном деле не утверждал, что его опасения по поводу жестокого обращения были связаны с его политическими взглядами (пункт 87 постановления).

Суд указал, недавний доклад ООН по Беларуси касался применения пыток и жестокого обращения со стороны сотрудников правоохранительных органов с целью получения признательных показаний у подозреваемых. В докладе утверждалось, что такие признания используются в качестве доказательств в суде. Однако эти выводы не имели прямого отношения к заявителю, который должен был отбывать наказание в виде лишения свободы после признания его виновным в 2005 году (пункт 88 постановления).

Было обращено внимание на то, что, «как правило, ссылки на общую проблему, касающуюся соблюдения прав человека в конкретном государстве, сами по себе не могут служить основанием для отказа в выдаче. Рассмотрев имеющиеся материалы и доводы сторон, Европейский Суд [посчитал], что не были приведены основания, подтверждающие, что ситуация с соблюдением прав человека в Беларуси требует полного запрета на осуществление выдачи в данное государство, например, в связи с возможностью жестокого обращения с задержанными и содержащимися под стражей… Материалы, представленные Суду, не свидетельств[овали] убедительно о том, что все заключенные, которые содержатся в Беларуси в местах [лишения свободы в исправительных учреждения] (а именно, в тюрьме строгого режима, как указано в приговоре по делу заявителя от 2005 года), подвергались в 2009−2010 годах, или подвергаются в настоящее время, реальному риску физического жестокого обращения» (пункт 89 постановления).

Таким образом, резюмировал Европейский Суд, общая ситуация в Беларуси не носила в 2009−2010 годах и не носит в настоящее время такой характер, что в случае выдачи заявителя в это государство будет допущено нарушение статьи 3 Конвенции. Следовательно, Суду необходимо было установить, являются ли личные обстоятельства заявителя (в 2009−2010 годах или в настоящее время) такими, что его выдача в Беларусь будет нарушать статью 3 Конвенции.

Индивидуальные обстоятельства осужденного лица, скрывающегося от правосудия, в отношении которого была затребована выдача

Основной довод заявителя заключался в том, что против него было «сфальсифицировано» уголовное обвинение в качестве расплаты за его жалобы властям. По его мнению следственные органы и прокуратура действовали с недобросовестными намерениями, используя уголовно-процессуальное право, по большей части, для неблаговидной скрытой цели.

Как отметил Суд: «заявитель не указал, что конкретно включали «сфальсифицированные» обвинения. Например, нет никаких указаний на то, что его заманили в ловушку или подстрекали к совершению уголовного правонарушения… или осудили на основании фальсифицированных доказательств… Однако можно допустить утверждения заявителя, что он]не совершал никаких преступлений (то есть не получал взяток и не подделывал документы). В этой связи Суду достаточно отметить, что в части, касающейся оценки запроса о выдаче, а также согласно материалам, имеющимся в распоряжении российских властей и раскрытым Суду, имелись существенные основания для обоснованного подозрения заявителя в том, что он брал взятки и подделывал документы, исходя из, помимо прочего, уличающего показания лица, давшего взятку. Имелся целый ряд документально подтвержденных свидетельств и показаний свидетелей в отношении этого подозрения» (пункт 93 постановления).

Суд обратил внимание на то, что соответствующая ссылка заявителя на преследование по «политическим» мотивам может быть расценена как ответная мера за сообщение о фактах коррупции или незаконной деятельности. В делах, касающихся предполагаемых нарушений статьи 10 Конвенции Договаривающимися государствами, Суд постановил, что сообщение сотрудника государственного органа о незаконном поведении или противоправных действиях на рабочем месте нуждается, в определенных обстоятельствах, в защите. Однако нет достаточного количества материала в подтверждение того, что уголовное преследование заявителя в Беларуси явилось актом возмездия или устрашения за то, что он сообщил о каких-либо противоправных действиях с честными намерениями и при наличии достаточных оснований (пункт 94 постановления).

Суд отметил, что и подтверждение участия заявителя в преступлении, совершенном в октябре-декабре 2003 года, и обоснованное подозрение в причастности к совершению преступления, явившееся основанием для возбуждения в августе 2004 года в отношении его уголовного дела, возникли до подачи им жалоб в июле 2004 года, с заявлениями о ненадлежащем использовании денежных средств в «Райпотребсоюзе». Суд также подчеркнул − указанные жалобы были поданы в связи с его увольнением из этого учреждения в июне 2004 года и продолжавшимся конфликтом и судебным процессом в отношении его работы там (пункт 95 постановления).

Суд обратил внимание − власти Беларуси ходатайствовали о выдаче заявителя с целью осуществления его наказания за преступления не по политическим мотивам. Материалы, которые были в распоряжении Суда, не раскрывали, что контекст оспоренных преступлений (взяточничество в рамках государственной организации) был таков, что давал основания полагать, что заявитель подвергался реальному риску жестокого обращения. Кроме того, заявитель не представил достаточных сведений или доказательств в поддержку его утверждения, что в период его работы в отделе по связям с общественностью он проводил «оппозиционные собрания» персонала. Суть и степень его предполагаемого расхождения или несогласия с «официальной» пропагандой остаются неясными. Также было отмечено, что заявитель не находился под стражей во время проведения расследования или судебного разбирательства в Беларуси, и не подвергался «бесчеловечному обращению» в значении статьи 3 Конвенции со стороны представителей государства в период рассматриваемых событий. Несмотря на утверждения заявителя, Суд не счел, что отношение судьи, участвующего в рассмотрении дела, или комментарии в ходе судебного заседания, являли собой пример ненадлежащего обращения, представлявшего серьезную опасность (пункт 96 постановления).

Суд не согласился с тем, что в 2010 году заявитель подвергался реальному риску жестокого обращения, и подвергается подобной опасности в настоящее время, спустя тринадцать лет после судебного разбирательства в Беларуси.

Что касается упоминания заявителем различных процессуальных нарушений в ходе судебного разбирательства по его делу в Беларуси, то такой тип утверждения, представленный лицом, скрывающимся от правосудия и осужденным в запрашивающем государстве, по мнению Суда, может привести к возникновению вопросов согласно статье 5 Конвенции в той мере, в какой это лицо подвергается риску тюремного заключения ввиду грубейшего отказа в отправлении правосудия или, как в настоящем деле, согласно статье 6 Конвенции. Суд не усмотрел никакой причинной связи между предполагаемыми процессуальными нарушениями и риском подвергнуться физическому жестокому обращению ввиду таких нарушений в случае выдачи заявителя для исполнения приговора. В любом случае, жалоба на «бесчеловечное наказание» является неприемлемой, так как жалоба заявителя в части, касающейся процессуальных нарушений, была отклонена как необоснованная. Меры по лишению лиц свободы неизбежно включают элемент страдания и унижения. Заявитель не выдвинул никаких доводов, подтверждающих, что в индивидуальных обстоятельствах его дела он подвергался риску наказания, которое выходило за рамки неминуемого страдания, присущего лишению свободы (пункт 98 постановления).

Суд заключил следующие − заявитель не привел никаких индивидуальных обстоятельств, которые подтверждали бы его опасения подвергнуться обращению или наказанию, противоречащему статье 3 Конвенции, в запрашивающем государстве. Одновременно Суд согласился с заявителем в том, что запрос о выдаче не содержал заверений относительно риска обращения в нарушение статьи 3 Конвенции. С учетом вышеизложенных выводов, что его существенные утверждения являлись необоснованными, отсутствие соответствующих заверений не меняло исхода жалобы согласно статье 3 Конвенции.

По поводу предполагаемого нарушения в отношении заявителя статьи 6 Конвенции Суд подчеркнул: «право на справедливое разбирательство уголовного дела, как оно сформулировано в статье 6 Конвенции, занимает важное место в демократическом обществе. Следовательно, в особых случаях может возникнуть вопрос о нарушении статьи 6 Конвенции в результате решения о выдаче при таких обстоятельствах, когда скрывающееся от правосудия лицо столкнулось с тем, что грубейшим образом нарушено или существует риск, что будет нарушено, его право на справедливое судебное разбирательство в государстве, требующем его выдачи. Тем не менее в прецедентной практике Суда термин «вопиющий отказ в правосудии» синонимичен разбирательству, которое явно противоречит положениям статьи 6 или принципам, в ней закрепленным» (пункт 106 постановления).

Суд подчеркнул следующее − хотя до сих пор не требовалось определять данный термин еще точнее, он, тем не менее указал, что определенные формы несправедливости могут приравниваться к «вопиющему отказу в правосудии». Такие формы несправедливости включают (относительно уголовного производства в Договаривающемся государстве, в контексте выдачи или иного производства по депортации из одного Договаривающегося государства в другое или, как в данном деле, из Договаривающегося государства в государство, не являющееся участником Конвенции): признание виновным в заочной процедуре без последующей возможности нового определения по существу обвинения; судебное производство, осуществляемое в упрощенном порядке и с полным пренебрежением правами на защиту; заключение под стражу без доступа к независимому и беспристрастному суду с целью пересмотра законности содержания под стражей; преднамеренный и систематический отказ в доступе к адвокату, в особенности, лицам, находящимся под стражей в иностранном государстве; а также использование в уголовном судопроизводстве показаний, полученных под пытками от обвиняемого или третьего лица в нарушение статьи 3 Конвенции (пункт 107 постановления).

«Вопиющий отказ в правосудии», согласно позиции Суда, является строгим критерием несправедливости, который выходит за рамки простого нарушения или отсутствия гарантий в судебных процедурах, что может привести к нарушению статьи 6 Конвенции, если происходит в самом Договаривающемся государстве. В рассматриваемом аспекте нарушение принципов справедливого судебного разбирательства, гарантированных статьей 6, которое настолько фундаментально, что это равносильно аннулированию или уничтожению самой сути права, гарантированного этой статьей. До настоящего времени Суд никогда не признавал, что выдача является нарушением статьи 6 Конвенции (пункт 108 постановления). 40

Суд обратил внимание на то, что данное дело касается запроса о выдаче, сделанного в контексте, когда и запрашиваемое государство, и Суд имели возможность принять решение со ссылкой на окончательное решение суда по уголовному делу, предусматривающее наказание в виде лишения свободы, которое было оставлено в силе после пересмотра в порядке надзора. Это необходимо отличать от контекста, где существует риск «вопиющего отказа в правосудии», который может наступить в ходе возможного разбирательства после выдачи запрашивающему государству (пункт 110 постановления). Доводы заявителя в соответствии со статьей 6 Конвенции в отношении разбирательства в Беларуси и с целью предотвращения его выдачи для исполнения приговора, состояли из двух частей. Во-первых, он утверждал, что тюремное заключение явилось результатом разбирательства по «сфальсифицированным» обвинениям и серьезных процессуальных нарушений. Во-вторых, он заявил, что, в связи с тем, что приговор в отношении него вынесен заочно, то статья 6 Конвенции будет нарушена, поскольку после его выдачи ему придется отбывать наказание в виде лишения свободы, назначенное в этих обстоятельствах, без получения нового определения обвинений, на этот раз – в его присутствии в суде.

Суд не смог не отметить, что большинство доводов заявителя в отношении несправедливости судебного разбирательства в Беларуси были представлены в российские суды, в лучшем случае, поверхностно. Тем не менее поскольку власти не заявили о неисчерпании внутригосударственных средств правовой защиты и не дали никаких конкретных комментариев в отношении белорусского законодательства и судебной практики, Суд рассмотрел эти аргументы и принял в качестве отправной точки мнение заявителя о белорусском законодательстве (пункт 112 постановления).

Отсутствие заявителя в заседании суда и предполагаемая невозможность проведения повторного слушания после выдачи в запрашивающее государство

Суд установил, что суд первой инстанции в Беларуси вынес приговор после отъезда заявителя из Беларуси, поэтому он отсутствовал на части этого судебного разбирательства. В соответствии с его представлением белорусского законодательства по состоянию на 2010 год, когда оспариваемое постановление о выдаче было вынесено и оставлено в силе в порядке судебного пересмотра российскими судами, белорусское законодательство не допускало повторного судебного разбирательства. Хотя заявитель не использовал обычную процедуру обжалования, он подал заявление о пересмотре дела в порядке надзора. К настоящему времени он подал такие жалобы в Верховный Суд Республики Беларусь (пункт 114 постановления).

Суд напомнил: «крайне важно, чтобы обвиняемый присутствовал в его судебном процессе. Тем не менее уголовное разбирательство, проводимое в отсутствие обвиняемого, не обязательно несовместимо с Конвенцией, если соответствующее лицо может впоследствии получить новое определение существа обвинения в отношении как закона, так и факта, в суде, который рассматривал его дело или на слушании в апелляционном суде… Однако отсутствие такого нового определения обвинения не является проблематичным в соответствии со статьей 6 Конвенции, если не было однозначно установлено, что обвиняемый отказался от своего права появляться и защищать себя или что он намеревался уклониться от судебного разбирательства» (пункт 115 постановления).

Обратившись к делу «Сейдовича» Суд отметил, что заявитель по делу не получил никакой официальной информации о выдвинутых против него обвинениях или дате его судебного разбирательства в Италии; затем он был осужден заочно, без юридического представительства. В этом контексте Суд рассмотрел вопрос о том, отказался ли заявитель от своего права присутствовать в судебном заседании или уклонился от правосудия, и предлагало ли национальное законодательство с достаточной определенностью возможность получить новое определение обвинений против него в его присутствии, и с должным учетом его прав на защиту. Суд пришел к выводу, что итальянские власти нарушили статью 6 Конвенции, поскольку заявитель не отказался от своего права присутствия и не смог добиться повторного судебного разбирательства.
В постановлении от 17 апреля 2018 года по делу «Пироцци против Бельгии» Суд постановил, что передача заявителя на основании европейского ордера на арест из Бельгии в Италию в связи с вынесением заочного приговора по апелляции не являлась нарушением статьи 6 Конвенции. Бельгийский суд был компетентен отказать в передаче в этом контексте и пришел к выводу, что такая передача не будет равносильна «вопиющему отказу в правосудии» в связи с последующей невозможностью проведения повторного судебного разбирательства, поскольку заявитель был официально уведомлен о дате и месте проведения слушания дела в суде апелляционной инстанции. Он не присутствовал на слушании, но был представлен на нем адвокатом по его выбору, который помогал ему в суде первой инстанции и затем добился смягчения приговора в апелляционном порядке.

Европейским Судом было установлено, что в ходе одной части судебного разбирательства заявитель воспользовался своим правом в соответствии с законодательством Республики Беларусь присутствовать в судебном разбирательстве в этом государстве и защищать себя. Что касается его последующего отсутствия в оставшейся части судебного разбирательства, то не было оснований предполагать, что он затем бежал из Беларуси в связи с каким-либо обращением в нарушение статьи 3 Конвенции, существенными основаниями, связанными с реальной опасностью такого жестокого обращения или иной обоснованной обеспокоенностью в отношении политического преследования. По мнению Суда, заявитель не смог обосновать, что Конвенция требует возобновления уголовного разбирательства в Беларуси в контексте данного дела, если заявитель покинул государство до окончания разбирательства и может быть возвращен туда для отбывания наказания. Кроме того, заявитель не представил в Суд объяснений, почему его частный адвокат в Беларуси больше не представлял его после его отъезда в Российскую Федерацию; что мешало его адвокату осуществлять другие процессуальные права от имени заявителя и в его интересах, несмотря на его отсутствие; или почему заявитель не добивался восстановления срока для пересмотра в кассационном порядке. Представляется, что он мог подать такое заявление по почте, как он сделал в отношении пересмотра его дела в порядке надзора (пункт 118 постановления).

Процессуальные нарушения и отсутствие гарантий в судебном процессе в запрашивающем государстве и их оценка в запрашиваемом государстве

Суд пришел к выводу, что утверждения, касающиеся процессуальных нарушений или отсутствия гарантий в ходе разбирательства в Беларуси, в той степени, в которой они обоснованы и взяты в совокупности, вряд ли повлекут за собой нарушение статьи 6 Конвенции, даже в соответствии с «обычным» тестом на несправедливость в отношении судебного разбирательства в Договаривающемся государстве. Тем более предполагаемые нарушения не были равносильны «вопиющему отказу в правосудии» в отношении уголовного процесса в государстве, которое не является Договаривающимся. Заявитель не обосновал свои утверждения ни перед российскими властями, ни в Суде. Суд счел, что некоторые из фактических утверждений и правовых доводов заявителя на национальном уровне и в Суде были поверхностными и/или необоснованными, и остальные аргументы не отвечали вышеупомянутому строгому критерию «вопиющего отказа в правосудии» (пункт 120 постановления).

Европейский Суд рассмотрел только те аргументы, которые, с его точки зрения, показались заслуживающими внимания, при отсутствии доказательств противоположного.

Суд уже отклонял как необоснованный основополагающий аргумент, что обвинения были «сфальсифицированы» в качестве мести за его жалобы властям. Что касается статьи 6 Конвенции, Суд также напомнил − пункт 2 этой статьи защищает право «считаться невиновным до тех пор, пока виновность не будет установлена законным порядком». Принцип будет нарушен, по мнению Суда, если по факту или в силу действия применимого закона, бремя доказывания переместится от стороны обвинения к стороне защиты. Очевидно, что в ходе судебного разбирательства по делу заявителя в Беларуси не было такой проблемы, которые касались несущественных изобличающих доказательств или переложения бремени доказывания. Осуждение заявителя было основано на многочисленных документальных и свидетельских показаниях. Первоначальные и последующие заявления взяткодателя не были единственными изобличающими доказательствами по уголовному делу (пункт 122 постановления).

Что касается возможности допросить свидетелей обвинения С. и Е., то заявитель не представил никаких подробностей относительно них: например, причины их отсутствия в судебном разбирательстве; были ли сделаны или приняты какие-либо запросы или меры, касающиеся обеспечения их присутствия (до отъезда заявителя в Российскую Федерацию или после него); или позиция защиты в суде в отношении допуска их досудебных заявлений. Кроме того, рассмотрев приговор, Суд не нашел, что их непроверенные предварительные показания послужили основанием для предъявления обвинения. В целом Суд не посчитал, что опора на их досудебные показания в приговоре свидетельствовала о «вопиющем отказе в правосудии». Приговор не основывается на каких-либо отрицательных показаниях свидетеля Ш., и, следовательно, жалоба в этой части является явно необоснованной (пункт 123 постановления).

Поскольку заявитель ссылался на отказ суда первой инстанции заслушивать свидетелей от имени защиты, то нет никаких доказательств того, что он заявил какое-либо ходатайство или что судья первой инстанции отклонил его. Например, заявитель не представил копию протокола судебного заседания, на которую он неоднократно ссылался в своих замечаниях в Суде в отношении различных запросов или ходатайств, поданных в суд первой инстанции в 2005 году. Даже принимая во внимание актуальность этого свидетельства для предмета обвинения, его способность влиять на исход разбирательства или, по крайней мере, усиливать позицию защиты остается необоснованной с точки зрения стандартов Конвенции по вопросам, касающимся допроса свидетелей от имени защиты (пункт 124 постановления). В то же время было отмечено, что до принятия решения о выезде из Беларуси заявитель присутствовал в судебном заседании и ему помогал выбранный им адвокат. Судебный процесс содержал элементы состязательной процедуры.

Кроме того, сам факт того, что судьи не избирались, по-видимому, не являлся нарушением статьи 6 Конвенции. По мнению Суда, заявитель не разработал и не обосновал свое утверждение, касающееся увольнения судей Президентом Беларуси и предполагаемого неблагоприятного воздействия на требование их беспристрастности и независимости. Со своей стороны, Суд с обеспокоенностью отмечал выводы ООН по этому вопросу, но считал их недостаточными для того, чтобы прийти к выводу о «вопиющем отказе в правосудии» в отношении разбирательства по делу заявителя (пункт 126 постановления).

Что касается беспристрастности судьи первой инстанции, то утверждение заявителя было двояким: судья отказался его заслушать и позже на этого судью были наложены санкции Европейского Союза. Суд отметил: показания свидетелей, представленные заявителем в Суд, указывали на то, что судья первой инстанции приобщил письменное заявление заявителя к материалам дела. Следовательно, даже принимая за установленный факт то, что судья первой инстанции отказался заслушивать устные заявления заявителя, этот недостаток был в некоторой степени уравновешен принятием письменных представлений. Таким образом, упущение не повлекло за собой «вопиющего отказа в правосудии» в рамках строгого критерия несправедливости, применяемого в контексте выдачи. Более того, не представляется, что заявитель сформулировал и обосновал свои утверждения по этому поводу в суде кассационной инстанции в отношении его дела о выдаче, в частности, со ссылкой на показания свидетелей, которые он представил только в этот Суд. Точно также тот факт, что через много лет судья был подвергнут санкциям со стороны Европейского Союза в связи с иным разбирательством, в ходе которого он вынес решения, сам по себе также является недостаточным, в частности, учитывая выводы Суда, касающиеся общей справедливости разбирательства, проведенного этим судьей по делу заявителя (пункт 127 постановления).

Наконец, у Суда не было достаточных оснований сомневаться в том, что действия, вменяемые заявителю и за которые он был осужден, являются преступлениями в соответствии с Уголовным кодексом Республики Беларусь. Сказав это, поскольку остальные доводы заявителя в Суде были связаны с признанием вины белорусским судом, Европейский Суд не вправе, в соответствии со статьей 6 Конвенции, определять, установил ли белорусский суд убедительно вину заявителя на основании рассмотренных им доказательств. Что касается соблюдения статьи 6 Конвенции Договаривающимся государством, то в обязанности этого Суда не входит рассмотрение ошибок факта или права, предположительно допущенных внутригосударственным судом Договаривающегося государства, если только они не привели к нарушению прав и свобод, охраняемых Конвенцией. При определении справедливости судебного разбирательства Суд не выступает в качестве суда четвертой инстанции, который принимает решение о том, были ли доказательства получены незаконно с точки зрения внутреннего законодательства, его приемлемости или вины заявителя. Суд не должен выносить решение о том, были ли имеющиеся доказательства достаточными для осуждения заявителя, и, следовательно, не должен подменять оценку фактов и доказательств внутригосударственных судов своей собственной оценкой. Единственная задача Суда состоит в том, чтобы проверить было ли разбирательство проведено справедливо. Вышеуказанные соображения применяются, тем более, в контексте выдачи в отношении роли Суда и роли национальных судов, рассматривающих постановление о выдаче (пункт 128 постановления).

Суд не мог не обратить внимания на то, что заявитель являлся адвокатом, и на судебных слушаниях, в ходе которых оценивалось постановление о выдаче, его интересы представляли другие адвокаты.

На него была возложена обязанность выдвинуть аргументы и существенные основания, подтверждающие, что он столкнулся с последствиями «вопиющего отказа в правосудии» в запрашивающем государстве. Он должен был обосновать свое утверждение о том, что длительный срок лишения свободы, к которому он был приговорен, явился результатом окончательного судебного разбирательства, представлявшего собой «вопиющий отказ в правосудии», а именно − нарушение принципов справедливого судебного разбирательства, гарантируемого статьей 6 Конвенции. Это было настолько основополагающим, что представляло собой «аннулирование или уничтожение самой сути» права, гарантируемого этой статьей, или в связи с отсутствием возможности проведения повторного судебного разбирательства. Заявитель не выполнил данное правило (пункт 130 постановления).

В Верховный Суд Российской Федерации поступил неофициальный перевод постановления Европейского Суда по жалобе № 2592/17 «Р.А. против Российской Федерации» (вынесено и вступило в силу 9 июля 2019 года), которым признана необоснованной и отклонена жалоба заявителя на предполагаемое нарушение статьи 3 Конвенции в случае выдачи в Республику Узбекистан.

Суд отметил, что 13 июня 2018 года заявитель был выслан в Узбекистан, немедленно задержан узбекскими властями и заключен под стражу в ходе предварительного следствия. 8 сентября 2018 года он признал свою вину и был впоследствии приговорен к лишению свободы условно на 2 года и 9 месяцев и освобожден с испытательным сроком. В настоящее время он проживает в селе Полосон Ферганской области Узбекистана (пункт 34 постановления). Суд также подчеркнул − после выдачи заявителя в Узбекистан ни заявитель, ни его адвокаты ни в каких заявлениях не утверждали, что: 1) российские власти подвергли его риску жестокого обращения, фактически высылая его в Узбекистан; 2) он был действительно подвергнут обращению, противоречащему статье 3, находясь в распоряжении узбекских властей.

Суд нашел важным, что заявители, его родственники и адвокаты могли напрямую и очевидно беспрепятственно контактировать с Судом с даты его прибытия в Узбекистан, и в сентябре 2018 года, когда заявитель был освобожден с испытательным сроком. Ничто в имеющихся в распоряжении Суда материалах или информации не указывало, что ему препятствовали или фактически препятствуют в подаче соответствующих жалоб или предоставлении информации о жестоком обращении, если таковое имело место (пункт 36 постановления).

В конкретных обстоятельствах данного дела Суд резюмировал: ему не требуется абстрактно делать выводы, если в определенный период времени решения российских органов государственной власти могли подвергнуть заявителя риску жестокого обращения в Узбекистане, при условии, − ничто в материалах дела не указывает, что какой-либо подобный риск материализовался, и заявитель ничего не утверждает в этом отношении. Суд также счел: в данном деле ничто не указывало, что уважение к правам человека (в том виде, в каком оно определено в Конвенции) требовало дальнейшего рассмотрения вышеупомянутой жалобы (пункт 38 постановления).

В Верховный Суд Российской Федерации поступили неофициальные переводы решений Европейского Суда по жалобам:

№ 25166/18 «С.Д. против Российской Федерации» (вынесено и вступило в силу 10 сентября 2019 года);

№ 41135/14 «Исмон Шарофович Азимов против Российской Федерации» (вынесено и вступило в силу 17 сентября 2019 года);

№ 39552/16 «К.Ф. против Российской Федерации» (вынесено и вступило в силу 24 сентября 2019 года), которыми жалобы заявителей на нарушения их прав в ходе осуществления процедур их выдачи в государства гражданской принадлежности исключены из списка подлежащих рассмотрению дел в связи с допущенными представителями заявителей процессуальными нарушениями при подаче от их имени жалоб в Европейский Суд.

право на свободу и личную неприкосновенность (лишение свободы согласно закону, право на вынесение безотлагательного судебного решения относительно законности лишения свободы, право на компенсацию в случае нарушения положений статьи 5 Конвенции о защите прав человека и основных свобод)

практика Европейского Суда по правам человека

В Верховный Суд Российской Федерации поступил неофициальный перевод постановления Европейского Суда по жалобам № 67485/17 и № 24014/18 «Р.Р. и А.Р. против Российской Федерации» (вынесено и вступило в силу 8 октября 2019 года), которым жалоба одного из заявителей в части предполагаемого нарушения права на оперативное рассмотрение апелляционных жалоб на постановления о продлении срока содержания под стражей была признана явно необоснованной по смыслу подпункта «а» пункта 3 статьи 35 Конвенции и была объявлена неприемлемой.

Суд повторил: «пункт 4 статьи 5 Конвенции, гарантируя задержанным и лишенным свободы лицам право на законность пересмотра их содержания под стражей, также провозглашает их право, после возбуждения такого разбирательства, на вынесение безотлагательного судебного решения относительно законности задержания и постановления о его прекращении, если такое указание окажется незаконным. Заключение о том, было ли соответствующее решение принято «безотлагательно» в значении этого положения, зависит от конкретных особенностей дела. Это, однако, не означает, что сложность, пусть даже исключительная, данного досье освобождает государственные органы от их основных обязательств, предусмотренных данными положениями» (пункт 38 постановления).

Власти указали на необходимость перевода документов как на особую черту дела, имеющую решающее значение для проверки соответствия требованию «безотлагательности» согласно пункту 4 статьи 5 Конвенции. Суд отметил, что предоставление заявителю, который плохо владеет русским языком, возможности «ознакомиться с документами на его родном языке, по формальным признакам, является важным соображением в соответствии с Конвенцией. Заявитель в своих замечаниях предпочел не предоставлять никаких комментариев об обратном» (пункт 38 постановления).

Суд не счел целесообразным выносить отвлеченное решение без соответствующих доводов заявителя о том, является ли, в свете стандарта Конвенции, продолжительность рассмотрения апелляции в отношении постановлений о содержании под стражей от 6 марта 2017 года и 6 июня 2017 года, чрезмерной, учитывая необходимость предоставить заявителю письменные переводы соответствующих документов. Таким образом, Суд пришел к заключению, что данная жалоба является явно необоснованной по смыслу подпункта «а» пункта 3 статьи 35 Конвенции и была объявлена неприемлемой.

В Верховный Суд Российской Федерации поступил неофициальный перевод постановления Европейского Суда по жалобе № 3598/10 «Кислов против Российской Федерации» (вынесено 9 июля 2019 года, вступило в силу 9 октября 2019 года), которым установлено нарушение пунктов 1 и 4 статьи 5 Конвенции во время осуществления процедуры выдачи заявителя.

Принимая во внимание в том числе выводы, сделанные национальными судами, Суд пришел к выводу, что имело место нарушение пункта 1 статьи 5 Конвенции в отношении содержания заявителя под стражей с 16 августа по 13 ноября 2009 года.
Как усматривалось из текста постановления, «10 августа 2009 года прокурор ходатайствовал о продлении срока содержания заявителя под стражей до 7 января 2010 года в ожидании рассмотрения запроса о выдаче. 13 августа 2009 года заявитель потребовал судебного пересмотра в соответствии со статьей 125 Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации (далее также – «УПК РФ»), утверждая, что его содержание под стражей нарушило и продолжает нарушать статью 466 УПК РФ. Жалоба была получена районным судом 19 августа 2009 года. 17 сентября 2009 года, оставив в силе первоначальное постановление прокурора о заключении под стражу от 8 июля 2009 года, суд объявил последующее постановление о содержании под стражей от 10 августа 2009 года незаконным, поскольку прокуроры не обладали компетенцией для принятия решения о заключении под стражу. Суд постановил, что прокурор должен был обратиться в суд в соответствии со статьей 109 УПК РФ. Затем суд отметил, что процедура, предусмотренная статьей 125 УПК РФ, не дает ему права отменять оспариваемое решение или принимать решение о мерах пресечения (таких как мера пресечения в виде заключения под стражу). Таким образом, суд отклонил ходатайство заявителя об освобождении или замене содержания под стражей, например, домашним арестом. Тем не менее он обязал прокурора «устранить нарушение закона, установленное судом»» (пункт 37 постановления).

Заявитель, ссылаясь на пункт 4 статьи 5 Конвенции, жаловался на то, что длительность апелляционного производства в областном суде, в котором заявитель добивался оспаривания законности своего содержания под стражей.

Суд отметил − в ходе разбирательства по статье 125 УПК РФ национальный суд указал, что он не имел полномочий выносить решение об освобождении заявителя. Он также указал, что это разбирательство заняло почти два месяца. Суд пришел к выводу: имело место нарушение пункта 4 статьи 5 Конвенции в связи с правом заявителя на «возбуждение дела», в соответствии с которым законность его содержания под стражей могла быть определена судом (пункт 149 постановления).

В Верховный Суд Российской Федерации поступил неофициальный перевод постановления Европейского Суда по жалобе № 2592/17 «Р.А. против Российской Федерации» (вынесено и вступило в силу 9 июля 2019 года), которым установлено нарушение пункта 4 статьи 5 Конвенции ввиду чрезмерно продолжительного судебного пересмотра законности содержания заявителя под стражей.22

Суд установил, что решение по апелляционной жалобе заявителя от 15 августа 2016 года было принято 27 сентября 2016 года, почти через полтора месяца. Суду известно о том, что российские органы государственной власти, при организации процесса слушания дела в апелляционном порядке, были обязаны предоставить заявителю переводы соответствующих документов, подготовить материалы дела к передаче в суд апелляционной инстанции и предпринять все иные требуемые процессуальные действия. Такие меры могли служить разумным обоснованием времени, которое потребовалось для рассмотрения апелляционной жалобы заявителя, что не сходно с четырнадцатидневной задержкой при передаче материалов дела из городского суда в областной суд. С учетом обстоятельств настоящего дела Суд нашел невозможным согласовать длительность пересмотра в апелляционном порядке постановления о заключении под стражу от 28 июля 2016 года с требованием «безотлагательности», предусмотренным пунктом 4 статьи 5 Конвенции (пункт 43 постановления).

В Верховный Суд Российской Федерации поступил неофициальный перевод постановления Европейского Суда по жалобе № 59609/17 и по 2 другим жалобам «Б.У. и другие против Российской Федерации» (вынесено и вступило в силу 22 января 2019 г.), в котором установлено нарушение пункта 4 статьи 5 Конвенции в связи с длительностью апелляционного судебного производства, посредством которого заявитель хотел оспорить законность продления срока его содержания под стражей в ожидании выдачи.

Суд установил, что по жалобе «Б.У. против Российской Федерации» вышестоящий суд оставил постановление о заключении под стражу, вынесенное районным судом 12 января 2017 года, без изменений в апелляционном порядке 14 июня 2017 года, то есть через пять месяцев. Суд также отметил: по жалобе «И.Н. против Российской Федерации» вышестоящий суд оставил постановление о заключении под стражу, вынесенное районным судом 1 июня 2017 года, без изменений в апелляционном порядке 27 июня 2017 года, то есть через двадцать шесть дней (пункт 43 постановления).

В отсутствии каких-либо доводов, оправдывающих срок рассмотрения апелляций и принимая во внимание то, что в выше упомянутых судебных производствах находилась под угрозой свобода заявителей, Суд счел, что срок рассмотрения апелляций заявителей на постановления о заключении под стражу был необоснованным в свете «оперативности», требуемой в соответствии с Конвенцией.

В Верховный Суд Российской Федерации поступил неофициальный перевод постановления Европейского Суда по жалобе № 61689/16 и по 3 другим жалобам «А.Н. и другие против Российской Федерации» (вынесено и вступило в силу 23 октября 2018 года). Один из заявителей, ссылаясь на пункт 4 статьи 5 Конвенции, жаловался на то, что длительность апелляционного производства, посредством которого заявитель хотел оспорить законность продления срока его содержания под стражей в ожидании выдачи, не отвечала требованию «оперативности», предусмотренному пунктом 4 статьи 5 Конвенции.

Суд отметил следующее − в настоящем деле решение о продлении срока содержания заявителя под стражей в ожидании выдачи от 22 сентября 2016 года было обжаловано заявителем 26 сентября 2016 года и рассмотрено апелляционным судом 17 октября 2016 года, то есть спустя 21 день. Принимая во внимание свою практику по данному вопросу, а также все обстоятельства настоящего дела, Суд не посчитал, что указанный выше срок рассмотрения апелляции являлся необоснованным с учетом требования «безотлагательности», предусмотренного пунктом 4 статьи 5 Конвенции. Таким образом, Суд резюмировал, что данная жалоба должна быть отклонена в соответствии с подпунктом «а» пункта 3 и пунктом 4 статьи 35 Конвенции (пункт 38 постановления).

В Верховный Суд Российской Федерации также поступили копия неофициального перевода постановления Европейского Суда по жалобе № 59609/17 и по 2 другим жалобам «Б.У. и другие против Российской Федерации» (вынесено и вступило в силу 22 января 2019 года), которым также было установлено нарушение пункта 4 статьи 5 Конвенции ввиду длительности апелляционного судебного производства, посредством которого один из заявителей хотел оспорить законность продления срока его содержания под стражей в ожидании выдачи.

Неофициальный перевод текстов постановлений Европейского Суда по правам человека получен из аппарата Уполномоченного Российской Федерации при Европейском Суде по правам человека − заместителя Министра юстиции Российской Федерации.

 

Обзоры практики можно скачать по ссылке ниже:

• Обзор практики межгосударственных органов по защите прав и основных свобод человека № 1 (2020)

• Обзор практики межгосударственных органов по защите прав и основных свобод человека № 2 (2020)

• Обзор практики межгосударственных органов по защите прав и основных свобод человека № 3 (2020)

• Обзор практики межгосударственных органов по защите прав и основных свобод человека № 4 (2020)

• Обзор практики межгосударственных органов по защите прав и основных свобод человека № 5 (2020)

• Обзор практики межгосударственных органов по защите прав и основных свобод человека №6 (2020)

• Обзор практики межгосударственных органов по защите прав и основных свобод человека № 7 (2020)

Если Вам необходима помощь по защите Ваших нарушенных прав, обращайтесь по контактам ниже:

Пишите	Звоните	Пишите на сайте
echr@cpk42.com	+7 495 123 3447	Форма

 

 

Следите за новостями нашего Центра в социальных сетях: